По несколько раз перечитывали девушки сводки Совинформбюро, пытаясь выудить из скупых строчек, в которых говорилось о положении под Москвой, больше, чем там есть. Ясно было одно: бои идут где-то между Солнечногорском и Химками… Это ближние подступы к столице. Закрадывалась тревога: выдержат ли наши бешеный натиск врага, что будет о родными и близкими, если гитлеровцы все же ворвутся в Москву? Хотелось быть там, на полях Подмосковья, а приходилось сидеть в аудиториях, изучать науки, совершенно не отвечающие сегодняшним нуждам. Не му́ка ли?!
В последних числах ноября, когда положение под Москвой стало особенно напряженным, приноровились после отбоя, в темноте включать негромко (тайно от начальства) репродуктор и слушать последние известия. И вот однажды услышали долгожданные слова о начале контрнаступления Красной Армии южнее и севернее Москвы, о прорыве немецкой обороны, об отходе фашистов на линию Калинин — Истра — Тучково, об освобождении Ясной Поляны, Епифани и Ливен.
Что тут началось! Грянули «Ура!», бросились обниматься, прыгали на кроватях, забыв о дисциплине. Но лишь дежурная включила свет, девушки нырнули под одеяла и притихли.
— Поздравляю всех, спите! — улыбаясь, сказала дежурная и потушила свет.
Заснули счастливые — впервые за много дней.
— Завтра у вас ознакомительные полеты, — сказала своим штурманам Марина Михайловна Раскова. — Пора переходить к практике, а то уж, наверное, затеоретизировались.
Утро морозное, но ясное, громко скрипит под ногами снег. На Жене полный летный наряд (даже летные очки выдали — все как у настоящих летчиков), и кажется она себе толстым-претолстым медведем. Рядом идут такие же «медведи» — Катя Рябова и Дуся Пасько.
— Я «большая медведица», Катя — «малая», а ты просто «медвежонок», — говорит Женя. — В детстве я говорила «большая медведиха».
— Ну уж и большая! На два сантиметра выше и уже задается, — смеется Дуся.
— Вон какая у меня лапа! — поднимает Женя руку в меховой краге.
Летчик-инструктор ждет у самолета, растирает колени. Первой лететь Жене. Она неуклюже забирается на крыло, перебрасывает ногу в тяжелом унте через борт кабины, усаживается. Это не только ее первый учебный полет, но и вообще первый полет в жизни. Мотор начинает постреливать, винт двинулся, понеслась поземка, и совсем незаметно они поднялись в воздух. Ветер, чуть высунешься из-за козырька, — режет щеки, не дает вздохнуть. Крен на крыло — Женя про себя ойкнула, схватилась за борт. Но все равно замечательно! Она пытается следить за землей, но от волнения не видит ее. Земля и небо — все одинаковое, и солнце светит неизвестно откуда. Понемногу успокоившись, начинает различать дома, ангары аэродрома. Земля и небо занимают полагающиеся им места. Теперь уже видна Волга, хоть и белая, как все вокруг, но берега ясно различимы. Снег, конечно, хорошее укрытие, но с высоты, оказывается, очень многое можно увидеть и разобрать. Мотор трещит ровно, и самолет движется вперед свободно и плавно.
Первый полет длился 10 минут. Женя выбирается из кабины, голова кружится, немного поташнивает, но она счастлива.
— Девочки, так здорово! — говорит она, и по ее восторженной интонации летчик начинает догадываться, что его «штурман» впервые в жизни поднялась в воздух. Поняв это, он неодобрительно качает головой.
— Ну поздравляю тебя, «Большая медведиха», с летным дебютом, — говорит Дуся.
В машине, в кабине штурмана уже сидит Катя Рябова, самолет пошел на взлет, а Женя стоит и завороженно смотрит ему вслед, не замечая, что брови и ресницы густо заросли инеем.
У нее вдруг появилось ощущение, будто она родилась заново и при этом втором рождении получила крылья, способность летать. В душе зазвучала знакомая со школьных лет мелодия, и слова песни — чистейшая символика, метафора — обрели буквальный смысл: «Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор…»
На следующий день — опять в небо.
Инструктор предупредил Женю: на этот раз самолет выполнит штопор и «мертвую петлю». Помня, что вчерашний полет был первым в ее жизни, спросил с сомнением:
— Выдержите? При штопоре бывает потеря сознания.
Женя энергично закивала головой, сердце на секунду сжалось, но она сказала себе: «Ничего, надо привыкать». Забралась в кабину, инструктор помог пристегнуться ремнями. Взлетели, набрали высоту. Самолет вошел в штопор… Закружилась земля, потом вздыбилась над головой, а голубое небо оказалось внизу. Жене на ум пришло вдруг из далеких школьных лет: «При вращении стакана жидкость из него не выливается под влиянием центробежной силы… Значит, я не вылечу, к тому же — ремни…» Двадцать две минуты полета показались вечностью. Когда после посадки Женя выбралась из кабины, ее качнуло, она едва успела ухватиться за крыло и улыбнулась поджидавшим на земле подругам. Все в порядке, она это выдержала и готова привыкать дальше.
После нескольких ознакомительных полетов, во время которых будущие штурманы привыкали к воздуху и даже «давали указания» летчикам-инструкторам, были сформированы экипажи, и штурманы стали летать со «своими» летчицами. Первые полеты неопытных летчиц и еще менее опытных штурманов забирали у тех и других много нервной энергии и сил. В воздухе девушки чувствовали себя напряженно, особенно штурманы: они не отрывались от карты, и весь полет то подпрыгивали, заглядывали в смотровое окошечко на землю, то снова погружались в свои расчеты. На земле, когда напряжение спадало, летчицы подтрунивали над ними, называли «кабинетчиками», хотя сами волновались в полете не меньше.
Получилось так, что Женю назначили в экипаж к летчице, которую тоже звали Женей. После построения, на котором были перечислены экипажи, к Жене Рудневой подошла высокая белокурая девушка с очень светлыми, почти прозрачными глазами, протянула руку, улыбнулась:
— Ну что, тезка, будем летать вместе?
До того Женя не дружила с Круговой, но всегда ей была симпатична эта веселая, общительная и, видимо, волевая девушка. Ей нравилось, как та смеется, как искренне умеет радоваться. Запомнилась Крутова с одного пасмурного ноябрьского дня. Она ворвалась в большую комнату женской казармы с ликующим возгласом:
— Девчонки! Наши сбили под Москвой еще шестнадцать фашистов!
Кого-то обняла, поцеловала, кругом нее запрыгали, в восторге зашумели. Крутова стояла посреди комнаты и радостно наблюдала за общим весельем.
Женя, довольная своим назначением в ее экипаж, так же весело, в тон ей ответила:
— Будем летать. С тезкой особенно приятно.
— Ты, говорят, астроном?
— Незаконченный…
— Ну, все равно — в звездах разбираешься, возможно, пригодится.
В тот же вечер девушки рассказали друг другу о себе.
Женя Крутова родилась в Оренбурге, кроме нее, в семье росло еще двое детей — брат и сестра. Отец умер рано, когда все ребята были еще маленькими. В Чебоксарах, куда мать Жени, Ульяна Ивановна, переехала с детьми после смерти мужа, она устроилась работать подносчицей кирпича на стройке. Работа тяжелая, еще тяжелее содержать на небольшой заработок семью, но она не отчаивалась и с детьми всегда разговаривала спокойно, ровно. Женя, старшая в семье, рано поняла, что она должна помочь матери растить младших, и решила идти работать. Но Ульяна Ивановна твердо сказала: «Нет, доченька, школу ты не бросишь. Как-нибудь проживем». Женя продолжала учиться, работала только летом — вместе с братом и сестрой в пригородном совхозе собирала ягоды. Как-никак — тоже помощь.
После 8-го класса Женя Крутова поступила на курсы стенографии и машинописи, одновременно занималась в местном аэроклубе. И на курсах и в аэроклубе дела шли хорошо. Женя никак не могла решить, кем же ей все-таки стать — стенографисткой или летчицей. В июле 1937 года почти одновременно она получила два свидетельства. Решение к этому времени уже укрепилось: буду летать! Как отличницу, аэроклуб направил Крутову в летную школу Осоавиахима. Через три года летчик-инструктор Крутова вернулась в Чебоксарский аэроклуб обучать учлетов.
18 августа 1940 года о ней писала газета «Красная Чувашия»:
«С исключительной энергией взялась молодая летчица за важное и ответственное дело — подготовку пилотов».
Работа летчика-инструктора требует выдержки, упорства, отличного знания дела, так как учлет в воздухе всегда старается копировать инструктора. Многие учлеты удивлялись мастерству и хладнокровию, с каким эта девушка делала сложные фигуры высшего пилотажа.
Четырнадцать человек научила Крутова летному искусству. Для двадцатилетней — это немало. По качеству выпуска курсантов она заняла второе место в аэроклубе. Три человека из семи последнего выпуска сдали зачеты по технике пилотирования на «отлично», четверо — на «хорошо».
