У всех такие лица, будто этот долговязый нахальный парень швырнул на стол бомбу с горящим фитилем. Но тут же все осознают происходящее. Ворвались три буйвола, сожрали с таким трудом добытые яства, а они не для них предназначались, продымили всю комнату досиня, хоть топор вешай; а какое Лаймдоте или мадам Карклинь утешение от того, что они разрешения попросили. Хоть бы сообразили бутылку вина или чего-нибудь сладкого для этой встречи. Какое там! Наверное, считают, что их на руках надо носить.
Взгляд Лаймдоты дал Янису понять, что настал момент борьбы; к сожалению, он не умел быть таким ядовитым, как Улдис.
— Все мы любим похорохориться. — Это Янис как будто отвечал Улдису, а потом обратился к офицеру, разумеется назвав его по имени: — Эдгар, есть предложение скинуться и найти хоть капельку чего-нибудь горло промочить. Придис выдаст кусок свинины, нельзя же все угощение госпожи Карклинь начисто истреблять. Лаймдота, — Янис дал всем понять, что он с девушкой на «ты», — будь добра, приготовь бутерброды.
Нет, поведение Яниса было слишком бытовым и могло вызвать у девушки неприязнь. Что-то в этом роде даже промелькнуло в ее лице, только она не знала, что ответить. Офицер, оскорбленный и уязвленный, положил руку ей на плечо и сказал:
— Лаймдота! Может ли быть, что то, что казалось самым, возвышенным, чистым, лучшим, все это можно забыть? Мы, солдаты, на фронте день и ночь мечтаем о том, что нас верно и преданно ждут! И вот вам действительность!.. — У него даже не хватило слов, чтобы выразить свою боль и разочарование.
Если бы разговор шел с глазу на глаз, Лаймдота, наверное, почувствовала бы себя виноватой, хотя она не давала Эдгару ни малейшего права ждать и надеяться. Но бестактно, при всех! Возмущение заставило кровь прилить к ее лицу, оттолкнуть властную руку. А тут еще, как на беду, один из капралов, тот, что все время орал: «Так точно, господин лейтенант», обнаружил мандолину Карклиня — сам хозяин уже редко ею пользовался — и решил прийти на помощь командиру; дабы пробудить в Лаймдоте совесть, он грянул солдатскую песню. «Слушаюсь, господин лейтенант» куда-то на минуту исчез, но «Так точно, господин лейтенант» разевал глотку за троих. Лаймдота слушала треньканье мандолины, мужские голоса у самого уха (Эдгар единственный, кто подпевал) и чувствовала себя окончательно униженной. В песне умоляли возницу скорее ехать на родину, потому что там ждет девушка. Особенно надрывной она стала, когда в окне девушки засверкали свадебные огни; в конце следовала угроза, что неверное сердце испытает зимнюю стужу, потянется в поисках тепла к обманутому, но тот ее уже не узнает. В этом месте Эдгар сделал грозное лицо. Лаймдота вскочила и пересела к Янису.
Пока «Так точно, господин лейтенант» старался блеснуть пением, «Слушаюсь, господин лейтенант» пустился в коммерческую сделку с Придисом. Этот капрал принял близко к сердцу замечание Яниса, а отсутствие денег — обычная беда солдата. «Слушаюсь, господин лейтенант» нашел чудесный выход: у него есть лишний «вальтер», эту хреновину можно выгодно продать, но где так быстро найдешь покупателя?
Придис сделал заинтересованное лицо — он бы и сам купил, если не заломят. Там у них в лесах дичь прямо на тебя прет, ружья нет, да только вот годится ли для этого револьвер.
— Да ты что! — заверил его «Слушаюсь, господин лейтенант». — Это же большой, армейского образца «вальтер». Бьет, что твой «парабеллум», лучше любого ружья!
Они осмотрели оружие, пересчитали патроны к нему. На кухню, где это происходило, Придис затянул и Яниса. Тот был против покупки, еще неприятности наживешь. Продавец доказывал обратное — в лесах никто Придиса обыскивать не станет и вообще правильному латышскому парню плевать на всяких там фрицев с их законами. Будет оружие, всегда будет свежее мясо, эта штука быстро окупается. Опять же защита на случай, если партизаны покажутся, в России ими все углы забиты, там без оружия лучше через порог не соваться. А «вальтер» — чистое золото. «Слушаюсь, господин лейтенант» еще раз перечислил все достоинства продаваемого оружия. Янис заторопился к Лаймдоте, теперь он уже решил ни на минуту не отходить от нее; Придис не пустил его дальше коридора — у него не хватает денег, а он загорелся купить этот пистолет.
В другой раз Янис бы твердо отказал, но сейчас, чтобы отвязаться от Придиса — жужжит тут, как комар! — он согласился дать деньги. «Слушаюсь, господин лейтенант» и «Так точно, господин лейтенант» зашептались, как лучше организовать пирушку, во время которой офицер мог бы как следует выразить Лаймдоте свои охи и вздохи. К сожалению, было поздно. Оскорбленный офицер, бросая обиженные слова об извечном женском коварстве, стал прощаться. Мадам Карклинь возликовала в душе, хотя и сделала расстроенное лицо. Лаймдота жалась к Янису, как его истинная невеста; в коридор девушка не пошла. Наружную дверь открыл Янис, тут же оказался и Улдис, не преминувший посоветовать:
— Не стоит огорчаться и из-за одной рыбки лапки мочить. Можно подцепить какую-нибудь «блиц-медель» и наблицеваться вдосталь.
Капралы вытаращили побелевшие глаза на этого долговязого насмешника. Сам лейтенант бросил что-то насчет тыловых крыс. Но Улдиса еще никто не переговорил, он тут же сумел отрезать, что тыловикам стыдно перед солдатами только тогда, когда те на фронте одерживают победы. И дверь уже захлопнулась, оставалось обратить свой ответ стенам на лестничной площадке.
Янис проводил друзей на станцию. Он сознавал, что Улдис вступился за него и многим помог, и был благодарен ему за это. Настоящий друг, иной смотрел бы равнодушно, а то и помог бы лейтенанту высмеять незадачливого жениха. И все же Янис облегченно вздохнул, когда поезд унес обоих. До самой последней минуты его мучил страх за оружие, очутившееся в сумке у Придиса. Ведь если будет контроль, Придис влипнет, а его прихватят с ними…
Улдис:
— Опять ветры крутят белую вьюгу над вечнозелеными вершинами, над крышами «Клигисов», опять я упал в это царство покоя, как камень в пруд. Неужели и впрямь покой? Непонятно, почему я страшусь прямо ответить на этот вопрос, и этот страх уже сам по себе ответ. Поездка в Ригу что-то поломала. Мировые события стальными когтями вонзились в самую лесную глушь, схватили меня и уже не хотят выпускать. А что важнее всего в этих событиях? Для одного самое примечательное это, для другого совсем другое. Воспоминания и оценки определяются ходом жизни так же, как все, что именуется человеческой личностью. Есть много такого, что мы хотели бы отбросить от себя, разумеется тщетно, и еще больше такого, что мы столь же тщетно стараемся заполучить.
Клигису удалось достать водочные талоны, а в лавке как раз можно купить настоящего, хорошего спирта, вместо трех водочных бутылок дают бутылку спирта. Придис с Клигисом возят бревна, а мое дело смотаться за десять километров в лавку и принести выпивку. Я смогу узнать, что творится в большом мире, пусть даже этот «большой мир» представляют всего лишь волостное правление, три лавки, Народный дом, бывшее имение, переделанное в школу, и еще несколько домишек и пробуду я там самое большее полчаса. Человеку порой достаточно глотнуть другого воздуха. Я и не подумал, что волостной воздух протух, особенно по сравнению с тем, которым мы все время дышали в лесу.
Пребывание в волостном центре заняло у меня куда больше, чем полчаса. Приближаясь к лавке, я увидел движущихся навстречу двух человек в форме. Я струхнул. Разумеется, документы у меня в полном порядке, поездка в Ригу не была чем-то запретным — второй раз с людьми из леса встречался один Придис. Но я вспомнил давнюю встречу с представителями СД, а эти были из той же шатии. На голове стальные шлемы, через плечо автоматы, что-то уже очень грозно выглядят. Была бы возможность, я бы куда-нибудь свернул, но они уже стояли передо мной.
— Стой!
Я сделал лицо как можно невиннее.
— Кто такой? Что тут бродишь?
— Пришел спирту купить, — я даже не узнал свой голос, так неуверенно он звучал. — Работаю в лесу.
— Ага, в лесу!.. Давай документы, поглядим, что ты там делаешь!
Один долго изучал мой паспорт, потом забрал себе выданные Клигису «шайны». Я чувствовал себя так неловко, что даже не подумал возражать.
Появился третий:
— Кто такой?
— А черт его знает, — пробурчал тот, что смотрел мой паспорт. — Подозрительные документы. Говорит, что больной, а морда здоровее, чем у нас троих. В лесу работает. Надо бы потрясти, не посыплется ли красная труха. Отведи его, Артур, и посади.
Тут только я сообразил, что третий мне немного знаком. Артур Берман, да, муж Смуйдры, свояк Лаймдоты. Я только раз видел его, да и то в штатском, но все же узнал по угрюмому лицу и синему носу пьяницы. Заговорить с ним, сослаться на Карклиней? Нет, политическая полиция не то место, где можно заводить человеческий разговор. Я последовал за Берманом в волостное правление, где меня заперли в узкую холодную конуру. Оказалось, что здесь с незапамятных времен была кутузка, в окно вделано прочно «небо в клеточку». Берман обыскал меня, отнял карманный нож, наказал:
