Лицо у Веньки злое, он тоже не спускал пристального взгляда с барыги, который только что совершил удачную сделку, — тот стоял в стороне, упрятывал полученный от старика сверток за пазухой: чтобы было и надежно и не так заметно.
— Слушай, Леха, — азартно сказал он. — Пойдем, заговори о чем-нибудь с этим подонком. Только в руки не давайся.
— Идет! — с восторгом заявил Алеша, хотя пока не догадывался, что надумал Венька. И когда подошли, подергал мужика за рукав. — Дядька, а дядька, когда тень на плетень наводят, о чем думают?
Какое-то мгновенье барыга ошалело смотрел на него, потом злобно ощерил рот, замахнулся кошелкой.
— Брысь, шкет, отсю!..
Но не успел договорить, Венька рванул на себя взлетевшую кошелку и с нею бросился к путям. У вагона, перевертывая ее, он с силой размахнулся: куски хлеба, располовиненные буханки полетели по грязному утоптанному снегу.
— Хватайте, люди, это ваше! — заорал он и бросился в сторону от путей, чтобы не попасть в лапы озверевшего барыги. Впереди он видел резво бежавшего Алешу.
Догнав Алешу, он хлопнул его по плечу.
— Вот так! — нисколько не скрывая хвастовства, сказал Венька. — А то смотрю, распустились вы тут без меня.
— Справедливо! — кивнул Алеша. Справедливо было и Венькино хвастовство: операция проведена блестяще, порок наказан. — Знаешь, Вень, я вот все думаю, — помедлив, сказал Алеша, — ведь не все воюют, не всем война горе горькое. Как рай для некоторых.
— Знаю, нагляделся в эвакуации.
— Максим Петрович говорит: нужно во что-то верить, простое и доброе, нынче, дескать, это трудно, но нужно верить в простое и доброе. А я вот не могу… — Алеша споткнулся, ему пришло на ум, что часто из-за испорченного настроения он многое видит в черном свете.
Они подходили к училищу. С торца здания, где была служебная дверь в столовую, стояла лошадь, запряженная в сани. И лошадь, старую и пугливую, и возчика дядю Кузю с деревянным костылем, приделанным к колену, они хорошо знали.
Дядя Кузя сгружал мешки с хлебом и относил в столовую. Он скрывался в дверях с мешком, а оттуда выходил то со свертком, то с мешочком-пудовичком, засовывал все это под брезент. Ребят заинтересовало: носит и носит. Прыгал он на своей деревяшке быстро, просто мелькал, как в немом кино.
— Ты понял? — спросил Венька.
— Еще бы! Что же это он выносит?
— А посмотрим. Стащим кулек?
— Воровство же это!
— А он что делает? Говорю, распустились тут. Подумать только, и дядю Кузю повело по левой. Все перевернулось… — И Венька двинулся было к саням.
— Венька! — предостерегающе крикнул Алеша. — Бy-дем заодно с ним. Он у нас ворует, а мы, выходит, у себя. Недаром ложка каши достается и чай без сахара. Слушай, давай лучше угоним лошадь — и к подъезду. Там кого-нибудь из мастеров позовем.
— Как ты угонишь? Нарвешься — изуродует.
— Попробуем. Ты постой.
Как только возчик скрылся в дверях с последним мешком, Алеша подбежал к лошади и гаркнул в самое ухо. От неожиданности лошадь рванула и понеслась со двора. Дядя Кузя, вернувшись, растерянно застыл на месте. Лошадь бежала по дороге от училища, потом скрылась за домами.
— Догнать, что ли, дядя? — участливо спросил Венька.
Где дяде Кузе на деревяшке самому догнать ее, кивнул ребятам:
— Давайте, огольцы, гостинец за мной.
«Огольцам» только того и надо, резво помчались вслед беглянке. Нашли они ее на улице, лошадь мирно стояла возле деревянного дома, поматывала головой, словно корила себя за то, что так нелепо убежала от хозяина.
— Что ты ей крикнул? — спросил Венька.
Алеша рассмеялся.
— Бабушка рассказывала. Была у нас в деревне лошадь. Раз пьяненький мужик ехал на ней, в дороге его ограбили. Он и начал охаживать ее кнутом, стегал и приговаривал: «Я же тебе говорил, грабят, а ты уши развесила, прохлаждалась». И опять стегал и приговаривал: «Я что тебе говорил: Машка, грабят!» С тех пор, как крикнет: «Машка, грабят!» — несется вскачь, ничем ее не остановить. И я крикнул: «Машка, грабят!»
— Но ведь это не та лошадь!
— Зато, как и та, нервная…
— Надо с другой стороны от столовой к училищу подъехать, — когда взобрались в сани, предложил Венька. — Я там подожду за углом, а ты сбегаешь, сзовешь людей к подъезду. При людях подкачу, дядя Кузя не сразу сообразит, что к чему, не угонит. Да и не дам!
Алеша так и хотел сделать. Но, когда вошел в училище, подумал, что глупо поднимать галдеж, устраивать переполох. Он решительно поднялся на второй этаж к директору училища. По наивности предполагал, что Пал Нилыч сразу признает его — все-таки почетную грамоту вручал!
…Пал Нилыч никак не мог понять, чего от него хотят. Он с удивлением смотрел на взъерошенного Алешу, стоявшего в дверях с шапкой в руке, недоуменно спрашивал:
— Какая лошадь? Куда убежала? Ну и что — убежала! А я при чем?
Но он всю жизнь работал с подростками и знал, что, если к нему в кабинет бесцеремонно врывается взволнованный ученик, значит, произошло что-то такое, от чего отмахиваться нельзя.
— Говоришь, у подъезда стоит?
Алеша кивнул, он очень боялся, что Венька поспешит, подъедет к подъезду раньше, и дядя Кузя отберет у него лошадь и угонит ее.
Пал Нилыч сердитым рывком накинул на плечи шинель, взял свою толстую палку и пошел следом за Алешей.
Венька уже был у подъезда. У саней останавливались подходившие к училищу ребята, привлекало необычное зрелище: лобастый рыжий парень, их товарищ, намотал на руку вожжи и возбужденно поглядывает, как от столовой к нему вприскочку бежит знакомый всем возчик дядя Кузя.
Деревяшка глубоко проваливалась в снегу, но он каким-то чудом не падал.
Наконец-то Венька увидел Алешу и Пал Нилыча и сразу почувствовал себя свободнее: «Уф ты, шапка моя дырявая, кажется, пронесло».
— Что тут такое?
Гневный тон директора ничего хорошего не сулил, по Веньке-то что от этого! Он молча сбросил брезент к краю саней.
— Что это?
— Вы у него спросите. — Венька указал на запыхавшегося дядю Кузю, который был бледен и зол, как черт: «Всего-то не хватило несколько шагов, не то вскочил бы в сани и, пусть на глазах директора, — а угнал бы, потом доказывай. Проклятая деревяшка!»
Пал Нилыч посмотрел сверлящим взглядом на возчика, еще раз глянул на кульки в санях, спрашивать ничего не стал. Крикнул толпившимся ребятам:
— Идите заниматься! Все, все, живо!
Отбирая у Веньки вожжи, Пал Нилыч вроде бы пожал ему руку. Венька, правда, не мог сказать уверенно, что это было так, по крайней мере, ему хотелось, чтоб было так.
3
Мастерская грохотала — сверлили, пилили, рубили: все получили задание еще вчера. Двое слушали мастера. Максим Петрович показывал, как вырезать заготовку измерительной скобы из листовой стали. Неровная пластина, изъеденная по краям сверлами, — все, что осталось от целого листа, — лежала на столе.
— Вот как выглядит скоба на чертеже. — Развернул перед ними красноватую бумагу с вычерченной скобой, с ее размерами. — Куда же вы смотрите! На чертеж смотрите, привыкайте к чертежам, учитесь читать чертежи. Ох, сорвиголовы! И как это им на ум пришло? Поняли ли?
И Венька и Алеша кивнули:
— Все поняли, Максим Петрович. Не беспокойтесь, Максим Петрович.
— Головы им своей не жалко. Правдолюбцы! Идите уж.
Мастер напускал на себя излишнюю суровость, но ребята видели — не сердится, пожалуй, даже гордится: вот какие у него в группе молодцы.
Забрав пластину, они пошли к своему верстаку. Сеня Галкин сутулился над тисками. Когда проходили мимо, остановил их.
— Как вы догадались угнать лошадь? — вскинув голову, спросил он.
— Она сама, — сказал Венька. — Подмигнула нам: садитесь, мол, прокачу.
— Великолепно! — сказал Сеня. — А если по-серьезному?
По-серьезному Венька не хотел отвечать. Алеша в это время с удивлением смотрел на тиски Галкина, вернее, на то, что в них было зажато. А зажат был толстый и круглый стальной прут и на нем колечко, отрезанное от латунной трубки.
— Что это у тебя, Сеня?
— А! — Сеня улыбнулся, и лицо у него стало задорное и несерьезное. — Кольца девчонкам делаю. Просят.
— Какие кольца?
— Какие, какие! На пальцы кольца. Получаются, от золотых не отличишь. — Он достал из кармана тщательно отшлифованное колечко, оно блестело, переливалось светом. — Видал? Пайка хлеба. Без разговоров, хоть десяток неси. — Сеня горделиво тряхнул головой, сказал упрямо, словно с ним спорили: — Помнишь, про часы рассказывал? Часы у меня все равно будут, вот увидите.
— Так ты… ты… — Алеша задохнулся от возмущения, он мгновенно представил железнодорожную станцию, измученных голодом людей у эшелонов, готовых за хлеб отдать что угодно, назойливых барыг, которых гоняют милиционеры. Что же, и Сеня Галкин такой? Он увидел Сеню у вагонов с кошелкой хлеба, с высоко поднятой головой, лицо у него задорное и несерьезное. «Меняю хлеб на часы, налетай, у кого есть часы». — Ты что, пайки хлеба на часы будешь менять? Да? — зловеще спросил им.
