— И чем это дело закончилось? — растерянно спросила Даша, — проститутку с ее теткой за подставы посадили?
— Нет, — спокойно ответил Петр Николаевич, — мальчишку конечно отпустили и дело по нему закрыли, а вот по остальному, ну не стал я дальше «волну гнать», знал бесполезно. Сама подумай, без прикрытия в органах, они такие дела постоянно проделывать просто не смогли бы, там же всё гнилыми «белыми нитками» шито. Любой мог сопоставить детали и всё, дело бы расползлось. «Тётке» я всю схему объяснил, собранные документы показал, сказал, что дальше делать буду, а что могу и не делать. Она побежала советоваться со своим покровителем. На следующий день бедная «жертва» изнасилования пришла вместе со своей «тёткой» к следователю и заявление забрала. А еще и письменно объяснила, что всё происходило по «доброй воле», кричала она потому что это такая сексуальная игра у них была, а наряду она объяснить это испугалась, заяву об изнасиловании писала, потому что парень на ней жениться не захотел. Полный бред конечно, но как дополнительная страховка сойдет.
— Значит этот «покровитель» тебя так испугался? — с легкой иронией поинтересовался Андрей.
— Нет, — серьезно возразил Петр, — не испугался. Просто убытки по конкретно этому делу могли превысить прибыль, а он деловой человек, ему это не надо.
— А дальше? — спросила Даша, — они так же на подставах работают?
— Только теперь каждый раз проституток меняют, — с видимым равнодушием пожал плечами Петр Николаевич, — дело то прибыльное и вполне «законное».
— А ты знаешь этого «покровителя»?
— Знаю! — отрезал Петр Николаевич и с вызовом посмотрел на Андрея, — Ну и что? Я и сам ему пару раз взятки носил, это когда надо было настоящие уголовные дела закрывать, и свои обязательства он исполнял. А исполнять он их может, потому, что в свою очередь наверх большую часть своей доли отдает. Это система, право в этой системе не закон обязательный для общества, это просто обычный бизнес и я в нём работаю.
Три человека в этой комнате замолчали, остывал чай в чашках, нетронутой лежала на столе коробка шоколадных конфет с пророченным сроком годности, за окнами квартиры было темно, по включенному телевизору бубнили о великих достижениях державы и пугали гражданской войной. Они пугали и не знали, что эта война уже началась. Она идёт, пока в тихих разговорах или в ожесточенных спорах. Она клокочет в информационном, не контролируемом властью, поле. Она грядет… и жутко слышать её тяжелую поступь и чуять явственно доносящийся от нее запах человеческой крови. А они с экранов продолжали говорить о том как всё хорошо и обещать, что примут меры чтобы было ещё лучше, что уже есть очередной умный план как это сделать, но даже те кто был по другую сторону экрана в студиях телеканалов не верили своим словам. Они не верили своим словам потому, что они часть этой системы и даже запах денег которые они получали за озвученную ложь не мог перебить запах разложения, тлетворной вони ещё живого и ужё видимо разлагающегося тела управления государством. А те кто сидит в своих домишках и маломерных квартирках по эту сторону информационного поля все ещё терпят, терпят уже задыхаясь от этой вони. Они терпят потому, что хорошо знают, ничтожно малую цену своей жизни в чужих лапах и непомерно высокую цену своей смерти в глазах своих близких.
Три человека в этой комнате молчали. Все трое уже знали цену жизни и цену смерти.
Первой прервала молчание Даша:
— А вот та девочка, — неуверенно спросила она, — ну та что лежит в палате, она что тоже подстава? Знаете, я теперь ужё ничему не удивлюсь.
— Нет, — отрезал Петр Николаевич, — этого ребенка изнасиловали. А ее мать забрала заявление из полиции, потому что угрожали ее младшей дочери. И это вполне реальная угроза. Защитить их некому. Им могут устроить «несчастный случай», это не сложно, сейчас самый распространенный прием заказного убийства это взрыв бытового газа. А если от взрыва погибнут ещё посторонние люди, то тем лучше, легче всё списать на нарушение правил технической эксплуатации газового оборудования.
— А я вот не понимаю, — ожесточенно заговорила Даша, — почему так? Почему этого подонка нельзя арестовать и судить. Почему? Неужели у нас в правоохранительной системе совсем порядочных людей не осталось? Мать забрала заявление, ну и что? Можно же дальше следствие вести… Вы мне скажите это возможно?
— Да, возможно, более того по несовершеннолетним потерпевшим они обязаны это делать, — утвердительно кивнул Петр Николаевич, — и порядочные люди есть везде, но расследование этого дела попало совсем к другим сотрудникам. Этот педофил не последний человек во всенародно любимой компании «своих» людей. Арестуй его и тут же по всей стране пойдет крик, что в этой организации одни насильники и педофилы. Это опасно, тем более сейчас. За это их сверху накажут и больно «высекут», проще любой ценой замять это дело. Они не этого педофила защищают, они защищают себя. Есть установка вернее даже категоричный приказ, не будоражить народ и не раскачивать лодку, они его старательно выполняют.
— Значит некому защитить? — чуть слышно переспросил Андрей Кольцов, и громче, жестче договорил, — а я между прочим давал присягу народ защищать.
— Оставь Андрей, — устало бросил Петр, — присяга, долг это уже давно пустые слова, этот мир не изменишь, бесполезно. А народ? Да все, всё знают и молчат. Нельзя спасти того кто не хочет спасения. Мы предпочитаем медленно захлебываться в теплом говне, чтобы не утонуть в крови. Это наш выбор.
— За себя говори, — откинув стул, встал капитан Кольцов, — за всех не надо! Я тонуть в выгребной яме не хочу. А ты Даша?
— А я из ямы с фекалиями куда меня окунули уже выползла, — тяжело дыша резко заговорила девушка, — когда тех тварей убила.
И тоже выйдя из-за стола, повысив голос, категоричным тоном потребовала:
— А ты Андрей на Петра Николаевича голос не поднимай! Не смей! Понял? Когда надо было, он этих бил, сама видела.
— Хватит орать, — обращаясь сразу к обоим, жалобно попросил Петр Николаевич, — и так голова трещит.
— Пить надо меньше, — безжалостно бросила Даша.
— Тебя не спросил, — желчно усмехнулся Петр.
— Может тебе лекарство принести? — неловко и смущенно спросил Андрей.
— Уж лучше сто грамм. Там в холодильнике коньяк есть.
Кольцов принес бутылку, Петр в пустую чашку набулькал напиток, Даша неодобрительно глянув на грязную чашку отвернулась, Петр залпом выпил и захрипев упал на пол.
Очнулся в больничной палате. Светало. Петр Николаевич вышел из одноместной палаты и разминая затекшие мышцы, медленно прошёлся по коридору. Как залитая тяжелым расплавленным свинцом болела голова, противно подташнивало, тело было непослушным и как чужим. Дежурного врача и медсестры на своём месте в отделении не было. «Ну черт с вами! — беззлобно подумал он — Жив и ладно. А на утреннем обходе скажут, что это со мной было» Встал в коридоре у последнего окна мужского отделения и смотрел как медленно неохотно отступает ночная темень. Из первой ближней палаты женского отделения доносился знакомый голос, это Даша негромко ласково говорила:
— Я тоже умереть хотела. Знаю как после всего этого противно жить, на людей смотреть не могла, сутками ревела. А потом…
Петр насторожился. Дура! Как можно такое детям рассказывать? Он вслушивался, но Даша понизила голос и кроме невнятного шепота Петр Николаевич больше ничего не услышал. А потом зазвучал тонкий как сломанный голос ребенка:
— Тетя Даша, он меня душил, потом стал жечь сигаретой, было так больно, я плакала, просила, а дяденька…
Петр почувствовал как резко с перебоями забилось сердце, так прищемило, что он растирая ладонью грудь не услышал, о чём дальше рассказывал жалкий дрожащий детский голосок и только когда чуток отпустила боль дослушал:
— … шоколадку дал, смеется и говорит, если понравилось, то теперь приходи сама, куколку «Барби» тебе куплю. А ещё мама плакала, всё время плакала, а потом мне объяснила, что если мы заявление на дяденьку не заберем, то нас всех убьют. Утром она сестренку в садик повела, а я думаю: ну зачем жить? Взяла кухонный ножик и руки стала резать, я в кино видала где резать надо. Нож только тупой был, мужика то у нас дома нет, папа умер уже.
— Машенька, — донесся сдавленный отчаянием и пропитанный слезами Дашин голос, — сестренка, родная моя, ты поплачь, обними меня и поплачь.
— Тетя Даша, — после отбиваемой ударами сердца и такой томительно долгой паузы требовательно спросила девочка, — а вот Бог он есть?
— Дядя Андрей говорит, что есть, — после секундной заминки ответила Даша.
— А за что он нас так ненавидит? — горькой детской обидой зазвучал голос девочки, — почему он этих не накажет? Почему?
