— Не нужно, — вздыхает генерал. — Это большой недостаток у нас, немцев, что нам вечно нужно кого-то почитать и за кого-то сражаться.
По коридору громыхает тележка с едой. Часы бьют восемь.
Команды, лязг оружия, крики и брань, позвякивание ключей. Тюрьма гудит от нервозности.
Теперь на полу снова три теневых полоски. Вскоре появится четвертая. Дверь со стуком распахивается.
— Пауль Кёбке, — рычит фельдфебель.
Химик, который не мог держать язык за зубами, поднимается на ноги.
— Нет, нет, — стонет он. — Это ошибка. Я здесь недавно. Это, должно быть, вас, герр генерал!
— Заткнись, Кёбке, — раздраженно гремит фельдфебель, делая шаг в камеру. — До генерала дойдет очередь, как и до всех вас. Сегодня твоя очередь, так что пошевеливайся! Группа попутчиков ждет.
Он так толкает Кёбке, что тот падает в руки двух унтер-офицеров, которые с отработанной легкостью надевают на него наручники.
— До скорой встречи, — ухмыляется фельдфебель, захлопывая дверь.
Отечество вправе требовать, чтобы люди жертвовали всем ради него. Поэтому я приказываю, чтобы каждый человек, способный носить оружие, был немедленно призван, невзирая на возраст и состояние здоровья, в армию и отправлен в бой с врагом.
Адольф Гитлер, 25 сентября 1944 г.
— Черт бы вас побрал! — сердито говорит Старик, войдя в подвал и увидев нас лежащими среди бутылок.
— Потише, — стонет Малыш. — В голове у меня чертенок изо всех сил вбивает колышки для палатки!
— Грязные свиньи! — бранится Старик.
— Ты совершенно прав, — икает Грегор. — Не годится сидеть здесь, в сыром подвале и напиваться.
— Святая Агнесса, — мямлит Порта. — Если и дальше продолжать так, мы рискуем превратиться в алкоголиков и окончательно испортить себе печень!
— Голова, — стонет измученный Барселона. — Давайте выйдем наружу, узнаем, может, уже заключили мир, пока мы пили красноармейскую водку?
Старик продолжает ворчать на нас и перестает, лишь когда мы появляемся среди плодовых деревьев и видим круглую каску, которая медленно появляется из-за дорожного заграждения.
Раздается выстрел, каска исчезает. Мы бросаемся на мокрую траву и целимся в то место. Вскоре появляется еще одна круглая каска.
Автоматический карабин Хайде изрыгает огонь, и каска валится по другую сторону заграждения.
Проходит почти двадцать минут, и появляется другая каска.
На сей раз стреляет Порта, пуля разносит лицо солдата противника.
Снова долгий период ожидания. Потом опять появляется каска.
— Они что, спятили? — бормочет Старик, постукивая себя по лбу.
Грохочет снайперская винтовка Малыша.
Каска взлетает в воздух и, перевернувшись, со стуком падает.
Больше касок не появляется, и мы, крадучись, заходим за бараки.
Там лежат солдаты противника с пробитыми пулями лицами.
Мы обшариваем их карманы, сумки с провизией и беспечно плетемся дальше.
Главный механик Вольф ведет суд, сидя за большим круглым столом в столовой пятой роты, по бокам его стула расположились два волкодава, готовые по малейшему знаку главаря немецкой мафии разорвать кого угодно в клочья.
Два телохранителя-китайца сидят каждый на своем стуле позади своего повелителя. На каждого входящего в столовую они смотрят как на врага, которого нужно обезвредить как можно быстрее.
Вокруг стола толпятся восхищенные подхалимы, временные мальчики на побегушках, которые остаются в гарнизоне лишь до тех пор, пока устраивают своего хозяина.
Порта останавливается и с деланным удивлением хлопает себя по лбу.
— Как. ты все еще жив, вонючка? — радостно кричит он. — Говорил тебе кто-нибудь, что ты похож на грязную задницу? Давайте проветрим столовую. Тут несет, как в канализации!
— Ты стерпишь это? — спрашивает оружейник, угодливо наклоняясь к Вольфу, который откидывается вместе со стулом назад, подражая важным персонам, которых видел в американских фильмах. Оценивающе смотрит на Порту, нисколько не чувствуя себя оскорбленным. Это роскошь, которая может стоить денег, а деньги — единственное, что Вольф любит и чтит. Ему можно плевать в глаза, если ты готов платить за эту привилегию.
Малыш хватает оружейника за грудки и поднимает, словно готового к закланию кролика.
— Ты чего? — кричит оружейник, суча в ужасе ногами.
— Заткнись, вошь, — рычит Малыш; он настроен ломать вещи, колотить людей, крушить, что попало, — словом, охвачен нормальным, здоровым порывом делать то, на что другие обратят внимание.
Главный механик Вольф смеется, довольный перспективой оживления унылого, серого дня. Подхалимы громко смеются вместе с ним. Они просто не смеют вести себя иначе.
— Ты смеешь поднимать руку на унтер-офицера! — кричит оружейник, пытаясь ударить ногой Малыша в лицо.
— Унтер-офицера! — презрительно усмехается Малыш, вертя его в воздухе, будто лопасть крыла ветряной мельницы. — Ты всего-навсего принадлежность к шомполу!
— Убей его, — человеколюбиво предлагает Порта, осушив залпом большую кружку пива. Довольно рыгает и требует повторения.
Подбегает повар, обер-фельдфебель Вайс, с «парабеллумом» в руке.
— Пусти его, — кричит он, наводя пистолет на Малыша. — Не воображай, что ты все еще среди эскимосов и можешь делать все, что вздумается. У меня в столовой существует дисциплина, особенно в кухне. Пусти этого человека! Это приказ!
— Какого человека? — спрашивает Малыш, поднимая мямлящего оружейника над головой.
— Того, что у тебя в руках, скотина, — орет обер-фельдфебель, окончательно потеряв контроль над собой.
— Это не человек, это принадлежность к шомполу, — отвечает Малыш и снова вертит оружейника в воздухе.
— Пусти его! — вопит обер-фельдфебель Вайс, наводя пистолет на нас, словно собираясь стрелять кур.
— Ну, ладно, — покорно вздыхает Малыш и швыряет оружейника в закрытое окно; мимо наших голов летят осколки стекла и щепки.
Обер-фельдфебель замирает в нерешительности, глядя на остатки окна, за которым исчез оружейник.
— Герр обер-фельдфебель, ваше приказание выполнено! — усмехается Малыш, отдавая честь.
Побагровевший Вайс глубоко вздыхает. Несколько раз открывает и закрывает рот, но оттуда не исходит ни звука. Он похож на воздушный шар, из которого вышел воздух.
— Я не позволю тебе портить мою столовую, — смиренно скулит он. — Допивай свое пиво и плати в кассу. Пой хорошие немецкие песни, моли Бога о победе, а помимо того — ни звука. Если не будешь соблюдать правила, получишь по уху!
— Положись на нас, мы верующие, — отвечает Малыш и высовывается в разбитое окно посмотреть, где оружейник.
Подхалимов прогоняют от круглого стола, будто воробьев с только что засаженной грядки.
— Сдавай карты, — дружелюбно приказывает главный механик Вольф. — Двойные ставки!
Вайс втискивается за стол и с надменным видом требует карту.
— Тебя кто приглашал? — удивленно спрашивает Порта, делая сильный упор на первое слово.
— Думай, что говоришь, — с важным видом предостерегает Вайс. — Сам ты кто такой? Я намного выше жалкого обер-ефрейтора.
Порта снисходительно смотрит на него.
— Ну и ну, черт возьми! Не знаешь, что я в одном звании с главнокомандующим, обер-ефрейтором Гитлером?
— Кончайте вы! — категорично вмешивается Вольф. — Сдавай карты, Порта, а ты, Вайс, заткнись, а то вылетишь отсюда!
— Вылечу из моей кухни? — взволнованно кричит кухонный генерал. Вид у него такой, будто он хочет что-то устроить.
— Из твоей? Тут нет ничего твоего, — уверенно заявляет Вольф. Я приказал гауптфельдфебелю Гофману дать тебе эту кухню, потому что считал тебя одним из своих людей. Но, может, я ошибся?
— Нет-нет. Я всегда с тобой, — униженно отвечает кухонный генерал, при мысли о возвращении обратно на передовую на лбу его выступает пот.
— Тебе нужно больше четырех карт? — спрашивает с кривой улыбкой Порта, увидев соколиным глазом, что Вайс спрятал одну.
— Если попытаешься нас обжулить, — рычит Вольф с наигранным пафосом, — то дружба между нами кончается, ты быстро простишься со своей кухней и вернешься в траншеи вести доблестную, но безнадежную войну за фюрера и отечество!
Вайс мрачнеет. Уже конец месяца, и у него катастрофическая недостача. Ему необходимо выиграть несколько сотен марок. Он больше не может допустить, чтобы продукты уплывали на черный рынок. Офицер, заведующий кухней-столовой, уже трижды выражал удивление уровнем краж. Карточный домик Вайса вот-вот рухнет.
— У тебя такой вид, будто ты думаешь о походе наполеоновских орд на Москву, — усмехается Порта, глядя на бледное лицо Вайса со свирепым удовольствием.
