Младший из нарушителей внезапно увидел глаза своего господина и даже опешил: в них метался страх, темный звериный страх, который одинаково толкает и на бегство от кажущейся опасности, и на бессмысленное убийство. Так вот он каков, этот «кремневый мужчина»! Осторожно и решительно стиснув руку начальника, шепнул: «Лежи…» Голова была ясной – может, всё-таки не яд, а простой допинг был в темно-зеленом шарике? – и он мгновенно принял решение, вспомнив, что недавно им встретились следы одинокой лошади. Поднялся из-за куста, медленно пошел навстречу рыболовам. Они, замедлив шаг, первыми поздоровались, и он выдавил на лице улыбку.
– Много поймала рыба? – Говоря по-русски с сильным акцентом, он не слишком беспокоился: здесь живут не только русские.
– Не-е… – Один из юных рыболовов огорченно качнул головой. – Рыба в жару ленивая, вон в ведерке – на уху только…
– Кобыла не видали? Такой рыжий, нога черный… Сбежала, проклятый, день ищу, двасать километр прошел…
Подростки действительно видели лошадь невдалеке от устья ручья и даже заспорили, какой она масти – рыжей или гнедой.
– Ступай, дядя, по ручью к реке – там колхозные кони пасутся, и твоя, видно, к ним прибилась, – посоветовал один, что побойчее. – Там и заночуешь у пастухов, а то в село приходи.
– Однако, правда, устал маленько, у пастухов останусь.
Он постоял с минуту, глядя вслед рыболовам, гадая, станут ли они рассказывать в деревне о встрече в тайге с незнакомым человеком. Впрочем, если теперь и расскажут, ничего не случится: лошадь-то действительно была. Хорошо придумал. А завтра эти мальчишки забудут о случайной встрече. Он усмехнулся и вынул из кармана руку, в которой держал оружие…
А между тем уже через несколько шагов один из рыболовов насмешливо хмыкнул:
– Ищет лошадь, а без узды. Тоже мне бурят!
– Он не бурят, – ответил другой. – У меня у самого отец бурят. Так, как он, буряты не разговаривают.
– Стой, вспомнил: лошадь-то была бурая!
– Точно. Оттого и спорили мы – она ведь и не рыжая, и не гнедая. Вот те и на!…
Подростки одновременно оглянулись. Позади уже никого не было. Зеленая таежная мгла безмолвствовала. И, наверное, впервые в жизни смутной, необъяснимой враждебностью повеяло на них из родного леса, всегда такого уютного, знакомого до кустика и травинки. Может быть, они уже догадались, что враждебность эту породил невысокий смуглый человек со скользкой, заискивающей улыбкой на тонких губах, которая так плохо вязалась с холодной настороженностью его взгляда.
В горах закаты коротки, ночи темны, рассветы медленны. В окнах – темень, по-летнему глубокая, прозрачно-густая, но, кажется, готовая в любой миг переродиться в свет – такая темень бывает лишь в начале июля, на самом переломе ночи. Этот перелом уже случился: словно невидимый вестник нового дня тихо вошел в комнату, и, уж если разбудил, скоро заснуть не даст. Или беспокойство от ожидания похода? Или оттого, что койка напротив пуста? Засыпая, мы слышим ровное дыхание соседа, и не было посыльного, не трещал будильник, а сосед всё-таки встал, неслышно собрался, неслышно ушел. Однако ж чему тут удивляться? С нами в комнате живет старший лейтенант Николай Барков. Ещё в солдатские годы прирос он к границе, понял, что не надо ему другой жизни. Потом, уже офицером, служил на заставах, где глухое безлюдье тайги в соединении с угрозой провокаций учат той бдительной осторожности и вниманию, которые вырабатывают в человеке умение неслышно двигаться, не оставлять лишних следов, просыпаться в полной тишине по внутренним «часам» и многие другие привычки, свойственные лишь профессиональным охотникам, разведчикам и пограничникам.
Сейчас у Баркова редкостная должность, словно бы пришедшая из давних времен: командир РКВ – ремонтно-кавалерийского взвода. В наши дни её встретишь, пожалуй, лишь на границе, где земные пути недоступны ни колесу, ни гусенице. На заставе Барков в командировке, а в пограничных войсках есть такой закон: откуда бы и по какому бы делу ни прибыл офицер на заставу – он обязан сходить на границу. Вот и Барков встал сегодня в ту самую минуту, которую себе назначил. Перед сном мы сказали ему, что едва ли сегодня стоит проверять участок, куда он собирался: старшим наряда там ефрейтор Пакулов, один из лучших пограничников на заставе. Барков хмыкнул:
– Старшим наряда плохих у нас не назначают. А проверяющие, между прочим, тоже охраняют границу.
В эту ночь перед походом в горы, кажется, начинаем понимать, отчего пограничники в большинстве своем, даже самые общительные, так скупо говорят о своей службе. По той самой причине, вероятно, испытываешь безотчетное чувство вины, когда оказываешься гостем среди них. В сущности, пограничник на службе всегда, и ни часы досуга, ни сон не освобождают его от того главного, для чего поставлен он на линии государственной безопасности. Поначалу, бывает, и не поймешь, почему так мгновенно оторвался от книги солдат, кажется, с головой погруженный в повесть, и так же разом смолк оживленный разговор друзей в курилке, на полуслове прервал речь твой собеседник и с минуту пристально оглядывается вокруг – а всего-то простучали поблизости торопливые шаги, послышался далекий рокот мотора, кто-то кого-то окликнул, взметнулись и кружат над речной поймой потревоженные птицы.
Кто хоть раз в жизни стоял на посту часовым, навсегда сохранит в памяти чувство оголенности собственных нервов – их задевает всё, что доступно глазу и слуху. Вот с таким чувством пограничник живет постоянно, вся его жизнь на границе – служба, а служба – жизнь. И размерена она особыми звеньями – не днями и ночами, как у большинства людей, а сменами пограничных нарядов. Звено входит в звено – чтоб ни щелочки в стальном поясе, незримо пролегающем по рубежам страны…
Странный пугающий крик влетает в окно, в нем как будто смешались вой волка и грубый лай бульдога с сиплым рычанием барса, угроза – с тоскливой жалостью. Какая трагедия разыгралась в ночных горах?… Выходим в сухую неостывшую темень с тем безотчетным чувством вины перед соседом, который, оставив уютную койку, меряет сейчас шагами крутые версты ночной горной тайги. Мы всегда в долгу перед теми, кто несет труды и лишения несравненно больше наших, переживает опасности, которые от нас далеки, принимает на себя ответственность, подчас равную самой жизни, ведь эта ответственность – за всех нас. Не оттого ли так уважаемы и любимы в народе зеленые фуражки!…
Ночь безлунна, в остывающем воздухе крупные забайкальские звезды колются острыми, жесткими лучами. Непривычно сдвинуты созвездия, на своем месте лишь Золотой кол – так древние жители здешнего края звали Полярную звезду – извечный маяк странников, пастухов, охотников и воинов. В ушах еще стоит непонятный крик, но спокойствие разлито в глухой черноте долины, в смутных очертаниях ближних гор, в сонном журчанье реки, бегущей по каменному ложу за стеной темнокудрявого ивняка, у самого края освещенных подступов к заставе. Ни звука в казарме, ни шороха на вышке, где стоит наблюдатель, и шаги часового беззвучны в темноте.
Спокойствие в этой приграничной долине рождает застава.
Новый воющий крик прорвал тишину, эхом разлился над рекой, погас в ущельях, снова взмыл в той стороне, куда в вечерних сумерках уходил со своим напарником быстрым, мягким шагом Сергей Пакулов. Живо представились его серые, с голубоватым спокойным светом глаза на загорелом лице, услышалась ровная ясная речь: «Спрашиваете, что самое трудное в нашем деле?… Боюсь и сказать. Трудности у каждого свои, а вот самое важное – подготовить себя к любой неожиданности. Что бы ни случилось – мгновенно принять верное решение и выполнить его. Это непросто. Тут, знаете, надо, чтобы и устав в самую кровь твою въелся, и действия твои были доведены до автоматизма, а еще важнее – чтоб чей-то пример перед глазами стоял. По себе знаю, как действует пример старшего наряда на молодых, когда они только начинают ходить на границу… Это вроде формы, в которой отливается будущий пограничник. – Усмехнулся какому-то воспоминанию, продолжал: – Мне первое время, особенно по ночам, всё казалось, будто за каждым кустом кто-то сидит… Попробуйте в таком состоянии службу нести – ничего путного не выйдет. А посмотрю на старшего наряда – спокоен, внимателен, уверен, будто на тренировке. От его спокойствия и в тебе будто двойная сила прихлынет – и глаз острее, и слух, и рука крепче; всё примечаешь, ко всему готов. Значит, настоящей опасности уж не проглядишь».
Для Сергея Пакулова признание немаловажное – ведь он забайкалец, из Читинской области. И после школы год чабанил, пообжился в степи и таежных сопках, попривык к зною и холодам, к звездам и грозовым ночам, к пугающему крику сов и непонятным шорохам и голосам в темноте, дважды с товарищами отражал волчьи набеги на отары. И в погранвойска пришел добровольно, по комсомольской путевке, потому что по сердцу ему жизнь под открытым небом, когда тревоги, лишения и физическая усталость неотделимы от радостного сознания исполненной большой работы. А вот поди ж ты: «Мне первое время казалось…»
