— Или нечерный, — добавил сержант и осклабился. — Нет ли в вашей роте еще краснорожих индейцев?
— А я красношеий[1], сержант, — протянул чей-то голос, — не проткните мне глотку.
— Не носи черную пижаму, — ответил сержант, — и ничего с тобой не случится. А теперь займемся рукопашным боем. Вам еще надо учиться и учиться убивать.
К концу начального курса боевой подготовки я возненавидел нашу армию. Эта организация находилась в состоянии постоянной напряженности из-за раздоров между двумя враждебными группами: одна из них — сплоченная группа профессионалов, олицетворяющих аппарат власти; другая — зеленые новобранцы, преимущественно призывники, недовольные этой властью и старающиеся исподтишка ей насолить. Я принадлежал к третьей группе — добровольцев, которые признавали власть, главным образом чтобы избежать неприятностей. Это было нелегко. Живя с недовольными, мы часто подвергались наказаниям за их проступки. У нас не было выхода, и это нас мучило. Впрочем, мне удавалось выходить из положения лучше многих других. Семь лет организованной рутины благотворительного приюта подготовили меня к более строгой армейской дисциплине. Я не подвергал сомнению власть, держал свои мысли при себе и благополучно прошел курс обучения молодого солдата.
Однако, когда поступило распоряжение о посадке на суда, я чувствовал себя неподготовленным к встрече с противником. Попытки инструкторов развить у меня инстинкт убийцы не увенчались успехом. Каждый раз, когда мне приказывали воткнуть штык в чучело, крича при этом «Бей!», — я неумело, скованно наносил удар. Не более искусным я был и в других видах рукопашного боя. Каратэ и дзюдо мне казались такими же отталкивающими, как штыковой бой. Инструкторы испытывали ко мне отвращение, и я не могу их винить. Меня никак не привлекала служба, к которой меня готовили, и никакие предостережения не действовали. Мне говорили, что шансы выжить будут невелики, если для спасения своей жизни мне потребуется перерезать человеку горло или выколоть глаза.
К моему удивлению и удовлетворению, я искупил свои грехи на стрельбище. Я быстро овладел простым искусством плавно, не дергая, нажимать спусковой крючок и заслужил звание отличного стрелка из винтовки.
К счастью, мне так и не пришлось встретиться с противником в рукопашном бою, но искусство стрельбы из винтовки очень пригодилось.
Во Вьетнаме пехотинцу не требуется много времени, чтобы стать ветераном войны. За две недели я видел много случаев жестокости и убийства и быстро научился заботиться о себе.
Мой взвод расположился лагерем на плато в Северном нагорье около деревушка Камбинь. Горцы нас не тревожили, но долина и холмы на западе были территорией Вьетконга. Наша задача заключалась в патрулировании с целью обнаружения в уничтожения противника в долине с применением всех имеющихся огневых средств, предпочтительно боевых вертолетов и артиллерии. Мы быстро научились воздерживаться от нападения на противника с одними минометами и винтовками. Если вы подошли настолько близко, чтобы уничтожить его ручным оружием, значит, этого расстояния достаточно для того, чтобы и самому быть убитым. К лету 1968 года никто не рисковал без крайней необходимости. Вьетнамцам, напротив, при отсутствии у них вертолетов и ограниченном количестве артиллерии, гораздо выгоднее было приблизиться к нам на досягаемость ружейного огня. Мне скоро стало ясно, что разница в наших позициях заключается в том, что они воюют, чтобы победить, а мы — чтобы остаться в живых за 365 дней, которые нам положено здесь отбыть. Мой инструктор был прав. Вьетнамцы, невзирая на неравенство сил, рискуют жизнью, чтобы уничтожить нас. Другое дело мы. Если у нас не было решающего превосходства, мы избегали прямого столкновения. Стратегия изнурения ослабляла нас быстрее, чем противника.
Моя первая встреча со смертью произошла на третий день после прибытия в лагерь. Патрулирование в долине поочередно вели четыре отделения из состава роты. В тот, третий день была очередь моего отделения. Никого из нас, вновь прибывших, в патруль не включали. Накануне вечером, отбирая четырех солдат в свой патруль, сержант сообщил нам, что вьетнамцы просачиваются с холмов в долину. Командир взвода хочет узнать, с какой целью.
Глядя в лица новичков, сержант сказал, что это задача для ветеранов, пояснив, что, если вьетконговцы накапливаются в долине, он не хочет, чтобы его поддерживали какие-нибудь «перепуганные бездельники». Это не значит, что новичков будут баловать. Он гарантирует, что мы все очень скоро по горло будем сыты гуками.
Меня ничуть не задело, что он назвал нас перепуганными бездельниками. В устах человека, отбывающего второй срок во Вьетнаме, это прозвучало справедливой оценкой. Сержант, несомненно, лучше меня понимал, чего можно ожидать от необстрелянных новичков. Я почувствовал облегчение, избавившись от подробного инструктажа патруля.
Вечером я спокойно лег спать с мыслью, что пока в безопасности. Но это длилось недолго. Кажется, я только заснул, как кто-то грубо растолкал меня, стащив одеяло. Карманный фонарик осветил черноту палатки. Сначала я испугался, решив, что это вьетконговец, но вопрос, заданный мне, успокоил:
— Тебя зовут Дэвид Гласс?
— Да. Но кто это, черт возьми? — Мои руки все еще дрожали.
— Сержант Стоун. А ты подумал кто?
— Не знаю. Вьетконговец.
Стоун хмыкнул.
— Чарли не станет будить. Он тебя враз усыпит. Быстро одевайся. И не забудь каску и винтовку. Через полчаса пойдешь патрулировать.
Я заморгал и потряс головой, чтобы прогнать сон.
— Как же так? Я понял, что вам не нужны бездельники.
— Не умничай, солдат. Ты сопливый новичок, а мне сегодня новичок и нужен. Капрал Хадсон заболел. Ты назначен поддерживающим.
— Почему я?
— А почему бы не ты? Так что поднимай задницу с койки и поторапливайся. Через пять минут быть в столовой — получишь плотный завтрак и короткий инструктаж.
Он вышел из палатки прежде, чем я встал с постели.
— А как насчет пайка? — крикнул я вдогонку.
— В столовой! — заорал он. — Пять минут!
Две минуты я ругался в темноте и за три минуты оделся. Рядом храпел мой сосед по палатке. Почему не выбрали его? Почему?
Я ежился от холода по пути в столовую. На плато дни были жаркие и сухие, а ночи холодные. Спать было хорошо, но патрулировать паршиво. Вообще в патрулировании не было ничего хорошего.
Когда я вошел в столовую, сержант и трое других уничтожали яйца и пили кофе. Никто не поднял головы. Я получил свои яйца всмятку и горячий кофе и сел на скамью напротив сержанта.
— Это наш новичок. Гласс, — сказал сержант. — Это его фамилия монтируется со словом «разбитое»[2].
Солдаты ухмыльнулись, продолжая есть. Сержант скороговоркой назвал их фамилии, они в ответ кивнули. Фамилии сразу выскочили у меня из головы. Я не понял, кто есть кто, и узнал только через два часа патрулирования, когда это понадобилось. Другое дело — сержант Стоун. Я не забывал ни его, ни его фамилию во все последующие 362 дня.
Я пытался съесть яйцо, но не было аппетита, и я отодвинул его.
— Лучше съешь, — сказал сержант. — Горячей пищи не получишь еще два дня.
— Два дня?
— Два дня, если повезет.
— Я думал, патруль вернется вечером.
Сержант снисходительно улыбнулся.
— Где ты это слышал, сынок?
Я смерил сержанта взглядом и решил, что он достаточно большой и сильный, достаточно старый и достаточно опытный, чтобы называть меня сынком, если ему хочется.
— Так говорят.
— Вот что, сынок, — продолжал он тем же снисходительным тоном, — одни патрули остаются на день, другие на два дня и даже на пять. — Он сделал паузу, чтобы привлечь внимание других. — А некоторые патрули остаются там навсегда.
Наверное, на моем лице отразилась тревога, чего и ожидал сержант, потому что один из солдат сказал:
— Брось, сержант, не пугай ребенка.
Я слегка улыбнулся ему. Это был белокурый парень, на вид моих лет, с детским лицом, только голубые глаза его были какие-то усталые, потухшие.
Высокий негр, сидевший рядом со мной, спросил:
— Будешь есть яйца, Гласс?
Я отрицательно покачал головой и пододвинул ему тарелку. Он пробормотал «спасибо» и взялся за ложку.
— Ладно, заканчивайте и собирайте вещи, а я пока проинструктирую Гласса.
Теперь лицо сержанта было серьезным, а голос ровный, деловой. Вначале он изложил общий план действий. Патруль должен спуститься в долину, перейти реку и разведать лощину у подножия западных холмов. Он — начальник патруля, а капрал Томас — его заместитель.
Сержант развернул на столе карту и показал пальцем район действий.
— По сведениям разведки, противник накапливает запасы военных материалов в этой лощине, вероятно в пещерах. Главная задача патруля — собрать сведения, подтверждающие или уточняющие данные разведки. Всякие дополнительные сведения — пути передвижения противника, места лагерных стоянок, минные поля — будут весьма ценными, — сказал сержант, позволив себе легкую улыбку, которая тотчас исчезла. — Потребуется полдня, чтобы дойти до лощины, и полдня, чтобы вернуться обратно; на разведку объекта остается двадцать четыре часа. Патруль все время будет действовать сообща. Никто не должен отрываться для самостоятельного исследования чего-либо. Там, где нас прикрывает листва, будем двигаться группой, а на открытых местах, через поля я при переходе реки, — цепочкой с дистанцией пять ярдов. Если наткнемся на противника, никто не должен открывать огонь, пока нас не обстреляют. Главная цель патруля — избегать прямого столкновения и вернуться обратно всем вместе с собранными сведениями.
