Дарья лежала без сознания. Ребенок плакал:
– А-а-а! Уа-а! Ау-а! Ау-а!
– Где староста? – крикнул офицер.
– Я здесь! – седая борода Кадушкина тряслась от страха.
– Закопать этих разбойников. Хоронить родным не давать. Мы проверим после!
Закинули винтовки за плечи. Сели на лошадей.
– Мы проверим: если хоть одного не будет в яме, то все село будет сожжено!
Офицер скомандовал. Кавалеристы подняли сразу лошадей на рысь. Толпа шарахнулась на две стороны, дала дорогу.
Молчание сковало людей. В стороне Пчелина шел бой. Глухое ворчание орудий раскатывалось по земле. Крестьяне вздохнули.
– Чего же, ребята, зарывать надо!
Кадушкин мял в руках фуражку. Подойти к яме, заглянуть в нее было страшно и тяжело. Лопаты торчали на черном бугре, глубоко воткнутые в рыхлую землю еще расстрелянными. Рыжебородый, раненный в бок, поднялся, сел. Теперь он хорошо видел окровавленные лица мертвых товарищей.
– Братцы, помогите!
Толпа вздрогнула, метнулась к яме, нагнулась над ней.
– Петя, милый, ты жив!
Радость надежды легко подняла женщину с земли.
– Братцы, выручите! О-о-ох!
Кадушкина трясло.
– Михал Михалыч, надо веревки достать, вытащить мужика-то моего. Сам он, однако, не в силах будет вылезть.
Кадушкин молча жевал беззубым ртом. В подслеповатых глазах его пряталось что-то хитрое и трусливое. Мужики о чем-то задумались, надвигались с места, молчали. Лбы покрылись холодным потом. Петр, истекая кровью, зябко вздрагивал. Дарья посмотрела кругом, сердце у нее упало, закатилось, в ушах зазвенело, она поняла.
– Что вы, звери, опомнитесь! – закричала женщина и задохнулась.
– Рассуди, Дарья, всему миру, всей деревне пропадать или ему одному? Узнают, не помилуют за это.
– Ироды, звери, креста на вас нет!
Дарья уронила ребенка, грудью упала на землю.
– Кидайте и меня к нему, зарывайте вместе!
– Михал Михалыч, вы чего это? Неужто меня живьем зарыть хотите?
Рубаха рыжебородого густо намокла кровью, губы совсем почернели. Староста развел руками:
– Уж гляди сам, Петра, что с тобой делать? Отпустить тебя – всем пропасть. Подумай сам, всему миру али тебе пропадать?
Нижняя губа у Петра задергалась, слезы потекли на бороду. Он с тоской обвел взглядом черные стены ямы, поднял лицо кверху. Седая борода старосты тряслась над могилой. Мужики стояли угрюмые, твердые, неумолимые, как камни. Теплый, дурманящий запах свежей крови стеснял дыхание. В яме было душно. Рана горела. Голова кружилась у Петра. Держал он ее с усилием и, несмотря на жару и духоту, дрожал, тихо щелкая зубами. Ребенка подняла и отошла с ним в сторону соседка Непомнящих.
– О-о-ох! Как же быть? Я бы в тайгу ушел.
– Зря городишь, Петра! Из-за тебя всем пропадать, что ли? Стыдно тебе, Петра! Пострадай за мир! Пострадай, Петра! Пострадай! Мы бабу твою не оставим!
Толпа кричала, волновалась, засыпала словами раненого, как комьями земли.
– Ироды, палачи!
Дарья исступленно взвизгивала, рвала на себе кофту, каталась по земле. Петр окоченел от холода. Небо в узкой щели ямы потемнело. Яма стала тесней. Сырые, черные стены сдвинулись, сжались.
– О-о-ох! Воля ваша. Дайте хоть напиться остатный раз. Горячего бы. Чайку бы.
– Это можно, сичас, мы сичас, – засуетился староста.
– Ребята, там кто-нибудь, сбегайте за кипятком!
Николай Козлов, свояк Петра, живший рядом с кладбищем, принес туес горячего чая.
– На, Петра. Эх, сердешный, за што страдаешь? И то у меня самовар баба согрела.
Николай с участием смотрел на свояка, качал головой. Петр пил долго, медленно, маленькими глотками. Женщины крестились в толпе и шептали:
– Господи, пошли ему Царство Небесное. Мученику за нас, грешных. Господи, прости ему все согрешения вольные и невольные!
Петр напился, со стоном подал туес обратно. Николай нагнулся, встал с коленей.
– Петя, не надо! В тайгу пойдем! Не хочу я!
– Замолчи, Дарья! – староста сердито посмотрел на женщину. – И так невмоготу, а она тут верещит еще. Смотри, народ-то как потерянный стоит!
Петр закрыл лицо руками, зарыдал:
– За-за-за-ры-ры-ры-ва-а-а-айте!
Кадушкин трясущимися руками выдергивал из земли лопату. Мужики засуетились, не глядя вниз, отвертываясь друг от друга, опустив головы, торопливо стали сталкивать в могилу сырую, рыхлую землю.
Женщина скребла землю и выла, протяжно, с безнадежной тоской:
– Отрою-ю-ю! Ю-ю-ю! У-у-у!
Осажденные в Пчелине партизаны не выдержали соединенного натиска итальянцев, чехов, румын и красильниковцев. Отражая ежедневно бешеные атаки белых, они израсходовали почти все патроны и вынуждены были отдать село, после четырнадцати дней отчаянной борьбы отступить в тайгу.
Конная разведка белых быстро проскакала по всему селу, закружилась на околице. Пешие дозоры заползли в улицы, осмотрели все переулки, обшарили дворы. С музыкой и песнями, четырьмя пестрыми колоннами входили победители в пустое Пчелино. Почти все крестьяне ушли с партизанами. Дома остались старики, старухи, ребятишки и люди, вконец запуганные белыми или в силу своих личных интересов сочувствующие им. Офицеры ехали верхом на лошадях впереди своих частей. На углах было расклеено воззвание агитационного отдела Революционного военного штаба повстанцев. Полковник-француз на породистой лошади подъехал к белому листку, стал читать.
К крестьянам и рабочим Таежного района
Товарищи крестьяне и рабочие! Враги трудящихся, белые разбойники, цепляются перед скорым концом за свою власть, выдумывают всякие способы, чтобы продлить братоубийственную войну. Они обманывают вас, говоря, что воюют за восстановление какого-то порядка в стране.
Бороться с этими гадами нам сейчас тяжело, трудно. Но знайте… товарищи рабочие и крестьяне, что рано или поздно победа будет в наших руках. Мы не одни, товарищи. С запада белых гонит Рабоче-Крестьянская Красная Армия (она уже захватила Челябинск). Во всем мире рабочие и крестьяне поднимаются на борьбу со своими поработителями. Мы знаем, что скоро продажная иностранная сволочь будет увезена из России. Близится час, когда социальная революция во всем мире сбросит в помойную яму истории всех этих негодяев и палачей трудящихся – шарлатанов, паразитов нашего труда: Колчака, Клемансо, Асквитов, Вильсонов.
Долой эту международную сволочь!
Товарищи крестьяне и рабочие, вы знаете, что из себя представляют эти звери в образе людей! Вы хорошо познакомились с идеями, которые проповедует колчаковская банда, и ее деяниями.
Жить с ними нельзя. Теперь вопрос ставится ребром – или мы, трудящиеся, или они, паразиты! Если вы все это поняли, товарищи, то встаньте все как один на борьбу с этими кровопийцами, сомкнитесь в крепкие ряды и своей мозолистой рукой сметите навсегда гнет этих тунеядцев.
Довольно рабства и насилия!
Долой угнетателей и дармоедов!
Да здравствуют мозолистые руки!
Да здравствует Таежная социалистическая федеративная советская республика!
Да здравствует советская власть!
Агит. отд. при Революционном военном штабе повстанческих войск Таежного района.Полковник поморщился, обернулся к адъютанту и, показывая рукой на воззвание, приказал:
– Лейтенант, сорвите эту гадость. Я не все понял, но, кажется, что-то дерзкое и оскорбительное.
Адъютант маленькой рукой, затянутой в кожаную перчатку, попытался сорвать листок. Воззвание было приклеено прочно, не поддавалось. Лейтенант сделал несколько нетерпеливых движений, занозил себе два пальца, разорвал перчатку.
– Черт тебя возьми!
Шашка вылетела из ножен. Воззвание было вырублено, искрошено в клочки с деревом вместе.
В селе белые задержались не более двух часов. Передохнули, напились чаю и снова бросились преследовать отступавших партизан. Полковник Орлов в своем донесении Красильникову писал перед выступлением из Пчелина, что он двигается на север ликвидировать деморализованные и рассеянные по тайге банды большевиков. Французы – седоусый полковник и молоденький лейтенант – ехали с итальянским штабом отряда сзади всей колонны в новеньком рессорном экипаже на резиновом ходу. Ноздри полковника раздувались от удовольствия, глаза блестели. Он жадно дышал свежим, душистым воздухом тайги.
– Какая прелесть! Какая красота!
Полковник оглядывал от корня до вершины вековые стройные стволы таежных красавцев.
– Какое богатство! Какое богатство!
Адъютант утвердительно кивал головой, поправляя пенсне, сваливавшееся с носа от сильных толчков на выбоинах и корнях.
Сотни телег с семьями партизан, гурты скота, обоз раненых и больных, подводы с продовольствием и огнеприпасами, конный дивизион Кренца, все три полка, учебный запасной батальон, комендантская команда, команда связи, саперная команда собрались в одном месте, на зеленой таежной поляне. Штаб стоял, охваченный плотным кольцом стрелков. Положение создалось тяжелое. Необходимо было немедленно принять определенное решение. Только ребятишки нарушали угрюмое безмолвие, и коровы мычали жалобно, протяжно, как на пожаре.
