Помолчали. Каждый из них знал, что такое басмачи. Они видели порубленные трупы пограничников и своих товарищей-комотрядовцев, слышали о том, как глумятся басмачи над пленными, знали и видели многое, но уже стали забывать, а сейчас, видно, вспомнили.
— Поехали, — прервал молчание Манап.
— Конечно. Зря столько времени потеряли.
Подводы, оглашая окрестность скрипом, медленно начали спускаться в ущелье.
Солнце поднялось из-за гор и скользнуло по крышам Нарынкола. Лучи его будто разбудили сельчан. Задымились глиняные печки летних кухонь, женщины торопливо доили коров и выгоняли их на улицу. Вот уже стадо, все увеличиваясь, брело по центральной улице к выходу из села. Пыль, смешиваясь с дымом очагов, поднималась над крышами домов; пылинки искрились в лучах солнца, прыгали, как будто водили хоровод, радуясь теплу.
Обгоняя стадо, спешили из села девушки в ярких ситцевых платьях. В руках они несли сплетенные из тальниковых прутьев корзины. Среди девушек была и Калима.
Как только девушки вышли за околицу, из трубы одного из домов, стоящих на окраине села, поднялся столб черного дыма и медленно поплыл над домами, теряясь в пыльном воздухе. И сразу же на той, китайской, стороне человек, одетый в полосатый халат, быстро спустился с сопки, вскочил на коня, стоявшего в укрытии, и ускакал в горы. Все это заметил выгонявший стадо пастух Бектембергенов.
«Сигнал басмачам дал Джалил, байский шакал», — с гневом подумал Бектембергенов. Он крикнул своему подпаску Жаппару: «Постереги стадо! Я скоро вернусь!» — и поскакал на заставу.
Комотрядовцы распрягли лошадей, сняли куртки (все они были одеты в солдатское обмундирование) и принялись за работу. Четверо стали пилить сосны, двое обрубать ветви с деревьев, спиленных еще вчера.
— Берегись!
Высокая сосна вздрогнула, постояла немного неподвижно, будто раздумывая, падать или нет, потом медленно начала клониться; вот она, ломая встречающиеся на пути сучья соседних деревьев и свои, с шумом повалилась наземь, подмяв небольшую, еще совсем нежную сосенку, только что начавшую тянуться к солнцу.
Снова пила врезалась в мягкий ствол дерева, снова застучали топоры, и никто не заметил, как к месту заготовки леса подъехали трое всадников.
— Не шевелись! — прозвучала громкая и властная команда.
Комотрядовцы увидели всадников с карабинами в руках.
— Бросай топоры! Выходи на поляну! — приказал один из всадников. — Скорей, если жить хотите!
Все это было так неожиданно, что комотрядовцы растерялись, побросали топоры и один за другим стали выходить на поляну. Только в руках Манапа остался топор.
— Не будете стрелять, пограничников испугаетесь, — спокойно заговорил Кочукбаев, потом повернулся к своим товарищам: — Бери топоры! Отобьемся!
Окрик Кочукбаева подействовал — все кинулись к топорам, но было уже поздно: из-за деревьев выехало десятка два всадников.
— Связать! — скомандовал один из них.
Манап, подняв топор, пошел ему навстречу. Но кто-то сильно ударил его прикладом в спину, он упал, лезвие топора врезалось в землю.
— Связать! Здесь останутся четверо. Остальные — вперед!
Всадники двинулись в сторону ущелья Кача-Булак.
Больше получаса сидели связанные комотрядовцы на краю небольшой поляны. Было жарко, хотелось пить, болели туго перетянутые руки и ноги, но ни говорить, ни шевелиться было нельзя. Каждого, кто пытался сделать это, били сапогами.
Далеко в ущелье прозвучал выстрел, почти сразу же за ним — второй, потом третий. Снова стало тихо. Связанные сидели молча, молчали и те четверо; но теперь их загорелые, обветренные лица с редкими черными бородами не были безразличными, самодовольными — эти лица выражали беспокойство.
Через несколько минут частая стрельба стала слышна совсем близко. На горе между двумя ущельями, как поняли комотрядовцы, начался бой. Басмачи плотней окружили пленников, направив на них стволы карабинов. Неожиданно на поляну выскочили два всадника.
— Скорей уводить нужно этих! — спрыгнув с коня, крикнул один, высокий, толстый в цветной чалме и полосатом халате. Халат выбился из-под кушака и топорщился на груди, между полами его была видна грязная домотканая рубашка и рукоятка маузера у волосатой потной груди.
— Скорей! Скорей!
Комотрядовцев подняли, связали между собой длинной веревкой, конец которой взял один из басмачей, усевшись на коня, и повели к границе, подгоняя прикладами.
Те, что прискакали от перевала, замыкали конвой, ведя басмаческих лошадей в поводу, и криком торопили идущих: «Скорей! Скорей!»
Частые выстрелы из винтовок и треск пулеметных очередей слышались совсем рядом, и пленники надеялись, что пограничники успеют отбить их, но граница все приближалась и приближалась, а бой затихал.
* * *
Морозов подошел к столу, налил в стакан крутого холодного чаю, выпил и снова, вернувшись к висевшей на стене карте участка заставы, стал внимательно рассматривать ее. Казалось, он был спокоен и смотрел на извилистые голубые линии речек и ручейков, на ущелья и горы, чтобы, как он это делал и раньше, выбрать маршрут очередному наряду, но спокойствие это было только внешним. Морозов не спал уже больше суток. Он составил и отправил в комендатуру донесение о бое с басмачами, сообщив в этом донесении о том, что коммунистический отряд Манапа Кочукбаева басмачи увели за границу, и просил разрешения потребовать через пограничные власти Китая их возвращения. Не дожидая ответа из комендатуры, он вызвал представителя погранстражи. Через несколько часов встреча должна состояться, а из комендатуры все еще никто не приехал, не вернулся и посыльный, хотя на донесении Морозов поставил «аллюр три креста»[1].
Начальник поста злился на себя за то, что не смог уберечь комотрядовцев от басмачей. Он, правда, утешал себя тем, что произошло это случайно (маршрут басмачей был по тому месту, где работали комотрядовцы), но от этого на душе у него не становилось спокойнее.
Вроде бы все шло хорошо. Пастух Бектембергенов своевременно сообщил на заставу о сигнале, который подал бандитам бывший байский приближенный Жалил, и застава успела сделать засаду недалеко от того места, где собирали ягоды девушки. В ущелье после боя остались навсегда сорок два басмача; в руках у пограничников и Жалил — теперь у басмачей не будет связи с селом, теперь, поняв, как дорого обходится попытка напасть на советских людей, бандиты больше не сунутся к селу. Но шестерых комотрядовцев басмачи все же захватили.
Сейчас Морозов смотрел на знакомые ему голубые, черные и коричневые извилистые линии карты, анализировал свои действия, мысленно ругал себя за то, что не смог определить маршрут басмачей, и за то, что не выслал к лесорубам людей сразу же с заставы, даже не подумал, что их могут захватить в плен; он понимал — басмачи сорвут зло за свои потери на комотрядовцах, продумывал предстоящий разговор с представителем погранстражи, считая, что этот разговор должен быть ультимативным.
Морозов был почти убежден, что в комендатуре поддержат его мнение, но все же с волнением ждал оттуда сообщения, пил стакан за стаканом круто заваренный, почти черный холодный чай.
* * *
— Что они с нами сделают? Скажем — дровосеки мы, на заработки пришли, — вполголоса говорил Киякпай. — Главное, чтобы все одно и то же говорили.
— Ты прав, — подтвердил Манап. — Фамилии другие придумаем. Пытать будут — молчите. Долго здесь не пробудем. Пограничники потребуют вернуть нас.
Комотрядовцы сидели в углу большого сарая-сенника на голом холодном полу и подбадривали себя разговорами.
— Не те годы сейчас, чтобы басмачи страх наводили.
— А кто главарь у них?
— Новый какой-то. Старых я всех знаю, — ответил на этот вопрос Кочукбаев. — Ни с одним из них не приходилось встречаться. Может, из тех, что из Киргизии через наши места прорвались.
— Видно, из Киргизии, — согласился Сандыбаев. — Многих тогда побили, но многие и ушли. Подняли голову. Ну ничего, придет им конец.
— Вначале с нами покончат, — проговорил кто-то совсем тихо.
— Не посмеют. Мы советские люди. Нас защитит страна! — возбужденно заговорил Манап. Черные глаза его блестели даже в полутьме, окружавшей их, рука рубила воздух в такт словам. — Мы не скот!
В это время заскрипели ржавые дверные петли.
— Выходи по одному. Ты! — вошедший указал пальцем на Манапа. — Побыстрей шевелись.
Кочукбаева подвели к группе людей, сидевших возле юрты на разостланной кошме и пивших кумыс.
— Пограничник?! — спросил его толстый мужчина и отхлебнул из большой деревянной чашки глоток кумыса.
У Манапа спазма перехватила горло — ему хотелось пить, глотнуть хотя бы один глоток душистого кумысу, но он скрыл от взглядов сидящих это желание. В толстом человеке он узнал того басмача, на которого кинулся в лесу с топором. «Главарь», — определил он. Кочукбаев обвел всех сидящих взглядом — знакомых лиц не было.
