По ее щекам полились слезы — не остановить. Я гладил ее по руке, успокаивал, как мог. Отошла.
— Дядя Малхаз, — продолжала Настя, — все-таки узнал, где ты, денег дал, чтобы свидание устроить. Да молодые охранники меня только на смех подняли, сказали, что за такие деньги… Они мне таких гадостей наговорили. А дедок этот, — она показала на отдалившегося за решетку надзирателя, — заступился за меня. После на улице встретил, сказал, чтобы приходила в его смену. Без денег, конечно, все равно не обошлось.
— Это к блатным запросто приходят, — сказал я. — Вертухай еще и виноват будет, если не пустит. Найдут его потом с пробитой башкой в горах, если вообще найдут. Тут с этим делом просто. Здесь к своим пускают за так, а к чужим за деньги… — я замялся. — А ты не знаешь, Насть, как насчет меня, может, Малхаз договорится, чтобы отпустили?
— Безнадежное дело, дядя уже узнавал. С боевиками никто связываться не хочет.
— А если подстроить — типа подстрелили случайно. В конце концов сам умер…
— Мы уже об этом думали. Дядя Малхаз говорит, что этот вариант не пройдет. Купить свидание здесь и то не просто, а ты говоришь о выкупе. Это надо через самых главных боевиков, ты у них в картотеке, но здесь нужны совсем другие деньги, сотни тысяч долларов. А где их взять?
Я долго молчал, потом спросил:
— А главных никак не обойти?
— Ты что, о тебе Муса знает, все постараются откреститься.
Скрипнула дверь. Старый надзиратель вошел к нам и без всяких церемоний, сказал:
— Пора.
Мы с Настей поднялись, неотрывно глядя в глаза друг другу. Она обняла меня и прошептала в ухо:
— Мы будем думать, как тебя спасти.
Узнав, что приходила Настя, Седов и Фирсов передали мне записку со своими данными и номерами частей. Попросили, чтобы незаметно Насте сунул, если придет еще. Может, она найдет оказию нашим военным передать. Я их уверил, что отец Георгий или Малхаз помогут. Правда, они сказали, что уже отправляли две записки на волю, а результата никакого.
Время шло к зиме. Насчет выкупа меня никто не вызывал. Наверное, справки навели, что мать моя даже тысячу долларов наскрести не сможет. В это время нас водили в горы — лес валить. Работа была очень тяжелая, а кормили так же хреново, как и раньше. Дедок тот начальником конвоя был. Эх, жаль, что я даже не спросил, как его имя и отчество. Знаю, что свои называли его «Дилой». Может, это было прозвище, но что оно обозначало, не знаю. Уже потом до меня дошло, что это может быть сокращенное от Автандила. Так вот этот Дила опять свел нас с Настей — среди снега, в лесу.
Ох, как же после этой встречи жить захотелось! Потом ходил, как пьяный. Однако действительность быстро выбила из меня оптимизм. Уже через несколько дней настроение было опять на нуле, даже со своими друзьями почти не разговаривал. Оставалось только ждать Настю. Верил, что с ней придет и мое спасение… А ее не было и не было. Уже зима почти прошла, у нас люди все чаще пропадать стали. Один, другой, третий… Правда, забирали как-то выборочно. Поначалу вешали на уши лапшу, что одного перевели, за другого выкуп дали. Но тюрьма слухами полнилась. А потом в один день человек тридцать забрали — и с концами. Никаких следов. Причем все военнопленные. Как зло пошутил один грузин: «Сокращение штатов».
Собрались мы на совет: я, Валера и Валентин. Решаем, что делать.
— Бежать надо, братцы, — сразу выпалил я.
— Прыткий больно, — сказал Седов. — И как ты себе это мыслишь?
— Перелезть через забор, раскрутить колючку… Или подкараулить охранника, когда он, как свинья, нажрется. Отнять у него автомат и на проходную.
Седов засмеялся:
— Ты совсем еще пацан наивный.
А я ему:
— Чем глупее план, чем он абсурдней, тем он легче проходит, я читал.
Валентин поначалу посмеивался, а потом задумался, долго соображал и, наконец, выдал:
— В побег рвануть просто, но все нужно детально обмозговать. Хорошо бы узнать, когда у них электричество отключают. Главное, что мы знаем, когда им деньги дают.
— А какая разница? Если бы их нам давали, а то охране.
Опять Валера меня на смех поднял:
— Тема, ты и есть Тема. От слова темный. Им как деньги дают, они водку пьянствуют и в карты режутся.
— Ну и что, — говорю, — а на вышках все равно сидят.
— Э нет, — говорит Валера. — Сидят-то сидят, но тоже спят. Эх, Тема, где твоя невеста? Когда прийти обещалась?
Я смутился:
— Да какая она мне невеста… Может, случилось что?
— Не знаю, — протянул Седов. — Я поговорю с местными зэками, может, кое-что выведаю. К побегу тщательно готовиться нужно.
Проще всего можно было уйти, когда на работу гоняли. Там ни вышек, ни забора, зато собаки. Если эта тварь тяпнет — мало не покажется. А сил отбиваться не было, кормили одной баландой. Да и зимой в побег идти — разве что на удачу. Я совсем упал духом и, когда исчезал очередной заключенный, думал, что моя очередь будет следующей. Кто-то вытаскивал нас, как будто бочонки лото из мешка, а мы смирно ждали своей смерти.
К концу марта нас в бараке осталось не больше половины. И тогда я рассчитал, что к маю, если ничего не произойдет, точно никого не останется.
Где-то через пару дней пригнали новую партию заключенных. Человек шесть-восемь. Уже не помню, какие у них были истории, но мы получили много полезной информации. Это, наверное, и подвигнуло Валеру к решительным действиям. Он придумал план, в котором у каждого из нас была своя роль, но плану его не суждено было осуществиться.
За день до назначенного побега неожиданно меня позвал тот же старый надзиратель Дила. Впустив в комнату свиданий, он вопреки уставу, тактично вышел в коридор. Передо мной стояла Таисия Андреевна. Она заговорила первой:
— Присядем. — В углу стоял деревянный стол с двумя широкими скамейками. — Не волнуйся, — продолжала она, — с Настей все в порядке. Она теперь учится в городе. Отправили ее туда, потому что жить в горах стало опасно.
Я только кивал головой. Она говорила и говорила, словно торопясь выплеснуть все свои страхи от ненадежной, неустроенной жизни, поделиться своей усталостью от безысходности, от неспособности обеспечить человеческую жизнь ни себе самой, ни своей дочери…
Уже в конце нашего свидания Таисия обняла меня и сунула какой-то конверт, шепнув:
— Смотри, чтобы этого никто не увидел, иначе нам обоим конец.
В конверте была схема — подробный план тюрьмы с обозначенными ограждениями, коммуникациями, расположением всех постов, временем смены охраны, а главное с указанием наилучшего места для побега.
Улучив момент, я передал схему Седову, пояснив, что получил это во время свидания. Он меня отечески потрепал меня по плечу и похвалил:
— Молодец. И подруга у тебя молодец! Это нам здорово поможет.
А Фирсов добавил:
— Я бы ее к ордену представил: этих деталей нам как раз и не хватало.
В принципе мы и так уже многое знали, только с местом побега у нас не было определенности, и тут, будто по заказу, — схема. Самый подходящий участок обнаружили быстро. Стенка там была немного порушена, и пустой барак, бывший склад, прикрывал от ближайшей вышки, а главное, что в этом месте проволока была обесточена. Все, что требовалось — миновать запретку. Но в нее, разумеется, еще тоже нужно было попасть…
В тот день в тюрьму привезли деньги — зарплату охранникам. За двое суток до этого я чуть с ума не сошел, ожидая, когда Седов назначит день побега. Накануне забрали еще четверых, совсем безобидных ребят из военнопленных — двух рядовых и двух сержантиков. Эти запомнились особенно хорошо — пацаны совсем, хотя уже повоевали. Все хорохорились, надеялись, что наши их вызволят. А тут вдруг без всяких предупреждений куда-то увели — и тишина… Оставшиеся зэки шептались, что и этих в расход пустили, что будто бы для них мы траншею за тюрьмой рыли, что не сегодня — завтра до остальных очередь дойдет. Жуть тогда меня взяла. А испуганным в побег идти никак нельзя. Там нужна холодная голова и трезвый рассудок, это я теперь хорошо понимаю.
Гудеж охранники начали уже часов в восемь вечера. Были майские праздники. Народ по старинке отмечал, был бы повод. Хотя повод всегда можно найти. Деньги дали — вот и повод.
Мы, естественно, все были на нервах. Я ощущал себя словно капсюль: тронешь — взорвусь. Нет, страха не было — какое-то другое чувство. Но точно не страх. Теперь мне кажется, что это была та странная отрешенность, готовность к любому исходу, которые предшествуют поступку, который люди потом называют подвигом. Но тогда я так, конечно, не думал.
Мысли были другие. Почему-то мне было жалко Дилу. Вот, думаю, если мы уйдем и все получится, охране не поздоровится. Попадет и Диле, хотя в ту ночь была не его смена. Хороший он человек, не вредный.
К часу ночи пьянка достигла апогея, и перепившаяся охрана начала постреливать в воздух. Мы уже к этому привыкли, поэтому народ спал спокойно: сон — цело святое. А если во сне убивают, так это даже и не страшно. Сам не заметишь, как очутишься на том свете. К трем часам шум затих, и зона погрузилась в тяжелый, болезненный сон. Мы не спали. Я все время смотрел на Фирсова. Ждал, когда он подаст знак. Но как мы ни скрывали своих планов, утаить их не удалось.
