Ставрополь
Тихий, уютный город, красивые окрестности, невдалеке горы. Ставрополь, главный город богатой области, стал городом-великомучеником.
Заняв Ставрополь, большевики учинили в нем массовые расстрелы. На лицах горожан еще лежала печать пережитых ужасов. Каждую ночь расстреливали целыми группами, главным образом молодежь, гимназистов и офицеров. Выполнялась определенная задача, действовала руководящая воля, стремящаяся к массовому истреблению русской интеллигенции “как класса”. Именно они, а не неспособные к сопротивлению “буржуи”, были опасны большевикам. “Буржуи”, которых большевики объявляли своими главными врагами, пострадали гораздо меньше.
От большевиков Ставрополь освобождали местное офицерство и подошедший из Пятигорска со своими казаками еще малоизвестный тогда Шкуро. Казаков было всего несколько сотен, вооружены они были плохо, но ими еще руководили высокие цели. Теперь город был в руках ставропольского офицерского полка. У офицеров не было ни партизанского опыта, ни сплоченности, и их часы были сочтены. С севера, со стороны Старо-Марьинской, подходили массы большевиков. На вокзале толпился народ, стремившийся спастись от надвигающихся ужасов.
Мы высадились и спешно направились за город к железнодорожной насыпи. Большевики в поражающем численном превосходстве уже охватывали Ставрополь. У нас был один батальон, человек в триста, при четырех пулеметах. Правее нас офицерский полк в несколько сотен человек, еще правее “шкуринцы”. Нам удалось восстановить положение и отогнать большевиков на две версты. В бою был убит Мельников, безупречно честный офицер, связывавший судьбу своей родины, Галицкой Руси, только с Россией.
Бой разгорелся по всему фронту. Мы удерживали натиск двух большевицких полков, а на наш левый фланг наступало около трех тысяч. К полудню стрельба переместилась в наш тыл и вскорости охватила нас полукольцом. Пехота отступила, и мы остались с пулеметами одни. Двое наших были уже убиты, один ранен. Я знал, что наши части должны вот-вот подойти, что они, наверное, уже несутся на всех парах и что мы должны во что бы то ни стало выдержать, пока не погрузят раненых.
Однако для нас шестерых, оставшихся на возвышенности, положение становилось все более угрожающим: нас начали обходить и слева. Патроны были на исходе. Короткими очередями мы били во все стороны света: и на север, где норовили подняться большевицкие цепи, и на запад, где они подступали к железной дороге, чтобы не дать нашему бронепоезду приблизиться, и на восток, где они были уже у нас за спиной. Кольцо все сужалось. С начала боя мы выпустили двадцать пять лент, нагар в коробе ложился густым слоем, пулеметы меняли звук и ритм. Вода в кожухах давно испарилась, моча была плохой заменой. У каждого пулемета оставалось по ленте, и мы, приберегая их на последнюю минуту, стали отстреливаться из винтовок и посматривать друг на друга. Мы держались уже два часа, а наш бронепоезд метался на отрезке в полверсты. Вдруг один крикнул: — Наши!!!
И шесть пар глаз устремились в одну точку: посреди поля стоял паровоз с несколькими вагонами и из них выскакивали корниловцы. Большевики их встретили бешеным огнем. Но тут и мы сыграли большевикам во фланг и в тыл прощальную на двух последних лентах. Славное дело было под Ставрополем 8 августа 1918 года. На том пригорке потерял я орден св. Анны, полученный за Добруджу. Но искать его не стал. Лавры Тараса Бульбы меня не устраивали.
Опять бои. Мы брали станицу за станицей, хутор за хутором. Взяли Армавир. Наши части подходили к Екатеринодару. Под Кореновкой знамя победы заколебалось. Сорокин, с 40 000 хорошо организованных и богато вооруженных, обстрелянных в боях с немцами под Ростовом большевиков, двигался во фланг нашей армии. Их встретил генерал Казанович со своими партизанами и марковцами под командой Кутепова. Соотношение сил было для нас привычное: примерно один к десяти. Но случилось небывалое: впервые наши непобедимые ряды отхлынули назад под страшным огнем неприятеля. Жестокий бой длился двое суток. Наши потеряли в первый же день больше половины наличного состава.
Подошедшие дроздовцы и кубанцы восстановили положение. Перелом произошел в конце вторых суток. Победил более сильный дух, лучшие вожди и более стремительное и умелое движение. Перелом для большевиков оказался катастрофическим, наша победа решительна, освобождение Северного Кавказа стало вопросом ближайшего месяца. Вскоре мы заняли и Екатеринодар.
У нас теперь была своя столица. У нас и у кубанцев. И нам вскоре там стало тесно. Перед нашими генералами возникла труднейшая задача: управлять занятой территорией. Для них это было во много раз сложнее, чем командовать войсками, и в конце концов оказалось не под силу.
В скором времени к привычным вестям о военных действиях все чаще стали присоединяться слухи о новом для нас понятии — о тыле. С течением времени эти слухи стали в наших разговорах преобладающими. За нашей спиной накапливался враг, бывший намного опаснее большевиков. Все, что было гнилого и негодного в царской России, собиралось в тылу под защитой храбрейших полков. На свежих могилах героев шла оргия беззакония, взяточничества и самозванства. Полки на фронте редели, орошали молодой кровью поля России, а тыл рос не по дням, а по часам, во много раз превзошел нас численно и в конце концов задавил.
Пока были только зачатки всего этого. Два офицера, таскавшие в Тихорецкой мешки с награбленными вещами, роскошно устроились в тылу. Боевые же офицеры не могли на наше нищенское жалованье содержать семью.
Мы продолжали бороться за освобождение северного Кавказа. Снова бои. Потери все увеличиваются, молодежь гибнет тысячами. Гибнут кубанские казаки. После каждого боя роты уменьшаются на четверть, а то и наполовину. Количество пулеметов трудно удержать на одном уровне, часто у пулемета остается один человек. Настроение офицерства по сравнению с 1917 годом изменилось, и офицеры охотно приходят в наши ряды. Правда, эта охота подкрепляется приказом о мобилизации.
Кубанцы тоже объявили мобилизацию и дерутся превосходно. Теперь они поняли, за что борются. Но иногородние на стороне красных тоже знают, за что. Если выслушать тех и других, то обе стороны правы. Ведь старая вражда между казаками и иногородними чем-то обусловлена. Казаки дерутся за свои привилегии. Мы же — за единую, неделимую Россию. Пойдут ли казаки с нами против большевиков за пределы своей родной Кубани? Пока что мы с ними в дружбе, в станицах нас встречают радушно, угощают громадными яичницами на огромных сковородах.
На берегах Кубани стоят одна против другой две станицы. Одна занята большевиками, другая нами. Нас разделяет полуразрушенный мост. Я получил приказ обеспечить моими пулеметами огневой заслон и облегчить охотникам переправу через мост на плетневых перемычках.
Наши переправились удачно, и я вскочил на бруствер, чтобы приказать своим взводам следовать за частями. Не успел я сделать двух-трех шагов, как удар в бок повернул меня полным оборотом на месте и бросил на землю. Пуля попала в часы в левом часовом кармане, вырвала механизм, загнала его в таз и, раздробив наружное крыло тазовой кости, прошла навылет. Часы изменили направление пули, не будь их, она раздробила бы тазобедренный сустав.
Лежал я в Ставрополе. Рана была очень болезненная. Едва успокоившись от одной перевязки, я уже начинал думать о следующей. Через неделю из Тихорецкой приехала Зина, и мне от ее бережного ухода стало легче. Через две недели она начала беспокоиться и решила перевезти меня к себе в Тихорецкую: вести с фронта внушали тревогу. С большим трудом меня туда доставили. Малейший толчок вызывал невыносимые боли, и в дороге санитары держали мою кровать почти все время на весу.
На железнодорожной станции Ставрополя мы застали почетную роту Корниловского полка под командой полковника Скоблина. Рота возвращалась с похорон генерала Алексеева. Великий русский человек обрел наконец вечный покой.
Лазарет в Тихорецкой был в здании коммерческого училища. Третья палата — все раненные в голову. Среди этого невероятного страдания стало стыдно думать о собственной ране. Увидев и услышав, что вернулась их сестра, больные несказанно обрадовались.
Перевезя в Тихорецкую, Зина спасла мне жизнь. Через несколько дней после нашего отъезда большевики, узнав, что наши старые части переброшены на другие участки фронта, подошли к Ставрополю и заняли его после непродолжительного сопротивления. Раненых эвакуировали в панике. Легко раненные уходили сами, кто как мог. Часть тяжело раненных побросали в телеги и карьером выходили из окружения. Многие от такого транспорта погибли или остались инвалидами. Раненых, захваченных в Ставрополе, зверски замучили большевики. Они продержались в городе три недели, творили неописуемые зверства.
