И снова Арешкин
Теперь сама переправа — выдержит ли лед? Оставив наверху группу разведчиков во главе с капитаном Демидовым, мы с инженерами спустились к руслу, взяли в нескольких местах пробы льда и, сделав расчеты, убедились, что чем дальше к середине реки, тем тоньше лед, лишь недалеко от берега он способен выдержать нагрузку, но не более десяти — пятнадцати килограммов на квадратный метр — что крайне мало! Кроме того, хотя река была покрыта льдом, все же в некоторых местах, особенно на глубинах, зияли еще не замерзшие полыньи, из которых медленно поднимался пар. Пробуя крепость замерзания попытались всей группой перейти реку, однако, по мере удаления от берега, лед под нами стал все чаще трещать и раскалываться. Дальше идти было рискованно, и мы повернули обратно.
Стали советоваться, как быть? Ведь для окончательного решения вопроса одних математических расчетов наших инженеров мало, необходимо практическое опробование льда. Тем временем возвратилась разведка и доложила, что в трехстах — четырехстах метрах от нас немцы спешно роют траншеи, сооружают блиндажи и огневые точки, готовясь, очевидно, к длительной осаде дивизии.
Выставив небольшое боевое охранение с ручным пулеметом, командир стал вызывать добровольцев, согласных перейти по льду на другую сторону реки. Первым, как и следовало ожидать, вызвался Арешкин, за ним еще двое.
— Хорошо, пока достаточно троих, — остановил командир. — Кто первым пойдет? Идти сначала необходимо одному.
И снова первым вызвался старшина Арешкин. Арешкин — молодой, лет двадцати пяти, донецкий шахтер, незадолго до войны он демобилизовался из армии, работал на шахте врубмашинистом. Атлетического телосложения, он всегда кипел энергией. Если ему нечего было делать, все равно не мог спокойно стоять на месте. Посвистывая, он по-цыгански приплясывал или, ухватив кого-то из своих товарищей, барахтался, забавляясь с ним, как кот с мышкой. Всегда веселый, жизнерадостный и остроумный, он заряжал своим энтузиазмом всех окружающих.
Вся группа спустилась к реке, охваченная любопытством, — предстоял первый переход по тонкому льду. Все понимали, конечно, серьезность и опасность этого мероприятия, без которого невозможно было решение главной задачи, но почему-то были уверены, что Арешкин обязательно перейдет реку, хотя эта уверенность и перемежалась с другим чувством — большой тревоги, ведь возможна случайность, лед на реке еще слабый, а сама река — по-громадному широка и глубока.
Подойдя к реке, Арешкин по-хозяйски окинул ее взглядом и на минуту задумался. Затем, словно очнувшись, поднял голову и, ни к кому не обращаясь, громко проговорил:
— Нет! Без доски идти нельзя.
— Но где же ее взять? — озабоченно спросил командир. — До села километров пять-шесть, пока туда-сюда, так она, может, уже и не потребуется.
Пока командир группы озабоченно рассуждал, Арешкин куда-то исчез. Переминаясь с ноги на ногу, мы обдумывали наше затруднительное положение, каждый переживал его по-своему, но испробовать этот переход без всяких подручных средств спасения никто не решался, даже сам отчаянный Арешкин, однако все понимали: пока переход не осуществлен практически, пускать на лед людей, целую дивизию, нельзя. На какое-то время всех охватило уныние — что же делать? Оглянувшись, командир удивленно спросил:
— А где же старшина?
— А он побежал вон туда, — указал на кусты солдат.
Подняв головы, мы вдруг увидели Арешкина, он выбежал из кустов, держа перед собой большой обломок сухой доски.
— Ну вот, теперь можно, — проговорил задыхаясь старшина. Оглядел свою доску и сказал: — Я ведь хотел ее взять, еще когда мы шли из разведки. Думаю, пригодится. А потом, не знаю, кто-то мне рассоветовал, я и бросил. А теперь вот пришлось бежать за ней обратно. Правильно говорил Василий Иванович Чапаев: «Один ум хорошо, а два — никуда не годятся!» — и, открыв рот, полный крепких, как орешки, белых зубов, азартно захохотал, заражая всех окружающих.
Потоптавшись на месте, Арешкин прежде всего снял с себя чем-то туго набитую сумку, а затем и противогаз, отдал их стоявшему рядом солдату. Потом подтянул на себе ремень, аккуратно одернул полушубок и похлопал рукавицами, словно готовясь к кулачному бою. Затем взял в руки доску, шагнул на лед и тут же прикрикнул на двух солдат-добровольцев, собравшихся следовать за ним:
— Эй, хлопцы! А вы от меня подальше! Слишком много будет корма для раков!
Все рассмеялись, и это как-то рассеяло то неприятное чувство, которое угнетало каждого в ожидании чего-то непредвиденного и даже трагического. Командир остановил солдат жестом руки:
— Пусть сначала пройдет один.
Ветер начал усиливаться, а мороз, будто злясь на нашу дерзость, становился все невыносимее. Полыньи на реке давно уже заковало, лишь одна, как раз посередине, все еще дымилась паром, быстро уменьшаясь в размере. Стоял негустой морозный туман, и наши шапки-ушанки, меховые воротники полушубков покрылись толстым слоем инея, даже валенки и теплые рукавицы перестали согревать стынущие руки и ноги. Зима сорок первого началась трескучими морозами.
Положив доску на лед, толкая ее ногами перед собой, Арешкин смело, но с осторожностью, продвигался к середине реки. И вдруг упал — схватился обеими руками за доску и распластался по льду. Не отрывая напряженных взглядов, мы с ужасом увидели, что под ним показалась вода.
— Греби руками, по-пластунски продвигайся! — забыв об осторожности, во весь голос закричал командир. — Вперед, не задерживайся, а то провалишься!
Нам стало жарко. Хотелось сбросить полушубок и бежать на помощь — сделать хоть что-то! С затаенным дыханием мы следили за человеком, одиноко боровшимся со смертельной опасностью и, кажется, со скоростью часовой стрелки уходившим от коварной трещины. Наконец, отдалившись от нее на значительное расстояние, Арешкин встал на ноги и быстро зашагал к противоположному берегу.
Все облегченно вздохнули, заговорили и, сойдясь, стали закуривать. Выйдя на противоположный берег, Арешкин растянулся прямо на снегу и так лежал, пока к нему не подошли следующие два добровольца. Посылая их, командир строго приказал:
— Идите немного выше пути Арешкина. Он слишком близко прошел от незамерзшей полыньи и чуть не поплатился за это жизнью.
Солдаты перешли через реку благополучно.
На этом и закончилась наша разведка переправы.
Отправив последние донесения, мы остались ожидать прибытия частей дивизии, а группа разведчиков, взяв с собой нашего старшину, перешла на противоположный берег и углубилась в лес, чтобы определить и проверить пути предстоящего движения дивизии.
Выход из окружения. Переправа
Первыми прибыли для переправы батальон связи, саперный батальон, медсанбат и тылы дивизии. Последними подходили стрелковые полки со всеми своими тылами. Хотя за три месяца почти беспрерывных боев дивизия была уже изрядно потрепана, тем не менее она все еще представляла собой довольно внушительную силу, а хозяйство ее было огромно. В двадцать два часа началась переправа одиночных солдат, переноска мелких грузов, оружия, боеприпасов. На длинных нартах перевозили по одному раненых. Мы бегали по берегу от части к части, от группы к группе, разъясняя, что лед еще непрочный, группами скапливаться на нем опасно, что необходимо соблюдать установленный порядок переправы и величайшую осторожность, чтобы избежать катастрофы.
Но людей на льду становилось все больше и больше, а наши усилия сдержать массовый наплыв и как-то регулировать движение уже не достигали цели.
Подходившие части и подразделения сходу спускались на лед и массами двигались через реку. Больше того, на льду появились лошади с гружеными повозками. Вначале перекатывали повозки порожними и вручную, грузы переносили на руках, согласно нашим указаниям; но кому-то это показалось ненужной выдумкой, и на лед выкатились теперь уже и повозки с грузом. Кто, когда, на каком основании первым нарушил строгие указания о порядке переправы — установить было трудно и прямо-таки невозможно, поскольку в данный момент первый нарушитель мог быть уже далеко за рекой. Но поистине — дурной пример заразителен. Стоит одному сделать необдуманный шаг, как у него тут же находятся последователи. Между тем первая же повозка, нагруженная противотанковыми минами, провалилась у самого берега, и теперь возле нее возился целый взвод, пытаясь вытащить ее обратно на берег. Другие же, не обращая внимания, — тут же, рядом! — продолжали перекатывать по льду груженые повозки. В это время посередине реки, в том месте, где с вечера зияла долго не замерзавшая полынья, провалилась лошадь. Плавая в полынье, она пыталась выпрыгнуть на лед, но он обламывался, лошадь окуналась в ледяную воду с головой и снова и снова повторяла свои прыжки, пытаясь выбраться из воды. Вокруг этого «зрелища» собралась большая толпа зевак, рискуя провалиться вместе с лошадью и пойти ко дну. Более того, какой-то «сердобольный» младший лейтенант решил прекратить страдания лошади, вынул пистолет и стал часто в нее стрелять. Шум на переправе нарастал, как снежный ком, неудержимо, и только северо-восточный ветер, дувший со стороны немцев, мешал последним ясно расслышать этот гвалт и ударить — даже малыми силами: достаточно роты автоматчиков, чтобы, смяв наше незначительное боевое охранение, нанести непоправимый урон. Я был в отчаянии и готов зверем набрасываться на каждого нарушителя. Между тем стрельба лейтенанта, очевидно, была услышана. Над позициями немцев немедленно взвилось несколько осветительных ракет, а в нашу сторону пронеслось несколько коротких трассирующих очередей из пулемета. Не выдержав столь возмутительного и опасного поведения лейтенанта, я в бешенстве сорвался с места, забыв о предосторожностях, подбежал к нему и, схватив за грудки стал трясти с такой силой, что голова его болталась на шее, грозя вот-вот отломиться; в ярости, притянув его плотно к себе, я закричал ему прямо в лицо:
