Шли четыре женщины, пряча под тряпьем красоту, опасную в те дни спутницу. Не приведи бог попасться на глаза сытому «самостийному» полицаю или оккупанту!
Людмилу Ивановну не узнала бы мать родная: на голове шапка деда Сидора, похожая одновременно и на Капелюху и на татарский малахай. Из бекеши что-то выкроено — не то пальто, похожее на одеяло, не то одеяло, похожее на пальто.
Киев встретил взорванным Крещатиком и виселицами. Но мертвые уже не пугали.
В Крым, в Крым!
Два с лишним месяца тянулась эта дорога.
На тихой степной станции тайком забрались на платформу эшелона с паровозом, глядящим на юг. Их нашли, по ним стреляли, только выдержка Насоновой спасла им жизнь. Насонова заставила всех ползти по-пластунски.
Через день Людмилу Ивановну задержал полицай. Он ударил ее по голове и пихнул ногой. Шапка деда Сидора спасла. Насонова бросилась на него, он тесаком рассек ей лоб. Тогда четыре женщины кинулись на полицая, задушили его и бросили в густую ржавую траву.
И вот Симферополь. Он кишмя кишел офицерами, заполнен штабами, опоясан концлагерями. Патрульные строги, полицаи злы. Немцы не замечают горожан, они озабочены.
«Партизаны! Партизаны!» О них только и разговор.
Остановились у подруги Насоновой, Оли. Она ахнула, когда узнала, что Насонова и Пригон собираются в Ялту.
— И не доберетесь туда! Режим страшный. Там кругом партизаны.
Нет, только домой!
Тогда-то Людмила Ивановна впервые подумала о Шаевиче, своем бывшем директоре. Он наверняка в отряде где-то за Ай-Петри. И Алексеев, директор санатория «Субхи», свой человек, товарищ отца, должно быть, там. Не может того быть, чтобы не добралась до них.
Знакомая Насоновой уговорила румынского офицера, и он за три бутылки вина пообещал доставить женщин в Ялту.
Румыны посадили их в фанерный кузов грузовика, строго-настрого предупредив:
— Обнаружат — мы вас знать не знаем. Сами тайком залезли в кузов, а мы вас и не видали.
Дорога на Ялту была разбита, машину часто останавливали патрули.
На Ангарском перевале контроль был особенный. Немцы, видать, боялись заглянуть в кузов, они протыкали фанеру лезвиями штыков. Насоновой пропороли плечо, но она не охнула.
И вот Ялта! Страшно глядеть на город: грязь, зловещая тишина улиц, кованые сапоги жандармов.
Ночевали у родных Насоновой. Они приняли вроде с радостью, но боялись, не позволяли даже подойти к окнам.
Насонова отдохнула, а потом решительно заявила:
— Покажусь на людях, пройду всякие регистрации. Дальше могилевской губернии не пошлют!
Регистрация на бирже прошла удачно; мало того, Насонову направили на работу в городскую поликлинику.
Людмила Ивановна раздумывала: как ей поступить? Кандидат партии, депутат… По-всякому может обернуться. Но прятаться не было смысла, так или иначе, но люди будут знать, что она существует и живет в Ялте.
— Рискнем! — сказала Насонова.
Вышли вдвоем на набережную, Нину Насонову узнали, кланялись, перекидывались с ней словами. А вот Людмилу Ивановну никто не узнавал, даже хорошо знакомые проходили мимо.
Жизнь научила наблюдать за людьми. Счастливых среди них не было, а вот примирившиеся с обстановкой попадались, хотя и редко.
Вот идет пара пожилых. Он прихрамывает, лицо у него округлое, сытое. Этому человеку, видать, не так уж плохо живется.
— Кто он? — спрашивает Людмила Ивановна.
— Обер-врач биржи Петрунин! — сплюнула Насонова.
А вот еще один знакомый. Лицо напряженное, глаза пристальные.
Он узнал Людмилу Ивановну и очень обрадовался.
— Людочка, как это хорошо! — Это доктор Василий Алексеевич Рыбак, человек сильный, с характером. Он всегда восхищал Людмилу Ивановну. Появилась! Ну-ка расскажи о себе!
Насонова оставила их на время, побежала к какой-то знакомой, а они уединились на скамейке под платаном.
Василий Алексеевич выслушал ее с большим вниманием, помолчал. Взял за руку.
— Я не могу тебе не доверять. Признаешь мое старшинство?
— Да, Василий Алексеевич.
— Так вот, Люда. Меня оставили на подпольную работу. Жду человека с гор. Но его нет. Четвертый месяц жду. Не знаю, что и подумать. Партизаны там действуют активно, особенно в этом месяце. Но вот человека нет, а я уже на прицеле гестапо. Чувствую это, догадываюсь. Надо что-то делать. Я тебе открою еще один секрет. Мне было заявлено: ежели не будет связного через три месяца, то связывайся со своим двоюродным братом, который живет в Ново-Алексеевке. Дали пароль. Короче, Люда, ты должна пойти в Ново-Алексеевку и найти моего двоюродного брата. Ты согласишься на такое опасное дело? Говори честно.
— Да, я согласна!
Доктор поцеловал ей руку.
— Спасибо.
Ночью побывала в Гаспре, обняла родителей. С матерью поплакала. Отец, Иван Федорович, смотрел на дочь и никак не мог насмотреться. Мать, Юлия Иосифовна, спросила напрямик:
— Куда нее теперь, доченька?
— Вернусь через неделю, подумаем.
— Тебя схватят.
— Уйду в партизаны.
— Там голод, народ говорит.
— Как всем, так и мне.
Утром простилась и ушла в Ново-Алексеевку.
Дорога была неблизкой, но по ней шел человек, прошедший в десять раз больше, много повидавший и, что самое важное, знающий, что ему надо.
Дошла без приключений.
Двоюродный брат- доктора должен был работать сторожем питомника, так говорил Василий Алексеевич.
Туда она и пошла, присмотрелась, нашла пожилую женщину, обвязанную платками, спросила, где ей найти такого-то человека, она принесла ему доброе слово от брата.
Женщина шарахнулась в сторону, оглянулась вокруг, потом прошептала:
— Убили бедненького, вчера убили. Ты уходи, а то в беду прпадешь.
Будто перед пропастью оказалась. Что же дальше?
Ходила вокруг питомника, еще одного человека расспросила. Тот пристально посмотрел на нее, нахально улыбнулся:
— Шлепнули твоего молодчика.
Спохватилась: надо уходить!
Но нельзя было миновать ново-алексеевский базар. Ведь она шла менять вещи на зерно: так отвечала всем.
Вот и базар, шумный и бестолковый. Выменяла пальто на полмешка пшеницы, перекусила и стала собираться в обратную дорогу.
Только взвалила мешок на плечо, кто-то взял за рукав. Повернулась Асанов! Форма на нем полицейская.
Асанов! Бывший председатель курортно-поселкового Совета. В этом Совете она была депутатом…
— Ну, здравствуй, здравствуй, мой депутат!
Похолодело сердце.
— Зачем зашла так далеко?
— На базар пришла.
— Издалека пришла! — Асанов посерьезнел, подошел ближе. — Зачем ходила в питомник, а?
Ответила совершенно спокойно:
— Шла мимо, на отдых напросилась.
— Спрашивать больше не буду. Все знаю! Твой человек расстрелян! Но тебя, Пригон, я спасу. И знаешь почему? Не за красивые твои глаза. Ты человек порядочный, придет ко мне беда, ты поможешь. Поможешь?
Людмила Ивановна растерянно смотрела на него.
Асанов заметил какого-то офицера, принял официальный вид, стал кричать:
— А ну уходи прочь, баба! — И тихо шепнул: — Запомни, что сказал!
Ушла. Страха не было, но было что-то похуже — омерзение.
Ялта встретила более страшным: арестован и расстрелян доктор Василий Алексеевич Рыбак.
Вот когда стало по-настоящему одиноко.
Насонова успокаивала:
— Людочка, надо жить.
Затихла в доме родителей, никуда не выходила, ни с кем не встречалась.
Но о ней уже знали власти. Неожиданно вызвали на ялтинскую биржу.
Она пришла на биржу, увидела Петрунина. Тот только кивнул головой и сразу скрылся. Обида захлестнула Людмилу Ивановну. Вдруг она вспомнила рассказ о том, как встречали его, когда он приезжал в санаторий на консультацию, дарили ему букеты роз.
Зарегистрировали, отпустили, но строго предупредили: никуда не отлучаться!
Вечером в домик пришел знакомый человек, бывший шофер, санатория «Субхи» Нафе Усеинов. Она знала его чуть ли не с детства, знала его семью. Старший брат Нафе, Абдулла, — чекист, младшие братья, Ибрагим и Кязим, комсомольцы, сражаются против фашистов.
Но мало ли что… Ведь и Асанов был коммунистом!
Однако Нафе почему-то верилось. Трудно сказать, как складывалась эта вера, может быть, помогло мнение отца… Они вместе работали: отец бухгалтером санатория, Нафе шофером.
Бухгалтеры — народ прозорливый.
— Садись, Нафе, гостем будешь, — сказал отец и сел рядом с шофером.
Нафе сразу начал с дела:
— Людмила Ивановна, тебе скрываться надо. Завтра будет облава.
— Но я на бирже зарегистрировалась.
— Это не спасет. Я шофер общины, мне доверяют они, всякие старосты. Я говорю, я знаю.
Поверила.
— Куда посоветуешь?
— Иди к Михайловой.
— К Елене Николаевне?! — Ушам своим не поверила.
— Она ждет тебя.
