Одежда моя не слишком бросалась в глаза. Была лишь одна загвоздка: у кого и где гостил, у каких сородичей? Решил назвать село Зеленково Калининской области и фамилию агрономши, у которой до войны стоял на квартире, будучи командиром эскадрона пограничного полка.
Над рекой нависли плотные сумерки. Надо было попасть в село до восхода луны.
К дому тетки Солохи я подошел не с улицы и не сразу. Постоял за огородным плетнем, понаблюдал, как кто-то выходил из хаты, гремел бадейкой, выплескивая помои.
Низенькую хату под темной крышей нельзя было перепутать. Она ютилась на отшибе села, затененная старой ветлой и вишнями под окнами.
Дверь в избу была распахнута настежь. Из сеней я попал прямо в кухню, где при свете лампадки, тускло горевшей у иконы, за столом сидели две молодые рослые женщины и шумно хлебали из одной миски. Третья, пожилая, в просторной серой кофте, в красной юбке, стояла у шестка русской печи. Услышав мои шаги, повернулась темным лицом к порогу, в упор уставилась неморгающими глазами, напряженно сдвинув белесые брови над прямым строгим носом. Шагнув через порог, я едва не столкнулся с нею, спросил быстро:
— Вы тетка Солоха?
— Ну, я. А вы кто будете?
— Портной, работы ищу. Перешить что...
Ну надо же! Твердил всю дорогу, что я сапожник, а назвался портным.
— Портняжка? — Тетка Солоха прищурила один глаз и отогнала ладонью муху, гудевшую возле морщинистой щеки.
— Меня прислал Митька Сыроквашенский.
— Митька... А где ты его ветрел?
— На поле, с коровами.
— Добре. Выйдем.
Она пропустила меня вперед и прикрыла за собой дверь. В сенцах тихо спросила:
— Сколько вас народу?
— Пятеро.
— Чего хотите?
— Перейти Днепр, к партизанам.
— Вчера одни переправились тожать... может, и ваши, не знаю... Я их отговаривала. Не послухали.
— Нам бы хотелось связаться с кем-то, чтобы знать, куда идти.
— Об этом ничего сказать не могу. Приходи завтра в это же время. Только сначала посмотри: ежели у моих сеней будет стоять высокий белый шест — входить нельзя... А зараз подожди трошки.
Она ушла в хату. Через минуту вернулась и сунула мне в руки полкаравая пахучего ржаного хлеба.
— Больше нэма. Коли придешь, еще дам. Будь осторожен, чтобы никто не видел. А пока ступай.
Тетка Солоха легонько тронула за плечо, подвела к порожку и закрыла за мной дверь.
Вернулся я к своим, когда уже выплыла луна и повисла над Днепром. В Таракановке изредка вспыхивали зеленые ракеты, пощелкивали автоматные очереди. Товарищи мои были взбудоражены ожиданием, но после моего скудного рассказа о встрече с теткой Солохой пали в уныние.
— Раз от переправы отказалась, значит, ничего она не сделает, эта Солоха,— усомнился Семен.
— Завтра еще ждать целый день? — спросил Володька.
— Подождем,— ответил я, понимая, что предстоящий день будет нелегким.
— Она и завтра может отослать ни с чем,— снова заметил Сенька.
Катя и Севка молчали, а те двое упрямо пререкались со мной. Я пытался объяснить им, что не так-то просто наладить связь с партизанами, что Солоха хорошо знает, как нужно поступить в том или ином случае. Но чувствовал, что не убедил их. Они были малоопытны, нетерпеливы, легко впадали в панику. К тому же совершенно беспечны, и это внушало мне серьезную тревогу за них.
На другой день после моего визита в Карыбщину я запретил, как старший, разжигать костер и ходить за водой к Днепру. Это сразу же вызвало возражение.
— Значит, целый день будем сидеть голодными и без воды?
— Картошку варить станем, как только стемнеет.
Я напомнил о гарнизонах в Волкове и Таракановке.
— Изображать из себя главнокомандующего куда легче,— сыронизировал Сенька.
Меня это взорвало:
— Раз вы избрали старшего, извольте выполнять то, что я найду нужным приказывать.
Володька и Севка насупленно помалкивали. Катя, видя, что я начинаю закипать, взяла мою сторону:
— Хватит, ребята, спорить, Никифоров прав. Посчитайте, сколько раз я мотаюсь на Днепр. Из Таракановки просматривается весь наш берег.
Солнце поднималось, тени укорачивались. Раз обед не варили, делать было нечего. Все с нетерпением и тревогой поглядывали на Карыбщину, ждали — взметнется шест над домом тетки Солохи или нет?
Шест появился часов в пятнадцать, белый, прямой и невозмутимо зловещий. Идти запрещалось. Команда моя совсем приуныла.
— Надо уходить,— заявил Семен.
— Неужели лодки не найдем? — спросил Севка, косясь на Володьку. Тот выжидательно посмотрел на Катю.
— У нас есть старший, как он решит, так и будет,— сказала она властно, покусывая губы.
— Из этого лесочка нельзя уходить. Переменим место, чтобы не дымить на одном пятачке, и будем варить картошку до рассвета. Вечером же выставим круглосуточный караул.
— Тебя, что ли, караулить? — спросил Сенька.
— Ну, знаешь! — возмутилась Рыбакова.
На меня накатило тяжелое, цепенящее чувство. Я не стал церемониться, заговорил жестко:
— Вот что, хлопцы. Должен вам сказать, что вы утратили самое важное чувство — это представление о воинской дисциплине. Ищете партизан, а ведете себя как разгильдяи.
— Но, но! Полегче! — крикнул Сенька и быстро вскочил на ноги.
— Ты, Семен, не перебивай,— осадил я его.— Кто мне скажет, кто мы такие?
— Как кто? — встрепенулся Севка.— Бывшие военнопленные.
— Эх вы!.. А я так думал: мы — своеобразный партизанский отряд... Зря я вас агитирую, трачу слова... Я прежде обходился без вас — и дальше как-нибудь обойдусь.
Я схватил вещевой мешок, стал торопливо завязывать его.
— Катя, будь добра, дай мои стеганые брюки. Я свои надену, а с леями пусть щеголяет кто хочет.
— Я иду с тобой.— Катя вскочила, торопливо завязывая на голове бледно-зеленую косынку.— С этими молодцами я не останусь. Пусть идут куда хотят. Съели у человека последний хлеб, получили возможность заиметь связь с партизанами и недовольны. Да кто вы такие? Никифоров пограничник, разведчик полковой, искалеченный человек, ходит в село, рискует ради вас, дураков, головой, а они еще выламываются. Он один из организаторов нашего побега. А мы чем его отблагодарили?
Катя стала нервно тормошить свою походную сумку, связанную веревочками.
— Погоди, Катюша, погоди! — Володька поймал ее за руку.— Товарищ старший лейтенант, мы ведь обсуждаем, как лучше...
— Приказы командира не обсуждаются. Ты что, забыл?— Катюша обдала его леденяще-пронзительным взглядом.
— Мы же того... а тут еще этот шест...— бормотал Володька.
— Сенька первый завелся! Чего там? — поднялся Севка и обрушил на Семена поток брани. Это была тоже крайность, и я едва сдержал его.
— Извините нас, товарищ старший лейтенант, больше этого не повторится,— проговорил Володька.— А с Сенькой я поговорю отдельно...
— Ладно, командир, прости их, дураков,— вмешалась снова Катя.— Ну а дисциплину с них требуй, как полагается. А то за картошкой бредут, словно я их могилу копать посылаю...
— Погорячились маленько — и ладно... давайте забудем...— заговорил наконец Сенька, видя, что он остался один.
— Хорошо. На первый случай посчитаем это недоразумением. Но я не люблю кривить душой и скажу, что командир такое ЧП всегда держит в памяти... Учтите это... А сейчас немедленно меняем место. Мы тут порядочно надымили между двумя гарнизонами. Немцы и полицаи могут заинтересоваться нашими дымками... Решительно никаких дневных костров и хождений к реке.
На том и порешили.
Еще вчера, когда собирался к тетке Солохе, я присмотрел новое для нашего лагеря место — в двух примерно километрах от прежнего, ближе к Карыбщине. Лесок там был покрупнее и погуще, а главное, в нескольких метрах от кострища пролегала небольшая, заросшая мелким кустарником ложбинка. Я рассчитал, что в случае нападения с южной стороны по ней можно было отойти к Днепру, а там, укрываясь прибрежным тальником, проскочить в большой лес.
С восточной стороны нас прикрывала высотка, куда я наметил поставить наблюдателя. Отсюда хорошо просматривалась вся окрестность, дороги и подходы к нашему очень молодому и совсем небольшому лесочку.
Все это я твердо изложил своим «партизанам» в виде боевой задачи, когда мы перебрались, и обрисовал на местности. Указания были беспрекословно приняты.
Я всерьез стал подумывать о противнике, который находился в Таракановке, в трех-четырех километрах, и мог свободно послать к завтраку на дымок десяток мин. Я был убежден, что мы наследили в первые же сутки — весь день варили картошку и даже чай кипятили в консервной банке, безудержно дымили до самой глубокой ночи.
Мои предостережения в расчет не принимались — ребята отделывались шуточками, полагая, что стоит мне сходить к тетке Солохе, и партизаны тотчас же, как по щучьему велению, пришлют за нами если не тачанку, то трофейный вездеход... А вместо этого у хаты тетки Солохи угрожающе торчал белый шест. Не пересказать словами, как он действовал на психику.
