— Вы и за это тоже ответите! — произнес майор, поднимаясь. С разбитой губы сочилась кровь.
Осмотрев кулак, старшина неодобрительно покачал головой:
— Вот беда! Костяшки разбил о его зубы… Теперь нарывать станет… К фельдшеру придется обратиться. Лучше бы мне его сразу расстрелять. Ну, долго ли ты еще корячиться тут будешь? Поднялся и пошел! Контрразведка разберется, кто ты такой. Посмотрите, что у него там в вещмешке!
Сержант поднял вещмешок и развязал горловину:
— Ого! Да здесь деньги, целое состояние!
— Откуда деньги, гаденыш? Это тебя фашисты за хорошую работу премировали?
— Я не обязан перед вами отчитываться.
Ударом кулака старшина снова сбил майора с ног.
— Ладно, подняли его и поволокли, а то я за себя не ручаюсь! Второй раз в штрафную роту… это чересчур!
Отдел контрразведки «СМЕРШ» одиннадцатой армии размещался в пятиэтажном доходном доме, принадлежавшем прежде купцу первой гильдии. Здание считалось одним из красивейших в Калуге. Фасад был исполнен в неоклассическом стиле и украшен львиными головами и горгонами, а угол дома, находившийся на пересечении двух улиц, имел барельефную композицию «Битва гладиаторов». Под самой крышей прежде висел герб Российской империи, но лет двадцать назад он был сбит, и теперь на его месте оставалась лишь неровная кирпичная поверхность с торчащей арматурой. У входа в здание по обе стороны от двери гостей когда-то встречали каменные львы, но они исчезли примерно в то время, когда о гранитный порог разбился герб царствующей династии. Теперь это были всего-то два безликих постамента, воспринимаемые горожанами как скамейки, на которых можно было бы отдохнуть. Вестибюль был украшен стеклянными потолками, а по углам размещались ниши, где когда-то стояли античные скульптуры.
Немногим позже в этом здании размещалась районная администрация, а перед самой войной в особняк перебрался отдел НКВД, и подвалы были переоборудованы в камеры предварительного следствия. С приходом немцев в бывшем купеческом доме разместилось гестапо. А после того, как в город вернулась законная власть, здание вновь перешло в ведомство НКВД, предоставив для армейской контрразведки часть помещений. Так что при всех властях дом давал приют силовым ведомствам.
Майору Староверову он понравился сразу. Барельефами на стенах и внутренним убранством здание напоминало ему детский приют, в котором он оканчивал школу. Кто были его родители, Староверов не знал, лишь однажды директор детдома обмолвился о том, что он сын репрессированного военачальника. Получалось, что армейская служба у него в крови, а потому никто из его приятелей не удивился, когда он поступил в Ленинградскую военную школу, по окончании которой занимал должность оперуполномоченного. Немногим позже был переведен на службу в Московскую дивизию особого назначения НКВД. В начале войны был определен в контрразведку, где с сорок третьего года возглавил отдел контрразведки «СМЕРШ» одиннадцатой армии.
Несколько минут назад в его кабинет трое красноармейцев привели немецкого агента, задержанного за городом на пшеничном поле. По документам он был майором Красной армии Хлопониным. Заметно помятый, с разбитым лицом и рассеченной губой, он между тем не выглядел испуганным — смотрел прямо, совершенно не пряча взгляд, и, кажется, серьезно верил в свое скорое освобождение.
Что ж, придется его разочаровать.
Руки у Хлопонина были связаны за спиной тонким жгутом, приносящим большие страдания. Губы слегка кривились, наверняка от саднящей боли. Староверов невольно усмехнулся: «Придется тебе, майор, потерпеть, не к теще на блины прибыл».
Два сержанта, стоявшие в дверях, в ожидании посматривали на майора, только Староверов, имевший поразительную выдержку, никуда не торопился: ему нравился кабинет, нравилась обстановка с большим столом из красного дерева, вид из окна тоже радовал глаз — целая аллея каштанов, редкий сорт дерева для этих мест.
Майор сел за стол, пододвинул к себе командировочное удостоверение и произнес:
— Значит, майор Хлопонин…
— Так точно!
— … прибывший из Тульской области для дальнейшего прохождения службы.
— Я бы попросил наказать всех тех, кто обошелся со мной таким неподобающим образом.
— Вы их простите, майор, чего уж там… Сами поймите, красноармейцы только что прибыли с передовой, еще даже порох с кожи не смыли. За фашистского лазутчика они теперь кого угодно принять могут.
— Это их нисколько не оправдывает, они не должны были поднимать руку на офицера! За это их следует отдать под трибунал!
— Все так, майор, не оправдывает… Но вот только здесь одна неувязочка получается, парашют мы нашли. Это ведь твой парашют?
— Парашют не мой… Я не ответчик за то, что им померещилось в ночи. В сотый раз вам говорю: я — офицер Красной армии! Произошло какое-то дикое недоразумение. Нужно тщательно разобраться во всем этом деле… Я направлялся в свою часть, а тут ко мне подскочили трое автоматчиков — причем одетых явно не по уставу, как партизаны какие-то! — и потребовали предъявить документы. Потом избили меня и приволокли сюда.
— У меня еще такой вопрос, майор, а почему это у тебя командировочное удостоверение старого образца? Такие удостоверения уже полгода как не используются. И знаешь почему?.. Их отменили, чтобы таких мразей, как ты, ловить было легче! А теперь отвечай, сука, с каким заданием ты сюда прибыл?! — подался вперед Староверов. В какой-то момент показалось, что он ударит. Хлопонин невольно отстранился. Но нет, обошлось. Сдержался. Не подобает начальнику контрразведки руки марать о всякую мразь.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — прошелестел Хлопонин разбитыми губами.
— Назови свою настоящую фамилию, фашистский выкормыш!
— Я вам говорю правду!
Староверов вздохнул и неожиданно спокойно заговорил:
— Что ж… Вынуждаешь пойти меня на крайние меры. Ну не люблю я всех этих зверств! А приходится! И ничего тут не поделаешь. А я ведь человек совсем не злой, можно даже сказать, добрый. Всегда хочется поговорить с человеком по душам, надеешься, что он сам все расскажет, а не получается. Ну, вот скажи мне, почему нужно добывать правду всегда через мордобой? — Хлопонин молчал. — Ладно, даю тебе последний шанс: как твоя фамилия? Твое звание у немцев?
— Я уже назвал свою фамилию. Я — офицер Красной армии…
— Эту сказочку я уже слышал. Сделаем вот что… Вы тут объясните немецкому диверсанту, что к чему, потолкуйте с ним немного, — обратился Староверов к сержантам, стоявшим за спиной Хлопонина. — Только поаккуратнее, все-таки у меня тут красота! Паркет. Можно испачкать. И потом, чего гостей пугать! У нас ведь серьезная организация, а не какая-нибудь там мясная лавка. — Выбив из пачки папиросу, он добавил: — Пойду покурю, — и вышел.
Этот Хлопонин оказался весьма крепким орешком. Красноармейцы приволокли его в отдел едва живого, он целую ночь истекал кровью в подвале. Казалось, что после всех злоключений, свалившихся на его голову, он будет вещать как Златоуст. Однако этого не произошло: с завидным упрямством диверсант твердил о том, что является офицером Красной армии, а все произошедшее с ним — всего лишь чудовищное недоразумение, которое немедленно следует исправить. Ничего, эти ребята способны развязывать даже самые крепкие языки!
Майор закурил, пуская дым в приоткрытую форточку. Большую часть службы он провел на передовой и сейчас взирал на мирную жизнь как на нечто отвлеченное, позабытое. После фронта жизнь в провинциальной Калуге казалась настоящим домом отдыха, а сброшенный диверсант воспринимался как нечто из ряда вон выходящее. Глядя на пустынную городскую улицу, с трудом верилось, что в нескольких сотнях метров от города пролегает линия фронта, где умереть так же обыденно, как выкурить сигарету. Большинство бойцов, прибывших на переформирование, просто не переживут первого боя. За все эти злоключения кто-то должен ответить, и первым в этом списке значился немецкий диверсант, что сидел в его кабинете с завязанными за спиной руками.
Прошло уже полгода, как Староверов возглавлял отдел контрразведки «СМЕРШ» одиннадцатой армии. Быть начальником не так уж и плохо. Разумеется, он прекрасно осознавал, что за малейшую провинность его могут снять с должности, а то и того хуже — отправить в лагеря. Но вместе с тем имелись и некоторые преимущества. Взять хотя бы данную минуту. Вот он стоит и покуривает у окна. И никому из офицеров даже в голову не придет поинтересоваться у него, почему он не сидит за своим рабочим столом. Понятно, что майор вышел в коридор для того, чтобы обмозговать какое-то важное решение. Просто здесь ему легче думается, вот и все объяснение! И они будут недалеки от истины.
Швырнув окурок в урну, майор Староверов вернулся в кабинет. Задержанный Хлопонин сидел на прежнем месте, но вот лицо его было разбито крепко. Взгляд был подавлен, в настроении произошел какой-то перелом. Кажется, диверсант сполна осознал, куда он все-таки угодил.
