Решили вновь углубиться в лес и, сделав крюк, выйти прямо к поросшему лесом холму, с вершины которого можно разглядеть, что делается на станции.
О том, как он тогда шел, Геннадий Андреевич не мог потом вспоминать. Грубые портянки, которыми он неумело обернул ноги, казались ему напильниками.
Наконец Колесник заметил, что он хромает, остановил всех и приказал ему снять сапоги.
Глядя на окровавленные ноги Геннадия Андреевича, он сокрушенно покачал головой и обернулся к партизанам:
— Кому сапоги велики?
— Мне, Антон Мироныч, — отозвался Куликов.
— А ну-ка, обменяйся с товарищем Стремянным да покажи ему, как надо обуваться…
В полдень разведка наконец достигла холма. Цепляясь за деревья, все стали взбираться на крутой подъем. Молодые парни делали это с большей ловкостью, чем их пожилые начальники, но даже Геннадий Андреевич ни разу не сорвался с кручи, цепко хватаясь за стволы деревьев.
На вершине холма они остановились. Даже невооруженным глазом отсюда были видны тяжелые составы поездов с вкрапленными в них желтыми кубиками спрессованного сена на платформах.
Колесник и Геннадий Андреевич по очереди рассматривали составы в бинокль. Да, в странной аккуратности, даже нарядности платформ что-то таилось.
— Зачем им столько сена? — удивленно спросил Колесник. — Его хватит кавалерийскому корпусу на целый год.
— Здесь несомненно кроется какая-то цель, — заметил Геннадий Андреевич.
— Взять бы да и зажечь это сено, вот здорово бы горело! — простодушно сказал Куликов. — Антон Мироныч, давайте подожжем!..
— Ты сначала к нему подойди! — сердито оборвал партизана Колесник.
Действительно, если бы эшелон с сеном вспыхнул, вряд ли можно было бы спасти и соседние эшелоны, груженные минами и снарядами. Для этого хватило бы одной зажженной спички! Но как ее поднести?..
Все напряженно думали. Станция хорошо укреплена — это видно даже при самом беглом осмотре. Ее окружают по крайней мере восемь поставленных в шахматном порядке дотов. Вдоль вагонов ходят часовые, и несомненно много солдат прячется в блиндажах.
К станции ведет единственная дорога. Она круто огибает холм, а затем под прямым углом устремляется к железнодорожному переезду. Дорогу эту могут обстреливать сразу четыре дота, не считая огня из замаскированных пулеметных гнезд.
Взглянув вниз, на подножие холма, Геннадий Андреевич вдруг, пораженный, воскликнул:
— Смотрите!..
Все посмотрели в направлении его протянутой руки. Из-за холма на дорогу вышла тощая белая корова с провалившимися боками. Сначала казалось, что она идет одна. Но затем партизаны увидели двух крестьянских пареньков с хворостинами. Они медленно брели за коровой, о чем-то между собой разговаривая.
— Интересно, — удивился Геннадий Андреевич, — куда они ее гонят?
— Как видно, на станцию, — сказал Колесник.
— На станцию?.. А что им там делать?..
Ему никто не ответил. Действительно, зачем двум паренькам гнать свою корову туда, где ее наверняка отберут, а если их самих отпустят живыми, то это будет чудом?
— Они идут довольно уверенно, — заметил Геннадий Андреевич, — словно ничего не боятся…
— Да, это верно, — согласился Колесник. — Надо бы их задержать.
— А что это нам даст? — спросил Куликов.
— Много! — вдруг горячо сказал Геннадий Андреевич. Его внезапно осенила неожиданная и дерзкая идея: — Ведь корову могут гнать и не они!
— М-да, — проговорил Колесник, раздумывая над предложением, которое ему было не совсем еще понятно. — Ну ладно, — вдруг решил он. — Товарищ Куликов, давай этих парнишек сюда!.. Только осторожнее, не пугай их!..
Куликов и еще один партизан опрометью бросились вниз по склону. Между деревьями замелькали их изодранные ватники.
Вот они достигли дороги и быстро нагнали ребят, которые от страха бросили свои хворостины.
— Опять этот Куликов комедию разыгрывает! — сердито пробасил Колесник. — Ему говорят — не пугать, а он, как зверь на ребят бросается!..
Он нагнулся над обрывом, чтобы получше разглядеть крестьянских парнишек, которые торопливо взбирались наверх впереди партизан. Было им лет по тринадцать-четырнадцать. Одетые в лохмотья, они чем-то неуловимо походили друг на друга, — может быть, их равняло общее несчастье, которое уничтожило их детство.
Довольные тем, что они успешно выполнили приказ, молодые партизаны привели мальчиков на полянку.
— Вот они, орлы, Антон Мироныч, — сказал Куликов. — А это их документы!..
— Документы? — удивился Колесник. — Давай-ка их сюда!..
— Как тебя зовут, мальчик? — обратился Геннадий Андреевич к тому, что стоял поближе.
Это был высокий, худощавый паренек с тем сосредоточенно-пытливым выражением светлых глаз, которое выдавало в нем природную сметку.
— Сема, — ответил он и при этом как-то покровительственно взглянул на другого мальчика, поменьше ростом, черноволосого, с темными глазами, на которых еще не высохли слезы.
— А куда же вы шли, Сема? — вступил в разговор Колесник. — Ты не бойся, мы тебе ничего не сделаем…
— Я знаю, что вы нам ничего не сделаете, — ответил Сема, — только корову отберете.
— А почему мы ее отберем?
— Вы партизаны… Вам есть нечего!..
— Вот ты и ошибся, — засмеялся Колесник. — Хочешь, я тебя салом угощу?
Он вынул из одного кармана кусок сала, весь в желтых табачных крошках, из другого — толстый ломоть хлеба, разрезал все это ножом, который протянул ему Куликов, на две равные части и протянул ребятам:
— Ешьте! У партизан добра много!..
Ребята смутились. Первым протянул руку Сема, а за ним и меньший.
— Вы что — братья? — спросил Геннадий Андреевич.
— Нет, они не братья, — Колесник тряхнул двумя бумажками. — Интересное дело получается, товарищи. Посмотрите-ка, что здесь написано!..
Он протянул Стремянному бумажки, изрядно потрепанные. Видно, они уже побывали во многих руках.
Геннадий Андреевич взял документы и несколько раз перечитал каждый. Один из них — накладная, подписанная старостой деревни Стрижевцы. В накладной значилось: «Одна корова, отпущенная на убой для нужд коменданта станции Синельничи»; другой — пропуск с печатью немецкой комендатуры; чьим-то корявым почерком в него были вписаны имена и фамилии обоих пареньков — Семена Бушуева и Василия Ломакина.
Смелый замысел, который возник у Геннадия Андреевича, как только он увидел на дороге корову и обоих маленьких пастухов, теперь приобрел реальные очертания.
Он отозвал Колесника в сторону, за кусты, так, чтобы никто не слышал, и рассказал, как думает осуществить операцию.
— Вот что, — выслушав его, предложил Колесник, — давайте-ка еще раз допросим ребят. Выясним, знают ли они, куда идут, и есть ли у них знакомые на станции.
Они вернулись на полянку, сдерживая охватившее их волнение. Ребята еще расправлялись с салом, а молодые партизаны, посмеиваясь, смотрели вниз, на дорогу.
— Что смеетесь? — спросил Колесник и вдруг заметил, что их всего двое. — А где Куликов?
Партизаны громко засмеялись.
— Он там за коровой гоняется! — сказал один из них. — Она норовит его на рога поддеть!
Колесник рассердился:
— Чем пустосмешничать, пошли бы лучше помогли.
— Он и сам справится!
Колесник подошел к пастушкам, которые смотрели на него без всякой боязни. Только у Семы как-то посерьезнели глаза.
— Если корову берете, дядя, — сказал он, — то дайте расписку, а то наш староста задерет он нас до смерти.
Колесник улыбнулся:
— Расписку вы, ребята, получите. Да не только расписку, мы вашему старосте даже письмо напишем. Как его фамилия?
— Гордеев. А мы его зовем Костыль.
— Почему так?
— Он колченогий. На левую ногу хромает.
— Придет время, мы ему и другую перебьем. А чья это корова?
— Колхозная!
— Куда вы ее ведете, знаете?
— На станцию.
— А зачем?
— Солдат кормить! — вдруг тоненько сказал Вася.
И все рассмеялись, так неожиданно прозвучал его голос.
— А им что, есть нечего? — спросил Колесник.
— Не знаем, — сказал Сема. — Костылю какой-то офицер приказал.
— А часто вы на станцию коров водите?
— В первый раз.
— И вас там никто не знает?
— Нет, — сказал Сема.
— А вы не боитесь — вдруг вас арестуют?
— Костыль сказал, что раз мы идем с коровой, то нас пропустят. Да и пропуск комендант дал…
— Сколько времени вы уже идете?
— Утресь вышли.
— Когда должны вернуться?
— Как немцы отпустят.
Колесник улыбнулся.
— Мудро сказано!.. У вас есть родители?
— У меня — дедушка, — сказал Сема, — а у Васьки — мать.
— Как же они вас отпустили?
— Попробуй не отпусти! У Костыля палка — во! — И Сема помахал сжатым кулачком, показывая, какая у старосты большая палка.
