Вся надежда оставалась на советские ледоколы и советских летчиков. Ледокол «Малыгин» шел с восточной, наиболее трудной в ледовом отношении стороны Шпицбергена. Летчик Бабушкин, проявляя чудеса в искусстве пилотирования, непрерывно летал в разведывательные полеты. Но частые туманы препятствовали поискам, ему приходилось делать вынужденные посадки на незнакомый, уже сильно подтаявший лед. Пятнадцать раз он совершал такие посадки, пока не доломал лыжи на самолете и вынужден был прекратить вылеты.
А Чухновскому выпала удача. Ледокол «Красин», шедший с западной стороны Шпицбергена, сумел пробиться сквозь тяжелые льды до таких широт, куда до него не доходил еще ни один корабль. У ледокола сломалась лопасть винта, повредился руль, в любую минуту льды могли проломить его стальные бока. Аварийный запас продовольствия и горючего, палатки и спальные мешки уже были сложены на палубе на случай катастрофы. А они все пробивались. Понимали: если не пройдет «Красин», никакому другому кораблю тут уже не пройти.
Через полтора месяца со дня катастрофы, 10 июля, на трехмоторном самолете «Красный медведь» поднялся в воздух летчик Чухновский. Пролетав в безрезультатных поисках более двух часов, он уже повернул назад, когда бортмеханик Шелагин, чуть не задохнувшись от радости и волнения, вдруг закричал: «Люди!» Это была никем еще не обнаруженная группа Мальмгрена, о судьбе которой после ее ухода из ледового лагеря не было абсолютно ничего известно. Посадить тяжелый самолет на мелкобитый лед Чухновский не мог. Из-за налетевшего тумана не смог он и вернуться к ледоколу. Горючее было на исходе, и ему пришлось сделать вынужденную посадку на ледяном припае у пустынного острова Вреде, поломав при этом шасси и винты. Но он сумел передать на «Красин» по радио координаты увиденных им людей. От помощи себе категорически отказался. «Считаю необходимым «Красину» срочно идти спасать Мальмгрена», – радировал он. «Целую Чухновского!» – пришла короткая радиограмма от Нобиле.
Через два дня «Красин» поднял на борт двух итальянских офицеров – Цаппи и Мариано. Мальмгрена уже не было в живых. Раненный при катастрофе, он не вынес тяжелого перехода через ледяные торосы и погиб в пути. В тот же день «Красин» снял со льдины и основную группу пострадавших – пять человек. Радости спасенных и тех, кто пробивался к ним чудовищно трудным ледовым путем, не было границ…
«…Бог спас их руками безбожников», – сказал об этом потом папа Пий XI.
Судьба третьей группы, унесенной дирижаблем, – группы Александрини – продолжала оставаться неизвестной. Несмотря на полученные повреждения, «Красин» готов был продолжать поиски. Руководитель экспедиции Рудольф Лазаревич Самойлович обратился к капитану Романья с просьбой выделить ему два самолета, без которых продолжать поиски было невозможно. Капитан Романья отказал, ответив: «В соответствии с указанием моего правительства не считаю необходимым идти на поиски третьей группы».
«На фоне этих гнусных поступков еще ярче сверкает легендарный подвиг «Красина», подвиг, который останется в анналах истории полярных исследований непревзойденным примером солидарности людей», – сказал впоследствии Нобиле.
При возвращении «Красина» все встречавшиеся с ним корабли поднимали флаги в знак великого уважения к отважным, самоотверженным морякам Страны Советов.
Устранив в Норвежском порту полученные повреждения корабля и самолета Чухновского, «Красин» снова ушел во льды Арктики и искал группу Александрини до поздней осени, избороздив многие километры ледового океана. Только когда арктические морозы стали накрепко сковывать льды и дальнейшие поиски были уже совершенно невозможны, ледокол повернул назад.
За неудачу экспедиции Нобиле был сразу же лишен генеральского чина, который он получил за полет на «Норге». А по возвращении в Рим был даже судим. Вскоре был подписан приказ о его отставке. Герой, потерпевший неудачу, фашистскому правительству был не нужен. Тем более что Нобиле никогда не скрывал своего неприязненного отношения к фашистскому режиму. (Долгое время он был в эмиграции, вернулся на родину только после падения фашизма. В 1946 году Нобиле баллотировался в Учредительное собрание как независимый, по списку коммунистов.)
…Когда В-6 был построен, Нобиле много летал на нем, консультировал экипаж в полете. Летал и когда необходимость в консультациях отпала, когда командиры и штурманы полностью освоили особенности вождения этого корабля. Нобиле любил летать, у него сразу поднималось настроение, как только он входил в гондолу. Он был горд, когда видел красивое решение командирами и штурманами какой-либо аэронавигационной задачи. Был строг в соблюдении дисциплины, зная, как важна она в полете. И все же одну вольность, недозволенную другим, себе разрешал. Не дожидаясь посадки корабля, еще на стометровой высоте, распахнув дверцу гондолы, стоял в проеме, наслаждаясь прекрасным ощущением полета – какой-то очень легкий, праздничный, в своем неизменном синем свитере, с развевающимися на ветру густыми волосами. Титина, преданно поглядывая на него, вертелась тут же, у его ног.
Ох уж эта Титина! Удивительно, как свято верил Нобиле в инстинкт и чутье своей собачонки. Он, и садясь в корабль, первой пускал ее, и входил в гондолу лишь после того, как Титина вскарабкается туда по трапу. Если же она не желала лезть, крутилась возле гондолы и всячески увиливала, он даже отменял полет. Он говорил: «Если бы я послушался Титину тогда, в Кингсбее, не было бы того несчастья…»
А на корабле от этой неугомонной собачонки никому не было покоя. В течение всего полета она шныряла по тесной гондоле, лезла под ноги, мешала работать.
Как-то Миша Никитин перед отлетом возился с масляными фильтрами, протирал, очищал их. А Титина тут как тут – лезет, нюхает, фыркает от неудовольствия…
– Топай, топай отсюда, – внушал он ей.
Только прогнал, а она вынырнула с другой стороны, маленькая, настырная, поблескивает золотым зубом, словно подсмеивается. А потом хвать лапой, и смахнула все фильтры на пол.
– Ну, погоди, я тебя проучу! – не выдержал Миша. – Митя, встань, загороди, чтобы никто не видел, – попросил он Матюнина.
И когда тот, заговорщицки усмехнувшись, загородил его собой, схватил собачонку за шиворот, сунул в мешок и отнес в кладовку.
– Посидишь весь полет, может, поумнеешь.
Но не тут-то было. Нобиле сразу же хватился своей любимицы. Заволновался, стал искать.
– Где Титина?
– Нет Титины.
– Пока не найдется, не вылетим.
Пришлось вытряхнуть торжествующе залаявшую собачонку из мешка. Только после этого корабль пошел в воздух.
…Проработав в Долгопрудном около пяти лет, Нобиле возвратился на родину. К тому времени на дирижабельной верфи уже были заложены новые корабли еще большей мощности по проектам советских конструкторов – ДП-16, ДП-9 (дирижабль полужесткий) емкостью 28 тысяч кубометров.
«…Пребывание в России принадлежит к счастливейшим периодам моей достаточно трудной жизни», – сказал позже о своей жизни и работе в нашей стране Умберто Нобиле.
…Плотно застегивая комбинезон и шлем, в рубку вошел Устинович. Окинул взглядом открывшийся перед ними широкий обзор. Солнце еще не село, лишь впереди, у горизонта, сгущались темные краски. Земля была видна хорошо. Сплошные облака немного приподнялись, дав кораблю какой-то простор.
– Иду на хребет, – сказал он штурвальным.
Те согласно кивнули. Значит, будут особо следить за ровностью хода корабля, не давать ему вскидываться.
Поднявшись в киль, Устинович прошел на нос корабля. В мягком свете плафона слегка поблескивало нержавеющей сталью ажурное переплетение носового усиления оболочки. В колодец между газовым отсеком и носовым усилением уходила вверх веревочная лестница. Перехватывая дюралевые перекладины, Устинович полез по ней. Он лез на самый купол летящего дирижабля. Этого требовала его работа корабельного инженера.
Добравшись до верха, открыл люк в оболочке, высунул наружу голову, плечи, привыкая к упругости ветра, который ударил его в затылок. Перед ним простирался покрытый снежной коркой хребет корабля, он мерно покачивался, опускался в глубину, снова всплывал, как огромная океанская рыба. По хребту, вдоль всей оболочки тянулся пеньковый канат, сейчас он был облеплен жестким снегом.
Устинович нащупал с боку лесенки мешочек с песком, взял его и, схватившись за канат, вскарабкался на оболочку. Постоял немного, входя в ритм движения корабля, и, слегка наклонясь, приноравливаясь к бьющему в спину ветру, пошел, пружинисто ступая. Снег звонко захрустел под ногами. Снежные корочки, разламываясь, с шуршанием заскользили по пологим бокам, сначала медленно, потом все ускоряя бег, пока где-то на крутизне не срывались стремительно в пустоту. Володя видел перед собой далеко уходящий к корме хребет корабля и каким-то вторым, боковым зрением эти скользящие кусочки снега, пустоту с обеих сторон, далекие контуры горизонта…
