Взяв первый пакет, он вытащил из него пачку точно таких же воззваний.
— Это из Намангана, а это из Коканда, — достал он воззвание из второго пакета. — Это из Самарканда… Из Андижана… Из Маргелана… Из Аулиэ-Ата… Из Чимкента… Из Ферганы.
— Ой, бой! — изумился Саттар. — Кругом напакостили! Кто же это?! Или, может, нельзя говорить?
— Тебе — можно. Вообще-то всю эту кашу заваривают националисты. А конкретно, думаю, старается один из наших старых знакомых.
— Кто такой? — нетерпеливо спросил Саттар. — Я его знаю?
— Конечно, знаешь. Бывший министр кокандского горе-правительства муддарис Насырхан-Тюря.
— Муддарис Насырхан? — недоверчиво прищурился Саттар. — Но ведь он в Самаре. Его еще в двадцать пятом году сослали.
— Недавно отбыл ссылку и вернулся, — пряча пакеты с воззваниями, сообщил Лобов. — Жил в Кассан-Сае. С месяц тому назад смылся в горы. Созвал совещание басмаческих курбашей. Тех, которые уцелели и в горах скрывались. К нему приехали: Истамбек, Мадумар, Дадабай… Ну, и еще кое-кто.
— Зачем разрешил совещание шакалов? — возмутился Саттар. — Надо было ловить. Кто не хочет сдаваться — рубить, кто сдастся… пусть суд решает, куда его девать.
— Насырхан собрал эту свору в самой трущобе, в Сумсаре. Как говорится, у чертей на куличках. Мы сами только на второй день узнали.
— А почему Насырхан-Тюря сейчас свободно ходит?
— В том-то и дело, что не ходит. Насырхан-Тюря после совещания в Сумсаре вообще исчез. Где он находится сейчас — неизвестно, — хмурясь, сообщил Лобов, и после паузы, пристально глядя на собеседника, добавил: — Слушай, Саттар, а ведь он может вынырнуть и у вас, в Старом городе.
— Пусть попробует, — угрожающе сжал кулак Саттар. — Однако думаю, в Старый город он не приедет. Богатеи отсюда сами к нему побегут. Мансурбая знаешь? Ну, того, который сына в Турцию учиться посылал? Мансурбай завтра уезжает в Наманган. А ведь Мансурбай — мюрид Насырхана.
— В Наманган… — задумчиво повторил Лобов. — Что ж, возможно, Насырхан кружит где-то около Намангана. Но Наманган у нас прикрыт крепко, туда он не сунется.
— И с чего опять этот старый шайтан начал воду мутить? — сердито заговорил Саттар. — Что ему неймется? Ведь пробовал — и уже получил, что положено. — Саттар помолчал и, словно поправляя себя, продолжал: — Нет, мало он тогда получил. Надо было не высылать, а расстрелять Насырхана.
— Нельзя было тогда расстреливать Насырхана, — поправил Саттара Александр Данилович.
— Почему?! Ведь он враг, ярый враг.
— Это мы с тобой знаем, а многие узбеки считают его святым человеком, борцом за веру. Ты знаешь, сколько мюридов у Насырхана?
— Много, — согласился Саттар и, помолчав, добавил: — Очень много.
Вот то-то и оно. Их у него более десяти тысяч. Богатеев сотни полторы, не больше, а остальные простые дехкане, беднота, обманутые люди, наивно верящие, что Насырхан действительно потомок Магомета — святой человек.
— А сколько таких насырханов у нас в Туркестане, — горько усмехнулся Саттар.
— Немало, — согласился Лобов. — Но сейчас, дружище, дело поворачивается для них круто. Круче, чем в первые годы революции. Тогда мы у них власть отобрали, а сейчас становой хребет ломать им будем. Всю землю и накопленные богатства, основу их жизни, народ заберет. Коллективизация — петля для таких, как Насырхан.
— Для Насырхана петля. Но сам-то он в эту петлю не полезет. Он драться будет.
— А для чего мы с тобой? Ты, я, твой Тимур. Разве мы им позволим грязнить нашу жизнь? Если Насырхан и ему подобные поднимут лапу на Советскую власть, мы нанесем такой удар, что от них и следа не останется.
Несколько мгновений собеседники молчали.
— Александр Данилович, — прерывая молчание, проговорил Саттар. — Может, ты меня пошлешь в горы? Я найду след Насырхана и его верных псов Атантая и Истамбека. Найду и скажу тебе, где они, что думают, что замышляют.
— Нет, дорогой Саттарджан, — ласково взглянув на собеседника, отказал Лобов. — В горы тебя я не пошлю. Незачем. Сейчас не девятнадцатый год. В горы полетят молодые орлы, которых мы с тобой вырастили.
— А я что, старик? — с обидой в голосе спросил Саттар.
— Ну какой ты старик, — улыбаясь, успокоил его Лобов. — Просто ты нужен в другом месте. Ведь ты мастер. Таких, как ты, в нашей республике мало. Учи узбекскую молодежь своему искусству превращать холодный металл в нужные для народа вещи. Выращивай первое поколение узбекского рабочего класса!
— А если Насырхан соберется с силой… — начал Саттар.
— Да, я уверен, что он скоро покажет когти. К сожалению, неизвестно, где и когда. Но сил больших у него не будет… — перебил Лобов. Негде ему этих сил набраться. Да и скажу тебе по секрету… Нам было бы легче, если бы все сторонники Насырхана сбились в одну свору. Собери он сейчас хоть десять тысяч конников, мы его в первом же бою расколошматили бы в хвост и в гриву. Никуда бы он от нас не спрятался. А вот сейчас, когда у него и сотни басмачей не наберется, нам трудно его разыскать. Ведь сейчас его шакалью стаю каждый распадок, каждая долинка в горах укроет. Сейчас Насырхан — змея не из крупных. Но яду много накопил, исподтишка жалить сможет крепко. Кишлаки грабить, колхозы разгонять, в общем, геройствовать там, где нет ни одного вооруженного человека. Так-то оно, брат Саттарджан. Сейчас обстановка много сложнее, чем в девятнадцатом году. Не скомандуешь: «Руби!» — и не бросишь полусотню конников в сабельную атаку на пятьсот басмачей.
— Да-a, не девятнадцатый! — с сожалением согласился Саттар. — Значит, не пошлешь меня?
— Не пошлю.
— Жаль. Тогда скажи, пожалуйста, почему мой Тимур вторую неделю дома не ночует? Никак его женить не могу. Невеста хорошая, скучает очень.
— Ничего, пусть поскучает невеста. Крепче любить будет, — улыбнулся Лобов. — Твой Тимур сейчас очень занят. Он идет по следу бешеного шакала. Делает то же, что делали мы. Только мы — в девятнадцатом, а он — в двадцать девятом.
Над благословенной Ферганской долиной вставало раннее утро знойного летнего дня. Луч солнца только позолотил вершины снеговых гор и еще не успел заглянуть в наполненные темнотой и прохладой ущелья. Не проснувшиеся поля были затянуты густой пеленой тумана. Даже сады, прославленные по всему Востоку сады Ферганской долины в этот ранний час были безмолвны, были до краев налиты тишиной.
На отдаленной окраине одного из древнейших городов Ферганской долины раскинулся большой тенистый, обнесенный высоким дувалом, сад. Несмотря на ранний час, в самой глубине сада, укрытые от посторонних глаз густыми зарослями, беседовали три человека. Двое были русские, одетые в военную форму, хорошо вооруженные. На петлицах у обоих были прямоугольники — шпалы. У старшего по три красных, у того, что помоложе, по одной зеленой. Третьим собеседником был молодой узбек, на вид чуть старше двадцати лет. На нем поверх белой с открытым воротом рубашки был надет цветной ферганский халат, перехваченный в талии вышитым платком. На голове щегольская, хотя и не совсем новая, тюбетейка. В стороне от собеседников, под деревом, пощипывал сочную траву крупный, хорошо откормленный ишак. Тщательность седловки и туго набитые седельные сумки-хурджумы свидетельствовали о том, что хозяин ишака собрался в длинную и трудную дорогу.
— Будь осторожен, Тимур, — проговорил, обращаясь к молодому узбеку, старший по званию военный. — В самое логово забираешься. Малейший промах…
— Ничего, Борис Михайлович, — улыбнулся Тимур, — промаха не будет. Я знаю, каким я должен быть, чтобы мне поверили. Вот смотрите. — Юноша отступил на шаг и, опустив глаза, замолк. Вдруг лицо его исказилось гневной гримасой. Веселые черные глаза, только что дружески смотревшие на собеседников, сузились и стали злыми. Из поджатых, судорожно искривленных губ вырвалось яростное: — Собаки!.. Они отняли у меня все!.. Отца… Землю… Дом!.. Сделали меня безродным, нищим. Я не успокоюсь, пока в родном Туркестане останется хоть один коммунист!.. Я хочу мстить! Я их буду резать как собак!..
Молчавший до сих пор второй военный даже отшатнулся от неожиданности, а Борис Михайлович, одобрительно улыбнувшись, потрепал юношу по плечу.
— Хорошо. Просто здорово, Тимур! Ты сумел перенять повадку того звереныша. Но все же не перебарщивай.
— Все будет так, как надо, товарищ Бельский, — снова стал веселым Тимур. — Мы поможем аллаху восстановить справедливость на земле, как любит говорить мой дорогой отец.
— Не смейся над стариком, Тимур, — улыбнулся Бельский. — Саттарджан хоть и верит в аллаха, но только самую чуточку. На всякий случай.
— Разве можно смеяться над отцом, — смутился Тимур, — особенно над таким, как мой. Увидите его, Борис Михайлович, скажите, что я уехал с друзьями на охоту в горы. Вернусь, привезу ему целого горного козла. Пусть не беспокоится обо мне.
