— Зачем, Витя?
— Себя проверить, на что я способен.
— От скуки, что ли?
— Нет, от безнадёги.
— Подожди, придет время, проверишь. И на мальчишек твоих не посмотрят. Эта война не на один день.
— Я думаю, что так. Пора нам уходить, Василий Петрович. Стемнеет, тропинку не найдем. Ещё в болотину, какую влезем.
Бурцев уже собирался ложиться спать, вдруг позвонили в дверь. На пороге стоял Никольцев, держал в руке бутылку водки.
— Ты завтра, Вася, уезжаешь, хотел бы проститься в неофициальной обстановке.
Бурцев поставил на стол стаканы, нарезал хлеб и открыл банку тушёнки.
— Закуска только такая, Вадим Степанович.
— Сойдёт, наша армейская. Ты ещё луковицу разрежь, если есть.
Василий достал луковицу и разрезал на части. Сели за стол. Бурцев взял бутылку.
— Вам наливать, Вадим Степанович, до краёв или как?
— Лей, Вася, до краев. Ты уже выпил, а у меня ещё ни в одном глазу.
— А откуда вы знаете, что я выпил?
— Командир, Вася, всё должен знать. Даже знаю где, с кем и какой ухой закусывали. Так хочется напиться, на душе муторно. Как Высоцкий поёт: «Нам бермудорно на сердце и бермудно на душе». За тебя, Вася, чтобы всё у тебя было хорошо.
Никольцев выпил, достал вилкой кусок тушёнки, положил на хлеб лук.
— Наливай, Вася, ещё, что-то не берёт.
— Случилось что, Вадим Степанович?
— Военком звонил, труп капитана Суркова привезли. Он при тебе уехал? Ты его знал?
— А как же. Командир роты с первого батальона.
— Хороший был парнишка, такой весельчак. А энергичный, за что не возьмется — все получается. Так же, как и ты, кстати, не люб был комдиву. Он его туда и упёк. Жена осталась и двое деток, две девочки. Представляешь, Вася, ни у неё, ни у него никаких родственников нет. В городке живёт в двухкомнатной квартирке. Работы нет, и в перспективе не предвидится. Нищета, жили на его одну офицерскую зарплату. Она училище окончила. Да какая с неё сейчас балерина после двух родов. Сурков её со студенческой скамьи забрал, она и дня не работала. Как они будут жить дальше, не знаю. Военком говорит, сообщите жене. Как идти к ней сообщать? Я говорю: «Вы военком, вы и сообщайте». А он мне в ответ: «Он у вас служил, это ваша обязанность». Я его, конечно, понимаю — он-то не виноват, к нему их, сколько привозят, где тут силы взять. Не чурбан бесчувственный. Но как ей сказать, ума не приложу. Потеря любимого человека — это одно горе. А тут ещё нет возможности существовать. Разве на ту пенсию, которую будет платить государство, можно прожить.
— А нет возможности им переехать в город?
— Какая возможность, Вася? Отставники живут, не можем отселить из военного городка. Живых офицеров не можем обеспечить жильём. Разве чиновники будут о мертвых заботиться: исключат из списков Министерства обороны, назначат пенсию по потере кормильца и гуляй отсюда.
Выпили по второй. Никольцев крякнул, занюхал кулаком, закусывать не стал. Сидели молча, Вадим Степанович достал сигарету, закурил.
— Может, ещё по одной? — сказал Бурцев.
— Давай ещё полстаканчика, и я пойду. Завтра большие дела ждут. И почему так получается, хорошего человека всегда мало? Он как молния промелькнет и уходит. Как дерьмо, так не отлипнет и воняет, не отмоешься!
Подняли стаканы.
— Вася, я прошу тебя, если хочешь, приказываю. Рой носом землю, не храбрись и не показывай из себя смельчака. Падай в грязь, в песок, в камни, но не дай себя убить. Такие как ты, парни, должны жить. Если перебьют всех хороших людей, страна утонет в дерьме.
Он выпил, не закусывая, затем опять закурил.
— Ты чего же до сих пор не женился, Вася? Даже некому и помолиться за воина Василия. Ну, ничего, я сам как-нибудь тайком схожу.
— Не женился, потому, что люблю свою бывшую жену. Когда после академии ехал сюда, встретил её на вокзале. Ася мне тогда сказала, что замуж не выходит потому, что любит меня.
— А зачем же разошлись, если любите друг друга? Это так редко бывает. Такие браки заключаются на небесах, и против воли Господа идти, никак не получится.
— Я об этом и сам часто думал, Вадим Степанович. Решил, если останусь, жив, найду её.
— Об этом и разговора не должно быть. Ты будешь жить. Ты должен жить и должен найти Асю. Я мечтаю погулять на вашей свадьбе.
Никольцев поднялся, обнял Бурцева и поцеловал.
— Я пошёл, Вася, удачи тебе. Береги себя, останься жив. На радость Асе.
Уже пробивался рассвет, но Бурцев никак не мог уснуть. Он думал обо всех совершённых им ошибках. Если его убьют, то где его похоронят, скорее всего, здесь. Его могила зарастет травой, и некому будет за ней ухаживать и никто не положит на неё цветок. Критиковал себя, что бездарно прожил отпущенные годы. Он даже позавидовал Суркову.
— У него есть жена, дети, которые будут помнить отца. Будут приходить на его могилу, — думал он, — а у меня никого нет, кроме брата, где-то там, далеко на востоке. Как уехал на комсомольскую стройку, там и остался. Моя могила зарастет бурьяном, а через несколько лет вовсе рассыплется. А может, найдётся сердобольная старушка, которая вырвет на этом холмике траву. Тьфу ты, дурацкие мысли лезут в голову. Я должен жить. Я буду жить. Я нужен Асе, я найду её. Мы создадим снова семью. Всё забуду, всё в прошлом. Это глупая молодость. Мы всё начнём с белого листа. У нас будут дети, мальчик и девочка. После Афганистана я уйду в отставку. Майоры уходят в сорок пять, мне еще больше десяти лет служить. Два года на войне в Афганистане. Потом получить хорошую квартиру в городе.
В раздумьях он начал куда-то проваливаться. Опять снилась мама. Как будто снова провожала его в училище, он хочет подбежать и поцеловать её, а она уходит и говорит: «Живые к живым, Васенька, а мёртвые к мёртвым. Знаю, сынок, трудно тебе, но всё будет хорошо». Проснулся от стука в дверь. Полусонный открыл дверь, на пороге стоял Васин.
— Доброе утро. Командир свою машину дал, велел отвезти вас в штаб округа.
— Я же должен быть в штабе в четырнадцать.
— А сейчас посмотрите сколько?
Бурцев глянул на часы, было одиннадцать.
— Это я так долго спал?
— Нервы железные, командир. Другой бы уже обдристался, а вам хоть с пушки пали. Как будто не на войну, а в отпуск на море едете. Еле достучался.
— Нет, просто много выпил и поздно лёг. Вчера после ухи ещё с Никольцевым посидели. Приходил проститься, малость засиделись. Сказал, что Суркова убили в Афгане. Ты знаешь об этом?
— Знаю, сосед мой по площадке. Вой стоит, не могу в дом зайти. У командира попросился вас отвезти. Проплачется, после обеда приеду, надо помогать. Моя жена, её валерьянкой отпаивает. Наказал жене, чтобы сидела возле неё неотлучно. Наша доля тяжёлая, а их ещё хуже. Нас шлёп, и ты на небесах, и ничего тебе уже не надо. А им детишек выходить и муки все на горбу нести.
— Присядь, Витя, я побреюсь, душ приму, приготовлю завтрак, и поедем.
— Мойтесь, Петрович, я завтрак смастерю. Что готовить?
— Холостяцкая еда — яичница.
Через полчаса они сидели в машине. Пропетляв немного по извилистой дороге, УАЗ выскочил на трассу. К штабу подъехали вовремя. Возле него уже собралась огромная толпа. Это были убывающие офицеры и их провожающие жёны, дети, друзья. Прошёл ровно час. К толпе никто не выходил. Рядом с Бурцевым стоял подполковник. На огромном чемодане сидели его жена и сынишка. Подполковник давал ей какие-то указания, что и как необходимо сделать.
— Простите, — спросил Бурцев, — вы не знаете, до которого часа будем стоять. Водички бы на дорогу взять.
— До четырёх часов, — ответил подполковник, — в штабе с двух до четырёх обед.
— А зачем же они тогда к двум вызывали?
— Перестраховка, ефрейторский зазор. Им начхать, что ты на войну едешь, у кадровиков главная забота, чтобы пузо не отощало. Через площадь Дом офицеров — там и водичка, и водочка и покушать — всё есть.
Бурцев и Васин сидели в кафе.
— Пить будете, Василий Петрович?
— Знаешь, что, Витя, давай на ты, хватит это выканье; закажем грамм по сто и закусочку.
Официантка принесла всё на стол, Васин поднял рюмку.
— Что тебе пожелать, Вася, как в той песне поётся: «если смерти то мгновенной, если раны небольшой». И невесту, чтобы нашёл, хватит бобылём бегать.
Перекусив, они вернулись к штабу. Люди продолжали толпиться возле входа. Где-то к шестнадцати толпа стала увеличиваться. С разных концов к ней подходил народ. Всем велели сесть в автобусы и ехать в аэропорт.
Бурцев стал прощаться с Васиным. Он обнял его и крепко прижал к себе.
— Витя, твою удочку буду помнить всю жизнь. Хорошая была удочка, сколько карасей ею наловил, и пришлось всех отпустить.
— До твоего приезда сохраню. Приедешь без единой царапины, удочка твоя.
— Всё замётано, ловлю на слове.
Они пожали друг другу руки, расцеловались.
