Так вот, было во стократ хуже, когда ночью — а это происходило всякий раз, если не было поздних вызовов к Березкину, — окошечко камеры открывалось, и сквозь тяжкую смутную дрему теряющий рассудок Примаков слышал голос Петухова или Рындина, позже к ним примкнул земляк комкора Каравайчук, из-под Чернигова.
— Вставая, жидяра, жидовий муж! Кончай ночевать! Все, вышло ваше время, иудино семя.
Фраза всеми тремя выкрикивалась одна и та же, и в этом был особый смысл. Мастера пыток и глумления над своими жертвами доводили их до умоисступления однообразием оскорблений. После «словесной артподготовки», как правило, двое казематных вертухаев поднимали третьего так, чтобы причинное место было на уровне смотрового окошечка, и тот справлял в него малую нужду.
А когда у «троицы» было бодрое настроение, то они и вовсе заходили в камеру и пинали комкора Примакова, превратившегося их стараниями в жалкий обрубок, мочились прямо на него, выкрикивая:
— На, жидяра! Получи, жидяра! Пей, жидяра!
Этим животным, недочеловекам было не больше двадцати пяти лет. То есть они еще пешком под стол ходили, когда он собственноручно крошил в капусту белоказаков и белополяков. Однажды Виталий Маркович нашел в себе силы и на злобные вопли вошедших в раж истязателей прохрипел в ответ:
— А между прочим, товарищ Лазарь Каганович — тоже еврей. Жидяра, как вы тут кричите.
Эта ремарка стоила бывшему атаману Червонного казачества сокрушительного удара в лицо. Со сгустками крови он выплюнул на пол еще несколько остававшихся во рту зубов. На его губах пузырилась алая пена, а палач Рындин, схватив Примакова за горло, стал трясти его и орать благим матом:
— Ты, сучмень, мне товарища народного комиссара Кагановича не трожь! Не марай его честное имя своим грязным ртом.
С наркомом путей сообщения СССР комкора связывала тесная дружба еще с середины двадцатых, когда тот был первым секретарем ЦК Компартии (большевиков) Украины. Примаков в той критической для себя ситуации мог бы привести и другие примеры беззаветной преданности ленинско-сталинским идеям представителей доблестного советского еврейства — Гамарника, Якира, Фельдмана, Вальдмана, Скалова и многих других людей, с которыми боролся за установление Советской власти на Украине. Но он боялся даже произносить фамилии военачальников и армейских комиссаров, ибо одно-единственное их упоминание в его устах могло стать поводом для ареста каждого из этих людей.
Но, как бы он ни крепился, все равно из него с помощью издевательств и побоев по капле выцеживали показания против тех, с кем он, Виталий Примаков, прошел дорогами Гражданской войны, а впоследствии участвовал в деликатных миссиях советского правительства за рубежом. После него почти сразу был арестован комкор Витовт Путна, потомок обедневших литовских хуторян. У него была репутация патологического садиста. За свое «зверское» отношение к врагам пролетарской революции Советская власть менее чем за год удостоила его трех орденов Красного Знамени. Не прошло и недели, как явившиеся арестовывать комкора чекисты, сорвали ордена с парадного обмундирования кровавого усмирителя Кронштадта и крестьянских волнений на Нижней Волге во времена свирепствовавшего там голодомора, порожденного конфискационной политикой эпохи «военного коммунизма».
Все остальные, кем интересовалась следственная бригада Березкина, пока пользовались всеми благами свободы в стране, где правила военно-бюрократическая диктатура, — проводили успешные маневры, участвовали в нескончаемых кремлевских приемах, просиживали галифе в президиумах, сверкая маршальскими звездами и шевронами, орденскими «иконостасами». Но весь этот мишурный блеск эполет уже сходил для них на нет. Паркетные шаркальщики в РККА, постепенно приходившие на смену профессиональным военным с опытом ведения боевых действий, играли все большую роль в окружении ближайшего друга и соратника «хозяина» по царицынской эпопее наркомвоенмора Клима Ворошилова. Над серой холуйской массой в униформах все еще возвышались такие мощные фигуры, как маршал Михаил Тухачевский, которого в связи с его амбициями все чаще сравнивали с Бонапартом, командарм 1-го ранга Иероним Уборевич, имевший репутацию несомненного интеллектуала, не боявшегося высказывать собственное мнение, командарм 1-го ранга Иона Якир. Последнего Примаков недолюбливал за жестокий нрав, хотя и у самого него руки были по локоть в крови, за глаза называл его «сыном кишиневского фармацевта с лицом еврейской красавицы». Но при этом высоко ценил в нем талант организатора, создавшего Киевский укрепрайон, который по своим оборонительным возможностям превышал все известные на тот момент «линии сдерживания» — Маннергейма, Мажино и только что построенного первого рубежа системы Зигфрида или Западного германского вала.
Нет, не хотел он, комкор Примаков, невзирая на все свои симпатии и антипатии, ни на кого из них клеветать. Но приходилось. Морально раздавленный, он часто вспоминал своего «злого гения» — третью супругу, и только тяжко вздыхал, с каждым днем все явственнее осознавая, что не выйти ему отсюда, а значит, и не увидеть ее больше никогда.
Эх, Лилька, Лилька…
До сих пор он так и не нашел ответа на один мучающий его все последние годы вопрос. Что подвигло легендарного красного кавалериста в свое время вступить в гражданский брак с Лилией Брик, урожденной Каган, и занять тем самым вакантное место в скандально знаменитом «любовном треугольнике» с ее мужем Осипом, незадолго до этого освобожденное Владимиром Маяковским.
Позже стало известно — сам Примаков до смертного часа своего, понятное дело, ничего об этом не знал, — что его «верная» Лилька, Лилечка была тайным агентом ОГПУ-НКВД. Эта вечно двоемужняя жена, литераторша, космополитка, дожившая до ветхой, облезлой старости и наложившая на себя руки, когда ей было почти 87, сначала довела до рокового выстрела в сердце великого пролетарского поэта, а затем, шесть лет спустя ничтоже сумняшеся донесла на мужа-комкора.
Благодаря ее сообщению «куда следует» в НКВД узнали, что квартира Примаковых на Арбате давно уже используется как место сборищ группы военных, сплотившихся вокруг «московского корсиканца» Тухачевского и действующих против «коневодов» Ворошилова, Буденного, Тимошенко, Городовикова. О чем они говорят за плотно закрытыми дверями и наглухо задрапированными окнами хозяйского кабинета? Ясное дело, плетут нити военного заговора. И кто в этом сомневается, тот тоже враг.
И еще агент двух вражеских разведок вспоминал о том, как ему однажды представилась реальная возможность изменить Родине, партии и лично товарищу Сталину. Но он тогда по-большевистски, с присущей красному командиру прямотой отверг поступившее ему предложение. Сожалел ли он о том своем решительном отказе, томясь в сыром и смрадном подвале лубянского подземелья, неизвестно. Возможно, что и сожалел. Повторяю, это случилось с ним лишь однажды, когда он был «бывшим османским офицером Рагиб-беем» в окружении Амануллы-хана.
* * *
Если бы в свое время 32-й президент США Франклин Делано Рузвельт не изрек свою коронную фразу «Он — сукин сын, но он — наш сукин сын» в отношении никарагуанского диктатора и американского ставленника Анастасио Гарсия Сомосы, то ее мог бы произнести Иосиф Сталин, характеризуя своего «союзника» на южных рубежах СССР Амануллу-хана.
К 1927 году режим первого эмира Афганистана прогнил до основания и трещал по всем швам. Монарх, только что провозгласивший себя падишахом, проводил реформы, как это принято говорить в среде политических критиков, для проформы, но в реальности судьба страны его уже мало интересовала. Он правил для того, чтобы безнаказанно грабить страну. Аманулла-хан все чаще предавался веселью и кутежам, устраивал светские рауты, на которых блистал, пытаясь понравиться иностранцам, в первую очередь англичанам. И его старания не пропали даром — все чаще при его дворе стали появляться с различными подкупающими своей новизной предложениями полномочные посланцы Британской короны.
Формально падишах по-прежнему считался политиком просоветской ориентации, но в Москве к его заклинаниям о вечной дружбе с великим северным соседом уже давно относились с большим недоверием. Территория Северного Афганистана все это время использовалась как плацдарм для нападения на республики Советского Туркестана многочисленных и хорошо вооруженных басмаческих банд, инструктируемых и направляемых советниками, присылаемых сюда, на южные границы СССР, по распоряжению Даунинг-стрит.
В феврале 1924 года первое лейбористское правительство Великобритании во главе с премьер-министром Джеймсом Рамсеем Макдональдом установило с Советским Союзом дипломатические отношения, но уже осенью оно проиграло на парламентских выборах консерваторам, которые практически их свернули. Кабинет Стэнли Болдуина пытался взять реванш у Кремля именно в Афганистане и всецело вернуть эту страну в сферу британских геополитических интересов.
