неизвестном для нас направлении. Плетёмся в деревянных колодках, понурив голову. Все молчат. Конвоиры орут и подгоняют людей. Вдруг полетели снаряды. Нам очень хорошо было видно, как низко они летели над нашими головами. Это американцы стреляли по колонне из дальнобойных орудий. Минут через десять завыла воздушная тревога – американцы бомбили город. В голове одна мысль: бежать! Хотя бежать
-то некуда, но конвоиры вовремя стали сгонять нас в полуразрушенное здание.
Лёжа на полу, я вдруг подумал, что много раз был на краю гибели, а всё же остался жив. А теперь, когда война подходит к концу, приходится прощаться с жизнью. С одной стороны, я был твёрдо убеждён, что не выживу в этой страшной ситуации. Но какой-то внутренний голос говорил: «Потерпи, может, останешься жив».
Вскоре дали отбой, и мы двинулись дальше. Часа через два опять воздушная тревога. Группа американских бомбардировщиков начала усиленно бомбить город. Тут даже конвоиры растерялись и куда-то попрятались. Мы решили воспользоваться моментом, и мгновенно все военнопленные разбежались в разные стороны. Человек пятнадцать, в том числе я, держались вместе и взяли курс на запад. Дело шло к вечеру, было уже больше 17 часов.
По пути нам встретился какой-то лагерь, состоявший, в основном, из цивильных (гражданских), вывезенных из Советского Союза. Были там и военнопленные: русские (беглые), французы, чехи, югославы, румыны. Напротив, лагеря, под горой размещался бункер (бомбоубежище). Много раз за время пребывания в плену меня выручала интуиция. И на сей раз она тоже меня спасла. Когда мы подошли к лагерю, прозвучала воздушная тревога. Лагерь открытый, без ворот, у входа патруль. Услышав тревогу, он быстро исчез. Заключённые, недолго думая, вошли в лагерь, а я почему-то не решился (интуиция?) и размышлял, куда лучше идти – то ли в лагерь, то ли в бункер. Только вошёл в бункер, как американцы сбросили бомбу на лагерь. Очень много жертв, а заключённые, бежавшие со мной, погибли все до единого. Я же опять остался цел.
В бункере находилось много людей. Некоторые жили там постоянно, поэтому было очень душно. Кроме русских, здесь были французы, чехи, югославы и другие. Я примостился на полу. Напротив, меня сидела какая-то девушка. Я сразу заметил, что она обратила на меня внимание. Мне говорить не хотелось – не было ни сил, ни настроения: я был ужасно измучен и голоден. Девушка спросила: «Откуда вы, как сюда попали?» Учитывая ситуацию, правду говорить нельзя, и я коротко ответил, что перевели из другого лагеря. Узнал, что она из Орловской области, работает в комендатуре лагеря, убирает офицерам комнаты. Её кормили лучше, чем остальных лагерных. Моё восковое лицо вызвало у неё сочувствие и жалость. «Вы, наверное, голодны, у вас очень измученный вид. У меня тут есть немного еды», – робко и с грустью обратилась ко мне девушка. Она дала мне кусочек хлеба, немного картошки и брюквы. Я с жадностью мгновенно все съел. Наесться я не наелся, но немного утолил голод. Сердечно поблагодарив девушку, я замолчал: не о чем было говорить, вернее, не было ни сил, ни настроения. Как говорится, у голодного всё хлеб на уме. Я крепко призадумался, что же делать дальше? Чтобы получить лагерный паёк, надо стать на довольствие, то есть на учёт. А как это сделать? Спросят, откуда ты взялся, как фамилия, нагрудный номер военнопленного, номер лагеря. И что я скажу? Что беглец? А таких избивали до смерти или расстреливали. А не стать на учёт, значит, умереть с голоду. Бежать некуда: позади немцы, впереди Франция. Надо переплыть Рейн, а я это сделать не смогу.
От той же девушки, которая поделилась со мной едой, я узнал, что пленных и цивильных (гражданских) гонят на оборонительные работы на Рейне. Немцы думали, что англо-американские войска будут форсировать Рейн. А союзные войска и не собирались это делать – они высадили десант в Дортмунде и других городах.
Оборонительные работы для голодных пленных были очень тяжёлыми. Каждое утро немцы гнали на работу то русских, то французов. Работать я был не в состоянии: во-первых, это против моей совести, во-вторых, не было сил. И я решил симулировать. На мне была французская шинель и пилотка. И когда гнали на работу русских, я говорил, что я француз, а когда гнали французов, назывался русским. Но моя уловка удавалась недолго, меня разоблачили.
На довольствие я пока не стал. Меня подкармливала знакомая девушка, а позже Яков – один армянин из Макеевки. Долго протянуть на крохотных подачках я не мог и наконец, решил пойти на кухню. Там раздавала баланду ростовчанка. Я попросил её налить баланды. «Откуда ты, как фамилия?» – гаркнула она. Я назвал фамилию. «Ты не наш!», – крикнула она и ударила меня черпаком по голове. Я ушёл, несолоно хлебавши, с неописуемой горечью в душе.
Однажды на оборонительные работы гнали русских. Ко мне подошёл солдат и грубым гортанным голосом, как свойственно немцам, рявкнул: «Geh weg, vorwärts, nach Arbeit, schnell, schnell!» («Иди отсюда, вперёд, на работу, быстро, быстро!») Я сказал, что я француз. Он меня жестоко избил прикладом автомата, ногами и кулаками. Но на работу я не пошёл. Через переводчика объяснил, что работать не могу, так как болею. Тогда решили направить меня к врачу. Немецкий врач проницательным взором посмотрел на меня и, обратившись к своему коллеге, тоже немцу, сказал, что я туберкулёзный. В подтверждение своих слов он ещё постукал по лопаткам, послушал в трубку и повторил свой диагноз.
Мне и ещё одному французу выписали направление в ближайший госпиталь для военнопленных. К моему несчастью, в бумаге числились два человека – я и француз. Направление вручили французу, и мы вдвоём пешком пошли в госпиталь для военнопленных. Читатель может спросить: как же так – военнопленные идут без конвоира. Но, во-первых, многие немцы уже поверили в крах фашистской диктатуры и гитлеровской теории «О жизненных пространствах», изложенной в книге «Mein Kampf». Во-вторых, французы пользовались большим авторитетом, чем русские.
Мы подошли к госпиталю. В это время по двору ходил начальник госпиталя (фамилию его не помню, но знаю, что армянин). Он подошёл к забору, француз подал ему бумагу. Начальник госпиталя сказал: «На двух человек мест нет, одного могу принять». Потом он по-армянски сказал, что, конечно, в первую очередь принял бы меня как соотечественника. Эти слова как камни упали на мою голову. Несколько минут я стоял молча, не сходя с места. Мои надежды хоть на время избавиться от немецких извергов и русских полицаев и получать положенный мне
