Василий Александрович промолчал, наблюдая из окна вагона за мотоциклистом, который мчался по соседнему шоссе, не отставая ни на шаг от электрички.
Сойдя с поезда, он помог сойти Зое.
— Пишите письма, готовьте гостинцы. И, пожалуйста, не беспокойтесь. Выглядит он молодцом. Мы его там еще женим.
— Скажете тоже, Василий Александрович.
— Шучу, шучу. А впрочем, ему только сорок семь.
— Нет, мы с братом никому отца не отдадим.
— Не будьте эгоистами! — погрозился Василий Александрович. — Итак, до завтра, Зоя Павловна. Завтра я к вам зайду.
Эта встреча настроила Синева на миролюбивый лад: вот и Павел Фомич Витковский скоро станет дедушкой. Навоевался, хватит. Крепится, виду не подает. Зоя, наверное, права: Юлия Васильевна не умела смягчать крутой нрав мужа. Только очень умная женщина способна понять его и исцелить от закоренелого недуга. Встретится ли ему такая? Пусть бы встретилась... Василий Александрович поразился этим своим мыслям: а как же быть с тем неоплаченным счетом, который он давно собирается предъявить Витковскому?
Дома его ждала телеграмма начальника строительства. Алексей поторапливал.
На следующий день он сдал вещи на товарную станцию, купил билеты на вечерний московский поезд. Осталось проститься с морем и — в путь-дорогу.
Всей семьей они отправились на берег. В заливе было неспокойно.
Северо-западный ветер гнал волны к подножию дюн: с разбегу перемахнув через песчаные косы, волны спотыкались, но тут же вставали в полный рост, угрожающе подступали к соснам и вдруг снова падали, обессилев в бесконечной перебежке среди отмелей.
Ольга Яновна, улучив момент, когда волна начала откатываться назад, поспешила вслед за ней и бросила в кипень несколько монет.
— Это что, задаток? — рассмеялся Василий Александрович. — В счет будущих встреч с Балтийским морем!
Рита нащупала в кармашке монету, приготовленную для телефона-автомата, и тоже кинула ее в залив, последовав примеру матери.
Только Синев не задаривал море: оно и и без того в долгу у старого солдата.
Витковскому нравились такие люди, как главный агроном Сергей Востриков, который не первый год занимает круговую оборону. Вострикова никто не поддерживал в области: все его опыты противоречили выводам местных ученых, вернее, одного ученого, захватившего агрономическую власть в свои руки. С виду эта власть была демократической, она осуществлялась посредством рекомендаций. Но стоило кому-нибудь не согласиться с этими рекомендациями, как человек оказывался в опале.
Сергей Востриков держался стойко. Когда его статьи перестали печатать в областных газетах, он начал писать в совхозную стенгазету. Когда ему вежливо (из-за недостатка времени!) не предоставляли слова на собрании партактива, он до утра просиживал над сравнительными таблицами своих опытных делянок.
И вот против него снова ополчился Порфирий Осинков, прибывший в Целинный район в качестве уполномоченного по хлебозаготовкам. Осинков считал, что Востриков — бездарь и карьерист, только портит людям кровь, особенно Шахову, настоящему ученому и непререкаемому авторитету, с мнением которого считаются все. (Даже странно, что Шахов до сих пор не профессор.)
Осинков не раз заговаривал с директором совхоза о главном агрономе. Витковский ловко уходил от разговора. Наконец ему надоело играть в прятки, и он с раздражением спросил:
— Что вы от меня хотите, Порфирий Григорьевич?
— Я хочу, чтобы вы знали, кто такой ваш Востриков.
— То есть?
— Ну, что в области недовольны легкомысленными экспериментами Вострикова, которые идут вразрез с официально принятой агротехнической системой.
— Разве борьба с овсюгом — легкомысленный эксперимент?
— Под видом борьбы с овсюгом Востриков проповедует безотвальную зябь, поверхностную обработку по стерне, трехразовое дискование весной и прочие вещи. Это уже совершенно противоречит рекомендациям товарища Шахова.
— А кто этот Шахов? Кандидат сельскохозяйственных наук. Так Востриков тоже кандидат.
— Сравнили, Павел Фомич!
— Кстати, я слышал, что вы предлагали присвоить Шахову ученую степень доктора без защиты диссертации.
— Однако вы информированы. Это все Востриков нашептывает вам...
— А вы, Порфирий Григорьевич, забываетесь!
— Да я по-дружески, Павел Фомич, — Осинков сконфуженно заулыбался, не зная, как достойно закончить сей неприятный разговор.
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Витковский. — А-а, легок на помине! Присаживайся, Сергей Яковлевич. Вот, товарищ Осинков... вы знакомы?
— Порфирий Григорьевич одно время преподавал в нашем институте, — сказал Востриков..
— Вот как! Теперь все понятно: учитель интересуется успехами своего бывшего ученика.
Если бы не эта должность (завсельхозотделом), Осинков бы сейчас бросил что-нибудь порезче в лицо Вострикову и демонстративно вышел. Но должность не позволяла ему устраивать демонстрации.
— Отчитывайтесь, Сергей Яковлевич, — сказал Витковский. — Какие у вас намолоты с опытных участков?
— На три-пять-семь центнеров выше.
— Так чья же тогда наука лучше, Порфирий Григорьевич?
— Я предупреждаю, товарищи, вы рискуете, — сдержанно заметил Осинков.
— А разве вы не рискуете, железной рукой утверждая одни и те же рекомендации для всей области? На фронте и то полагалось командирам действовать по своему усмотрению, исходя из условий местности.
Осинков уже начинал жалеть, что испортил отношения с Витковским из-за какого-то мальчишки. До сих пор генерал-майор относился к нему как подчиненный, и приятно было на виду у всех чувствовать себя этаким «штатским генерал-лейтенантом».
— Я уезжаю в тобольскую группу совхозов, — поднимаясь с дивана, сказал Осинков.
Это прозвучало так, будто на его плечах действительно вся область и он не может тратить столько времени в одном хозяйстве.
— Заглядывайте на обратном пути.
— Вряд ли. С Тобола прямо в райком. Послезавтра туда приезжает бригада ЦК. — Он выждал, какое это произведет впечатление на Витковского, и добавил: — Теперь увидимся только на пленуме обкома.
— Что ж, до свидания, Порфирий Григорьевич. У нас тоже дел по горло. И прошу вас оставить в покое Вострикова. Пока я директор, он будет главным агрономом. Так и передайте, пожалуйста, Шахову. И еще скажите ему, чтобы он все же здоровался со своими коллегами при встречах на улицах и в общественных местах.
Осинков метнул сердитый, предупреждающий взгляд в сторону главного агронома и, торопливо кивнув директору, пошел к выходу.
— Поеду по бригадам, Павел Фомич, — сказал Востриков.
— Добро, Сергей, действуй. Нам бы хлеб вовремя вывезти, а науку-то мы вытянем при любой погоде!..
Вчера Витковский позвонил в райком и доложил секретарю, что совхоз сдал первый миллион пудов. Его сообщение, выдержанное в слегка парадном тоне, не произвело впечатления на секретаря. Выслушав, тот коротко сказал: «Давай второй миллион, Павел Фомич». И положил трубку.
Витковский обиделся. Он решил не надоедать районному начальству своими телефонными звонками, — пусть сами, если надо, разыскивают его во всех бригадах.
Трудно дался ему этот миллион. До ближнего элеватора сорок километров, а грузовики, присланные на уборку из разных городов, больше простаивали, чем работали: то покрышки никуда не годятся, то кузова не оборудованы для перевозки хлеба, то какой-нибудь шофер напьется и потеряет сутки.
— На тебе, боже, что мне не гоже! — сердито говорил он Синеву и слал тревожные телеграммы прямо в область, минуя райком.
Лишь в самый разгар жатвы прибыла колонна новеньких машин под командованием инженера-конструктора Горьковского автомобильного завода.
— Есть все же бог на свете! — обрадовался Витковский. — Теперь мы, Захар Александрович, на коне!
Эти работали день и ночь. Иной раз и сам конструктор садился за баранку и отправлялся на приемный пункт, расположенный на узкоколейке (туда тянулись торные проселки даже из Казахстана). Ох, уж эта узкая колея на целине! Игрушечные поезда не успевали вывозить хлеб на главную магистраль.
Вскоре всюду образовались пробки, и грузовики пришлось направлять на дальние элеваторы, к черту на кулички.
Вот теперь-то Павел Фомич представлял себе отчетливо, что значит миллион пудов пшеницы.
Чтобы убрать ее, потребовались сотни машин, до тысячи рабочих, которые не знали отдыха в течение трех недель.
Но чем дальше, тем медленнее подвигалось дело: начали перепадать дожди, уборка шла рывками. Захар успокаивал директора:
— Было бы что убирать! Во всяком случае, два миллиона сдадим, это уж ясно. Помните, вы сомневались насчет выполнения чужих обязательств?
