Для Геннадия Васильевича любое боевое решение обретало окончательную форму только в виде законченных математических и логических зависимостей. В них закладывались все объективные обстоятельства, возможные привходящие факторы, которые реально могли бы вмешаться в ход событий, всякие мелочи, могущие повлиять на успех дела. И только тогда, когда абсолютно все было учтено, когда в его решении были исключены даже случайности, Березин постучался в каюту командира.
Логинов сидел в кресле и читал. На его койке поверх казенного ядовито-синего одеяла, прикрывшись канадкой, сладко спал Радько. Из его широко открытого рта, будто из кальяна, вылетали булькающие звуки. Казалось, что внутри он был весь заполнен водой. Впрочем, это было недалеко от истины. В обед он съел банку сгущенного молока с черными сухарями и запил свою «диету» пятью стаканами чая.
Лодку мелко трясло. Она шла под РДП[6] на перископной глубине и производила зарядку аккумуляторной батареи. Это означало, что один дизель работал на винт, обеспечивая лодке ход, а другой — вращал электрогенератор, заряжающий батарею. Из воды, оставляя за собой белый пенный шлейф, торчали перископ, радиолокационная антенна и напоминающая большой плывущий чемодан поплавковая камера, через которую к дизелям с поверхности поступал воздух.
Логинов, оторвавшись от чтения, взглянул с немым вопросом на Березина.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, товарищ командир. Одна идея пришла. Решил с вами посоветоваться. — Логинов приложил пальцы к губам и поднялся, чтобы выйти из каюты. Но Радько открыл один глаз и спросил:
— Секрет?
Логинов вопросительно взглянул на Березина.
— Нет, — ответил тот.
— Тогда давайте говорить здесь. Если, конечно, я вам не помешаю. — Радько сел, зажмурив глаза, протер лицо носовым платком, водрузил на нос свои толстенные стекла и притих в ожидании.
Березин разложил на маленьком столе каюты снятую с карты кальку, на которой были показаны и рассчитаны до секунды элементы маневрирования лодки в проливе, и начал докладывать. Он напомнил, что завтра утром истекает их срок, что все возможные варианты прорыва зоны ПЛО они уже испробовали, что подобный случай уже имел место в 1940 году с «Щ-421» и что вообще в соответствии с Корабельным уставом командир корабля должен управлять кораблем смело, энергично и решительно, без боязни ответственности за рискованный маневр, диктуемый обстановкой.
Первым желанием Логинова было просто отмахнуться от сумасбродной идеи Березина и прервать его, даже не дослушав до конца. Известно, что трудно придумать что-либо более прочное, чем устоявшаяся привычка. А для любого штурмана свято чтить лоцию, карты и Извещения мореплавателям — не только привычка, но и совершенно неукоснительное правило их штурманской службы. В лоции же русским языком было написано, что… Что там было написано, мы уже знаем. И вдруг Березин предлагает наплевать на самое святое!
Логинов вскинул было протестующе руки и открыл рот, но, увлеченный смелой логикой рассуждений Березина, решил подождать с возражениями.
Доводы Березина были хорошо аргументированы, подкреплены расчетами, в достоверности которых Логинов совершенно не сомневался. Помешать выполнить задуманное могла только лишь какая-либо совершенно непредвиденная случайность. Однако предложение Геннадия Васильевича было столь неожиданным и вольнодумным, выпирающим из рамок повседневной боевой подготовки, что Логинов, несмотря на всю очевидность реальности замысла, не решался сразу ни отвергнуть его, ни одобрить. Что-то в нем сопротивлялось. Тем более он помнил приказ комбрига, свое обещание не рисковать понапрасну и заранее знал, что, даже если они и пройдут проливом благополучно, это не спасет его от гнева и обиды Шукарева. Да и вообще, стоит ли затевать весь этот сыр-бор? Во имя чего? Живут же люди спокойно…
И вместе с тем его увлекла идея Березина. Он даже позавидовал, что пришла она в голову не ему. Подумалось, что действительно люди и масштабность их мышления меняются, когда их самостоятельность подвергается испытанию чрезвычайными обстоятельствами. И с горечью признался себе, что, будь он на месте Березина, вряд ли решился бы на такой шаг, а возможно, и просто не додумался бы до этого.
Однако думай не думай, принимать окончательное решение все равно придется ему, Логинову, хотя сейчас он вводной штаба вроде бы и убит. Командир корабля остается командиром, и это ему, а не кому-либо другому, матери доверили своих сыновей.
— Ну что скажете, Валентин Иванович? — спросил он Радько, чтобы хоть как-то оттянуть время.
— Да я сам думал послушать вас, — «лег на крыло» Радько. Побывавший в командирской шкуре, он хорошо понимал серьезность риска, на который шел Березин. Надо было под водой ювелирно точно пройти несколько миль по проливу, найти узкий проход между скалой и островом, умудриться проскочить через него, снова еще несколько миль, не поднимая перископа, идти по проливу, найти выход из него и правильно зайти в Багренцовую бухту. Малейшая ошибка в счислении или неточный доклад акустика могли привести если уж и не к трагедии, то к неприятностям превеликим.
Беспокойных людей Радько любил и, если это было в его силах, поддерживал их. Но сейчас он был представителем штаба флота, и спрос с него — случись что — будет особый. Радько решил проявить осторожность:
— А не слишком ли вы рискуете, товарищ Березин? Я, конечно, ценю ваше стремление во что бы то ни стало выполнить боевое задание. Но прежде чем принять окончательное решение, мне кажется, необходимо соразмерить степень риска с целесообразностью идти на него. Я уж не говорю о том, что мы в какой-то мере нарушим правила плавания на театре. Так вот, как представитель штаба флота и его посредник, я убедился в том, что вы тактически грамотный офицер, созревший для командования лодкой, что вы сделали все, чтобы прорваться в Багренцовую, и в том, что сегодняшняя неудача — не ваша вина: «противник» оказался сильнее. Что же, вашей лодке противостояла целая бригада. И претензий к вам, товарищ Березин, у меня нет.
Ни Логинов, ни Березин не поняли точно: «против» Радько или «за», Логинов про себя ухмыльнулся и переспросил Радько:
— Я так и не понял, как вы относитесь к предложению моего старпома.
Тот пожал плечами:
— Знаете, Николай Филиппович, я думаю, что пора восстановить, так сказать, статус-кво. Будем считать, что действие вводной закончилось, и вы «ожили», стали вновь командиром лодки.
Ну и хитрован же все-таки этот Радько! Одним махом он полностью снял с себя даже тень ответственности на тот случай, если что-нибудь произойдет, и всю полноту ее переложил на Логинова, заставив его крепко призадуматься. Логинов несколько мгновений подумал и решился:
— Меня всегда учили, что умный командир обязан уметь бережно пользоваться своей властью. Я, конечно, могу приказать, но спешить, думаю, не следует. У нас еще есть время посоветоваться с офицерами. Но в принципе я — «за».
Березин просиял.
Эту беседу случайно подслушал (чего стоят фанерные переборки?) Вадик Белиловский, прилегший после обеда на свой куцый диван второго яруса отдохнуть. Он, будучи еще курсантом, почти наизусть выучил «Капитальный ремонт» Леонида Соболева, и на любой случай жизни у него всегда была запасена какая-нибудь соболевская сентенция. Например, заваливаясь после обеда на боковую, он оправдывал себя: «…горизонтальное положение никому не может причинить вреда, кроме, конечно, откупоренной бутылки».
От услышанного у Вадюни сладко захолонуло сердце. Вот это дела! Когда Березин ушел из каюты командира и там воцарилась раздумчивая тишина, Вадюня не выдержал и срочно полетел в корму делиться с Казанцевым сногсшибательной новостью. Его так и распирало от желания высказаться.
Влетев в шестой отсек, Вадюня наклонился к уху осоловевшего от тепла приятеля и жарко зашептал:
— Ну старпом дает! Решил через пролив в подводном положении идти! Прямо в тыл «плотникам».
Казанцев, не сбросивший еще сонливости, не понял Вадюню.
— Ну и что?
— Как это «ну и что»? Так в проливе же нам нельзя под водой ходить! А мы пойдем! Понял?!
Смысл сказанного Вадюней только сейчас дошел до Казанцева, и он почувствовал, как сладко заныло сердце в предчувствии чего-то необычного, волнующего. Но внешне он остался невозмутимым, как и подобает человеку, разочаровавшемуся и не ожидающему от жизни ничего хорошего.
— Да, — ровным голосом протянул он, — старпом — голова…
— И Чемберлен тоже голова, — подыграл ему Вадюня и добавил: — А вот ты — болван.
— Это прежде всего относится к тебе. Что мне или тебе от того: прорвемся мы или нет? Все равно нам ничего, кроме фитилей, не светит. Помнишь, как в том анекдоте, на какие этапы делится любое учение? Нет? Салага. На шумиху, неразбериху, выявление виновных, наказание невиновных и вручение наград начальству. Но мы-то с тобой не начальство, и нам наград не перепадет. Понял, Вадюня?
