Рим создавали не для того, чтобы по нему ездить, а чтобы он был красивым. Самым быстрым здесь положено быть ветру, а деревья, гнущиеся и качающиеся, предназначены, чтобы его притормаживать. Теперь он как Милан. Теперь гибнут даже самые ловкие, самые шустрые дворовые коты, потому что не успевают перебежать улицы, на которых – и я это помню, – корова могла спать всю вторую половину дня. Атмосфера какая-то исступленная, бешеная, все постоянно куда-то идут, говорят, едят, трахаются. Никто, кроме меня, уже не сидит спокойно и тихо.
Он глянул на ряд медалей, выставленных под стеклом над батальоном бутылок со спиртным. У Алессандро тоже были медали. Он держал их в сафьяновой папке, которая лежала на верхней полке креденцы в его кабинете. Папку не открывал уже много лет. Знал, как в точности выглядят медали, за что его ими наградили, но смотреть на них не хотел. Каждая, потускневшая или блестящая, возвращала его в то далекое время, которое он считал одновременно и слишком мучительным и слишком прекрасным, чтобы вспоминать, ему не хотелось превратиться в одного из множества стариков, которые, точно люди, пристрастившиеся к абсенту, с головой ушли в грезы. Если бы ему принадлежало кафе, он бы, наверное, тоже вывесил все свои медали над стойкой бара, бизнесу это только на пользу, но, пока оставалась такая возможность, он предпочитал держать определенные воспоминания под замком.
– Позволь тебя чем-нибудь угостить, – сказал хозяин. – За счет заведения.
– Благодарю, – ответил Алессандро. – Тогда стакан красного вина. – Выражение «за счет заведения» всегда ассоциировалось у него с чем-то огромным, в двадцать или пятьдесят раз больше кафе, в котором он сейчас находился: с казино, или курортным отелем, или островом, где толпились немки в мини-купальниках.
Взяв бутылку, хозяин спросил:
– Что-нибудь поесть? Хлеб? Сыр?
– Да, но за это я заплачу, – сказал Алессандро.
Быстрый взмах руки говорил: «Я, по крайней мере, предложил, но рад, что ты хочешь заплатить, потому что, хотя сводить концы с концами еще удается, в последнее время делать это все труднее и труднее». Потом, когда Алессандро уже начал есть, хозяин придвинулся и, понизив голос, сказал:
– Видишь эту парочку? – он бросил короткий взгляд на любвеобильных датчан. – Погляди на них. Все, что они могут, так это есть и трахаться.
– Жаль, что я не могу.
На лице хозяина отразилось недоумение. Он видел, как Алессандро энергично откусывает то сыр, то хлеб.
– Что это ты делаешь?
Алессандро проглотил, встретился глазами с хозяином.
– Я могу сказать, чего я не делаю.
– Да, но это все, на что они способны.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что я, если бы следовал их примеру, не смог бы делать ничего другого, понимаешь?
– Если бы ты делал то же самое, что и они, ты бы умер, – с абсолютной уверенностью заявил Алессандро. – Знаешь, что они делают? Я тебе скажу. Они обедают, а потом идут к себе в отель и двенадцать часов занимаются физическими упражнениями, вжимаясь друг в другу, чтобы заполнить все впадины. Днем они спят в автобусах и на пляжах. Ночью они Паоло и Франческа.
– Это омерзительно.
– Вовсе нет. Ты завидуешь их блаженству, потому что в наши дни о таком и не мечтали.
– Да, но я в их возрасте гонял мулов, настоящих мулов!
Алессандро ждал продолжения.
– Перегонял караваны мулов через перевалы в разгар зимы. Животных нагружали под завязку, лед был таким крепким и гладким, что иногда они гибли. Соскальзывали с тропы и падали в пропасть, всегда без единого звука, а мы шли дальше. Снег слепил, над нами высились обледенелые скалы, а если лед таял, перевал затягивало туманом.
– Они-то здесь при чем? – спросил Алессандро, глянув на молодых датчан.
– Они ничего этого не знают, и меня это возмущает. Я им завидую, есть такое, но я гордый.
– Если ты был погонщиком мулов, возможно, я тебя видел, – предположил Алессандро, – возможно, говорил с тобой полвека тому назад.
Они не стали развивать эту тему, хотя, разумеется, их пути могли пересечься: на севере линия фронта растянулась лишь на несколько сотен километров. Несомненно, они могли бы вспомнить, что им тогда пришлось пережить, но оба понимали, что не стоит говорить об этом в те несколько минут, что остались до прихода троллейбуса.
– Когда-нибудь поговорим об этом, – нарушил молчание хозяин кафе, – но… – Он замялся. – Говорить об этом – все равно что исповедаться в церкви.
– Понимаю. Тоже никогда об этом не говорю. Хочу купить кое-что из еды, прежде чем подойдет троллейбус. Принесешь?
Хозяин сновал между прилавками и шкафами, когда запели провода и люди на веранде принялись оглядывать свои вещи, чтобы убедиться, что они не отправились на прогулку или их не украли ловкие и невидимые воры. Перед Алессандро Джулиани уже лежало с полдюжины аккуратных свертков, и он убрал их в тонкий кожаный «дипломат».
Провода пели точно послеполуденные цикады. То и дело один из них натягивался так сильно, что издавал пронзительный визг, конкурируя с самым худшим сопрано в самом жарком городе Италии.
– Сколько? – спросил Алессандро. Он уже заспешил, заранее зная, что ему будет не так-то легко взобраться на высокую ступеньку троллейбуса, а потом придется еще доставать деньги, опираясь на трость и пытаясь не уронить «дипломат» и бумажник в трясущемся и болтающемся из стороны в сторону троллейбусе.
Хозяин не ответил. Троллейбус огибал поворот. Гремел, точно передвижной металлообрабатывающий цех.
– Сколько? – повторил Алессандро. Люди уже покинули веранду и ждали у дороги.
Хозяин поднял правую руку, словно хотел остановить транспортный поток.
– Что? Опять? – спросил Алессандро.
Хозяин покачал головой.
– Мы уже не солдаты, – тихим голосом напомнил Алессандро. – Это было в прошлой жизни. Теперь все изменилось.
– Да, – кивнул хозяин, – но когда-то, пусть и в прошлой жизни, мы были солдатами. Иногда все это как нахлынет, и у меня щемит сердце.
* * *
Стоимость проезда до Монте-Прато возросла с 1900 до 2200 лир. Это означало, что Алессандро не мог, как он рассчитывал, просто отдать две купюры по тысяче лир, положить в карман сдачу и пройти в салон. В результате пришлось держать в руках так много вещей в просторном троллейбусе, который неистово мотало из стороны в сторону, да еще и щуриться от бьющего в глаза солнца. С трудом ему удалось вытащить из бумажника купюру в пятьсот лир, но, возможно, не оторвись юный датчанин от своей прекрасной и загорелой возлюбленной, чтобы взять «дипломат» Алессандро и поддержать его локоть, совсем как сын, помогающий отцу, все равно ничего хорошего бы не вышло.
Алессандро поблагодарил юношу, обрадованный тем, что распущенность в поведении не сопровождается отсутствием уважения к старшим.
Лучшее свободное место оказалось рядом с человеком в шапке из газеты и с кальмаром.
– Добрый день, – поздоровался Алессандро и с человеком, и с кальмаром. Подозревая подвох, рабочий-строитель хмуро отвернулся к окну.
Несколько минут спустя он посмотрел в ведро и ткнул в кальмара пальцем. Потом поднял голову и взглянул на Алессандро, будто хотел возложить вину на него.
– Умер, – в голосе слышались обвиняющие нотки.
Алессандро пожал плечами.
– В воде недостаточно кислорода.
– Вы это о чем?
– Чтобы дышать, ему нужна насыщенная кислородом вода.
– Бред какой-то. Рыбы не дышат. Они живут под водой.
– Нет, они дышат, дышат. В воде есть кислород, и они извлекают его с помощью жабр.
– Так почему же этот не извлекает?
– Он извлекал, но потом кислорода не осталось, и тогда он умер.
Рабочий-строитель предпочел найти другую причину.
– Эти мерзавцы из Чивитавеккьи продали мне больного кальмара.
– Если вам хочется так думать…
Рабочий-строитель задумался.
– Он бы жил, если бы я вдувал в воду воздух через соломинку?
– Вероятно, нет, потому что вы вдували бы больше углекислого газа, чем кислорода. Куда вы едете?
– В Монте-Прато.
– Никаких шансов. – Алессандро на несколько секунд прикрыл глаза, чтобы подчеркнуть весомость своего вывода. – Слишком жарко. Ведро следовало наполовину наполнить льдом.
– Откуда вы все это знаете? Мне кажется, вы ошибаетесь.
– Я знаю, потому что это очевидно.
– У вас что – рыбный рынок?
– Нет.
Строитель посмотрел на него с подозрением.
– Если у вас нет рыбного рынка, что вы делаете?
– Я профессор.
– По рыбе?
– По курам, – ответил Алессандро.
– Тогда вы мало что знаете о рыбах.
– Дело в том, – Алессандро назидательно поднял палец, – что кальмар – не рыба.
– Не рыба?
– Ну да.
– А кто же это?
– Разновидность курицы, морская курица.
Строитель выглядел таким раздавленным, что Алессандро стало его жалко.
– Я не профессор по курам, насколько мне известно, таких просто нет, но то, что я сказал про кислород, – правда. Сожалею, что ваш кальмар умер. Он уже прошел долгий путь от Чивитавеккьи, а до того его вытащили из моря, в котором он жил, и он долгие часы страдал в трюме рыболовной шхуны, пока та возвращалась в порт по августовской жаре. Не выдержал тягот этого путешествия.
