по лицу, – согласился он.
– Так кто ты?
– Русский солдат по убеждению. Доброволец – по профессии.
– Наемник, – уточнила она.
– Пускай, – кивнул он. – Если в определениях, офицер Российской армии тоже наемник. Работает за деньги, профессионал. Получает в песках побольше моего. Ему тоже похер, кого убивать – лишь бы заплатили? Ты рассуждаешь о вещах, в которых не рубишь ни болта.
– Например?
– Гы, мы перешли на прозу. Тошнит.
– Как тебя зовут? Сколько вам платят?
– А вот хер! – оскалился мужчина. – Сумма не имеет значения при выборе стороны, остальное – власовщина. Ты мне дашь?
– Нет.
– Заплатишь?
– Можно рассмотреть.
– А кто будет рассматривать, паук Валера? Ха. – Он загадочно улыбнулся. – А если я тебе полный расклад: пароли, явки, имена – дашь?
Она закусила губу и невидимо отстранилась, будто спрыгнет и побежит.
– Нет.
Он похлопал ее по колену.
– Вот тебе, мать, и ответ. Если не шмара, все по любви. Или по пьяни. А я Родину люблю.
– Лютый подход, – восхитилась она. – Но если случится непонятное, вас бросят. Откажутся. А то и посадят. Уголовку за наемничество никто не отменял.
– А ты говоришь «представься», – засмеялся он.
– Это другое, мне надо как-то тебя называть.
– Зови «любимый».
– Мы ведь бухаем вместе, – огорчилась она. – Это предполагает доверие.
– Бухающая женщина предполагает как минимум минет.
– Минимум? – Она посмотрела на него через стакан.
– Ну, про изысканные формы я молчу. – Он покачал головой и все же пожалел: – Хорошо, как собутыльнику – Андрей.
– Врешь?
– А как же.
– Андрей, ты не боишься?
– Тюрьмы?
– Нет, что вас однажды разменяют.
– Скорее кокнут.
– Ты так просто об этом говоришь, – наклонила голову она.
– Смерть штука незамысловатая.
– Поясни.
– Что тут пояснять? – удивился он. – С рождения жизнь – дорога к смерти. Стоит это осознать, все остальное уже не имеет значения. Этакое бытие в загоне аттракциона: ступеньки, горки, подвесные мостики, батуты, вредные обсосанные дети, избалованные снобы и тюти – клейма ставить некуда. Мотивация каждого различна, пристрастия тоже, но рамки границы общие. А за сеткой – родители. Кто-то смотрит на тебя глазами восхищенными, радуется каждой твоей затее, хоть перни – молодец. Другие таращатся со стеснением, посматривая на реакции других родителей, но третьи – подчеркнуто повернуты спиной. Эти – мои.
– Бог? – догадалась она. – Безразличие?
– Не-е, мое время в загоне, какое ни есть, проплачено, – протянул он, погрозив пальцем. – И Он мне доверяет.
Чокнулись, выпили. Девушка, вопреки ожиданиям, не косела, но упорно держалась плана. Вопросы за жизнь незаметно мешались с провокационными: вербовка, полигон, потери, цели, вооружение. Кто ставит задачи. Мужчина посмеивался и знай себе подливал и отшучивался. Она цеплялась к неосторожным словам, раскручивая проволоку – цитата за цитатой. Он сопротивлялся как мог. Однако обаяние, голая коленка в разрыве джинсов и синька сделали свое дело. Он потек.
– …пятьсот активных штыков за три месяца сделали больше, чем армия Асада за пять лет. Мы вошли в город, где потом этот оркестр пафосно играл. Впечатления? Руины, блядь. И колонны мародеров до горизонта. Тащили все: матрасы, окна, провода из стен – до чего руки дотягиваются. Такое ощущение, что пришла армия завоевателей. И мате. Кругом чайники, рюмки и герои Тадмора… «Садык, садык!» – смешно передразнил он. – Тьфу, блядь. Я честно в ахуе. Страшно представить, какая старина, заборы видели легионеров. И тут эти: наследники Саль ад-Дина… Ты в курсе, что он из местных, наемник в трех поколениях? Глядя на эти чудеса, верится с трудом. – Он задумался, чтобы затем поправиться: – Не, есть мужики достойные. Встречались. …А потом прибыли наши красавцы. В пафосно-зеленом, без следов пыли и загара.
– Наши – в смысле… – Она похлопала себя по воображаемому погону.
– Ага. – Он хмыкнул. – Но только пламенный привет «хуй войне» написали мы. У нас был свой Рейхстаг. А им остаются только красивые фоточки. – Он призадумался, грустно произнес: – Вчера читал, что героями ракетного крейсера, который лупил калибрами с тысячи миль, дают боевые награды и ветеранские корки. Справедливо? Поверь, голуба, за следующий поход, чтобы вписали в экипаж, штабные попросят мзду. Война из грязной работы превращается в приключение. Нечестное. Сдобренное медальками и скидками ЖКХ.
– А вы?
– Мы? – Он выдержал паузу, сверля ее глазами.
– Ты, – уточнила она.
– Я, мать, пехота. Прошел пешком от сих до сих. – Он прочертил пальцем линию через весь стол. – Пехота, которой нет. Заебанные ослы: ножками, ножками – километр за километром, высота за высотой. Захотелось пустить пыль в глаза, стих в тему. – Он начал декламировать, четко выговаривая каждое слово, кулак отбивает такт, звенит стакан в подстаканнике, подпрыгивают ложки, пустая бутылка из-под колы упала и закатилась под ноги:
Та страна, что могла быть раем,Стала логовищем огня,Мы четвертый день наступаем,Мы не ели четыре дня…
Он прервался и заметил скороговоркой:
– Там дальше лирика для салонных дам и роялей, но концовка – от потных бруталов.
…И так сладко рядить Победу,Словно девушку в жемчуга,Проходя по дымному следуОтступающего врага.
– Старик Гумилев все тонко подметил, – после небольшой паузы подчеркнул он.
– Не знала.
– Здесь все прекрасно, можно больше ни о чем не говорить, мужское начало, что заставляет браться за оружие. В резонансе с пассионарностью.
– А деньги? – съязвила она.
– Да кому же они помешали? – Он ничуть не смутился. – Если в мире всеобщей толерантности есть место воинам, и это место оплачивается.
– Но есть же армия?
– Армия. – Он прищурился. – Не хотелось бы никого обидеть, но… Лучше расскажу пару историй для примера. Первая: поставили задачу взять нефтяное поле. Народу до этого повыбивало, что пиздец. Есть задача, есть сроки. Командир отряда ставит всех, включая свой штаб и «поварешек», под ружье и ведет эскадрон в последний бой.
– Последний? – охнула она. – Ужас какой. Зачем?!
– Не ссы, это я для красного словца, по аналогии с гражданской. Все кончилось успешно. Дело не в этом. В армии я такое не представляю. Отряды у нас больше похожи на варяжскую гопку, где для командира первично мужество и фарт. Отряд живет и умирает вместе. Понятно, что потом, с развитием инфраструктуры, это пройдет. Отряды наполнят неадекватным мясом, в штабах и ротах сядут армейские сбитые летчики, но… Но тогда меня там не будет. А пока – это сообщество единомышленников, взгляды на жизнь и смерть сходятся. Так понятно?
– Более-менее.
– Мир не стремится к совершенству, эволюция идет кружным путем – через деградацию. Положительные решения всегда исключение, алмаз в говне. Поэтому в армию не хочу. Там командира, как родителей – не выбирают. И туда идут за благами – не воевать. Сначала за них жены с плакатиками бродят: «Не губите мужей». А потом в очередь встают, чтобы в канцелярию занести. За медалями и ветеранскими. После того как мы кишками своими горы изукрасим. У меня есть знакомый майор, про которого подчиненные с придыханием говорят: он был в Чечне. Вот в этом-то и главный вопрос: был или участвовал. Он на блокпосту провел две командировки, не имеет ни одного боестолкновения, зато – орден и пафос во весь рот. В такую армию? Или где зажравшийся самодур, который солдатиков только и гонял, что с ломом плац подметать, а потом, обделавшись, затыкает ими каждую дыру, лишь бы чего не вышло. Ему насрать, и мамкам в глаза не смотреть. Спасибо – этого объевшись. Стратеги, блядь.
– Нельзя ведь под одну гребенку.
– Конечно нет. Парней приличных море. Их время только на войне, но за каждым – по шакалу, только и ждут, когда бы урвать славы кусок, где героя отодвинуть. Селекция здесь не работает. А у нас: есть задача, есть за нее цена – и Родина вас не забудет. И ни одна блядь мне после контракта не указ. Наливаю? – Он потряс бутылку. Она кивнула. Он, сверившись с ее текущим состоянием, начислил не больше сантиметра. – Будем!
– То есть ты хочешь сказать, что эта страна оплачивает ваши услуги? – подсекла она, нажевывая ломтик лимона.
– Тьфу, мать, – выругался он. – Страна не «эта», а наша – это раз. А два – страна мне ничего не платит. У меня нет расчетной книжки, и Путин доллáры мне в руки не совал.
– А кто тогда? – Она хитро прищурилась.
– Конь в пальто. Какие-то незнакомые мужики. Одно знаю, что моя работа полезна моей стране.
– А не тебе?
– И мне, – покорно согласился он. – Но прежде всего я русский солдат.
– Пафосно.
– Я думаю, что смех над высокой речью – это способ довести миропонимание масс до жидкости чавкающего быдла. Так унижают воинов – в дальней перспективе. Лучше пафосно: слова – к поступкам.
– И ты уверен в пользе?
– Я отвечаю за себя – да. И пофиг, как все обстоит на самом деле, главное – какое мое намерение, это определяет, кто я по жизни.
– Удобно. Но мне кажется, это цинизм. Вы ненормальные асоциалы, нашедшие
