— О! — воскликнула женщина. — I'm going.[5]
«Повезло, — подумал штурман. — Мне всегда везет. Наткнулся на единственный дом, где говорят по-французски». Свет просачивался теперь из окна первого этажа, но дверь все не открывали, и штурман вдруг почувствовал, что продрог. Он возвращался к жизни, и всякие мелочи снова начинали его донимать. Он опять стал рыться в карманах, отыскивая портсигар, но в это время щелкнул отпираемый замок.
— Войдите, — сказала женщина. Сначала он не разглядел ее лица — она повернулась спиной к свету. Перед камином, где дотлевал уголь у стояла обитая красный плюшем кушетка, а по обе стороны от нее — кожаные кресла. Это, по-видимому, была гостиная; тут стояли еще несколько столиков и стульев в стиле барокко; широкие портьеры, такие же красные, как кушетка, спускались до самого пола. На стене висела репродукция детского портрета работы Рубенса: выпуклый лоб, розовые щеки, на левой щеке ямочка, а под белокурыми волосами, стянутыми к затылку скандинавским чепчиком, потонувшие в голубизне глаза, которые, казалось, неотступно глядели на штурмана.
— Авария? — спросила женщина, выговаривая это слово на английский манер.
— Столкновение, — ответил штурман и, сжав кулаки, ударил ими друг о друга.
— Ох! — вырвалось у женщины. Она побледнела. — Много убитых?
— I don't know. I have seen a big fire.[6]
— Я тоже, — сказала женщина. — В той стороне, где аэродром, все небо было в огне.
Стараясь выказать уважение хозяевам, штурман порой говорил по английски, правда лишь в том случае, когда знал, что в доме понимают и по-французски — как будто он выполнял некий обряд учтивости. Но если ему отвечали по английски, он терялся и с трудом находил нужные олова.
— Я вас побеспокоил, — сказал он. — Простите. Теперь он взглянул на женщину. В своем светло-зеленом халате она казалась совсем маленькой и то и дело отбрасывала назад растрепавшиеся волосы.
— Мой муж тоже служит в RAF. Он в графстве Суссекс.
Он взглянул на нее:.
— Летчик?
— Intelligence officer.[7]
Отличная профессия, — улыбнулся штурман.
Я приготовлю вам чаю, — сказала женщина и вышла.
Штурман тяжело опустился на кушетку и протянул ладони к дотлевающим углям. Мысли покинули его. Он был теперь точно зверь, который ушел от охотничьего выстрела и переводит дух у себя в норе. Удары сердца уже не казались ему такими оглушительными, по все его существо было охвачено глубочайшим изумлением, точно ему предстояло, возродившись к жизни, заново узнавать мир. Сейчас мир для него ограничивался этим домом, где пятна света выхватывали из мрака детали непривычно мирной картины: еще теплая гостиная, женщина в ночном халатике, что ушла на кухню приготовить чай и скоро вернется, камин, согревавший его пальцы, и обитая плюшем кушетка, на которую он положил руку. Все дышало таким покоем! А его товарищи, может быть, все еще горят в пламени, обглодавшем металл и землю в воронке на месте падения самолета. Но сознавали ли они тогда, что именно произошло? Когда самолет треснул, точно сухое дерево под ударом дровосека, штурман понял, что все кончено. Он ожидал, что перед ним в одно мгновение промелькнет вся его прошедшая жизнь, но пришло только чувство страха, от которого все внутри оборвалось. Он сложил карты и дернул шторку из плотной материи, отделявшую его от кабины пилота. Именно в этот момент раздался голос хвостового стрелка: «Что делать?» Пилот ответил не сразу, и какое-то время штурману были видны лишь широкие подошвы его летных сапог, подрагивающие в ремнях педалей, и руки, сжимающие мальтийский полукрест штурвала. Тогда штурман нагнулся, чтобы открыть аварийный люк, и ледяной ветер хлестнул его по лицу. Потом — предусмотренный порядок действий был именно таков — он вытащил из своей кабины парашют и пристегнул его к двум карабинам подвесных ремней. Да, он подумал, что все конечно. Должно быть, в ночной темноте их задел какой-то самолет и четырехмоторная машина вибрировала, перед тем как развалиться. «Приготовьтесь к прыжку!» — произнес наконец пилот. И несколько секунд спустя: «Прыгайте!» Штурман шагнул через люк и тряхнул за плечо сержанта-бомбардира. «Прыгаем!» Но на лице бомбардира он прочел только огромное изумление. Штурман кивнул на черный провал люка и, поскольку ему предписывалось прыгать первым, сел, свесив ноги в пустоту. Именно тогда он отключил внутреннюю связь, как рекомендовали при обучении прыжкам с самолета, и скользнул вниз. Может быть, он потерял несколько секунд? Может, он виноват в смерти товарища? Парашют царапнул по краю люка.
Молодая женщина вернулась с подносом. Да, штурман только сейчас заметил, что она молода. Наверное, она причесалась и подкрасила губы. Во всяком случае, ему так показалось, а вспомнить, как она выглядела, когда он вошел, он не мог. Женщина поставила чашки и чайник на стол.
— С молоком? — спросила она.
— Спасибо.
Теперь он глядел на нее так, точно она была первым человеком, которого он встретил после воскрешения. Ее хрупкие плечи выступали под халатиком из грубошерстной ткани, а если прикоснуться к ним, они наверняка оказались бы нежными и теплыми, как и маленькие груди, которые смутно угадывались под тканью. У нее были темные волосы и немного широковатое лицо с ничем не примечательным ртом и вздернутым носом, а под не выщипанными бровями в голубых и прозрачных глазах, казалось, светится целый мир. До чего же неловко он вел себя до сих пор!
— Мне надо бы позвонить на базу, — сказал он.
— Здесь есть телефон. Соединить вас?
— Пожалуйста, — ответил он с облегчением.
— Пейте пока чай.
Женщина направилась в угол гостиной. На книжной полке стоял телефон. Штурман поднес чашку к губам и отхлебнул глоток обжигающего чая.
— Кого позвать? — спросила женщина.
— Кого? — Он задумался. — Видимо, intelligence officer.
Ожидая соединения, женщина улыбаясь смотрела на него. Он встал и подошел к ней, она в это время отвечала в трубку. В зеркальце, висевшем на стене, он увидел свое лицо, но не узнал себя. У человека в зеркале были следы грязи на лбу, поцарапанный нос, но главное — какой-то необычный взгляд, будто под примятыми шлемом волосами светились два пронизанных солнцем глубоких озера.
Женщина передала ему трубку.
— Говорит лейтенант Рипо из экипажа капитана Шампаня, — сказал он. — Я прыгнул с парашютом и нахожусь недалеко от базы.
У телефона был француз — помощник начальника штаба. Рипо мало знал его. Он был из тех парней, кого служба в разведке сделала немногословными и скрытными.
— Где вы находитесь?
— Одну секунду, — сказал штурман и прикрыл трубку ладонью. — Какой дать адрес? — спросил он у женщины.
— Вэндон-Эли, 27, Саусфилд. Он повторил адрес офицеру, а его рука, соскользнув с трубки, завладела рукой женщины.
— Я говорю с вами оттуда, — продолжал он.
— Вы ранены? — спросил его офицер.
— Нет. Но я хотел бы знать, что с экипажем. Последовало короткое молчание.
— Пока вы единственный, кто остался в живых. Я пошлю за вами машину.
Штурман повесил трубку, не выпуская руки женщины.
Он снова взглянул на нее и, приблизив к ней лицо, взял ее вторую руку.
— Что с вами? — спросила женщина.
— Ничего, — сказал он. — Я единственный, кто остался в живых.
Внешне он был не уродливее других, но боязнь быть отвергнутым делала его робким с женщинами. В отношениях с ними красота и уродство значили так мало! Но обычно, прежде чем отважиться на такой поступок, как сейчас, ему нужно было преодолеть несколько этапов. А тут, спустя какихнибудь пять минут, он с решимостью, которую и сам не мог объяснить, берет незнакомку за руку. Еще чудесней было то, что женщина не отнимала руки. Их встреча и на самом деле была не из обычных.
Когда он притянул ее к себе, женщина отвела глаза. Она едва доставала ему до плеча, но он наклонился, так что его подбородок оказался на уровне ее груди, а губы почти касались шеи. Штурман вдохнул слабый запах кожи — он слегка отдавал лавандой и фиалкой, но прежде всего это был всепокоряющий и нежный аромат жизни. Он закрыл глаза. Женщина молчала. Она не только не пыталась высвободиться, но все сильнее сжимала руки штурмана. И всех этих ничем не заменимых сокровищ он чуть было не лишился, а шесть его товарищей по экипажу распрощались с ними навеки. Он уже не помнил лица женщины, которое плохо разглядел в темноте. В ней не было ничего такого, что могло бы потрясти мужчину и вызвать чувство более сильное, чем простая привязанность какого-нибудь председателя небольшой акционерной компании, ставшего во время войны intelligenceofficer. Но для штурмана все было по-другому. Он возвратился из пылающего Дуйсбурга после шестичасового полета. Он сумел переиграть зенитную артиллерию и истребителей, но не смог помешать пилоту столкнуться с другим самолетом.
