подходили, чтобы помочь товарищу встать на ноги.
Альфред смотрел на обуглившиеся остатки своих записей, которые постепенно превращались в пепел. Он было шагнул к ним: вдруг что-нибудь еще можно было спасти? Но потом остановился.
Да какой в этом смысл? Шарфу следовало покончить с ними обоими. Каждый день строились новые печи. Людей теперь даже не завозили в лагерь, а прямо с поезда отправляли в Биркенау, и они исчезали навсегда. За одну только прошлую неделю, как ему сказали, — сто тысяч евреев из Венгрии. Всем им предстояло умереть здесь.
Бедняга Улли, может, это и не самый ужасная смерть. Выстрел в голову. Он глядел на тлеющие остатки своих трудов.
Десять лет.
Кто-нибудь может ему объяснить, ради чего стоило откладывать неизбежный конец?
Работа в лагере никогда не прекращалась. Железнодорожные пути прокладывались дальше, прямо до ворот соседнего Биркенау, туда, где непосредственно происходило уничтожение. В две смены, днем и ночью. Всего в трех километрах строился химический завод «ИГ Фарбен». Ходила шутка, что нацисты экономили на транспорте, производя газы на месте.
Каждый день рабочие бригады выстраивались за утренней пищей. Строители, электрики, маляры, землекопы с кирками и лопатами. Людей все время выстраивали и пересчитывали, проверка следовала за проверкой. Потом под бодрящую музыку живого оркестра все маршировали на двенадцатичасовую смену. Тот же оркестр встречал их после работы, когда они, еле волоча ноги, тащили умерших на тачках.
Случались и передышки: несколько минут до начала сбора бригад и после проверки или приема пищи. Или днем, если вас ставили в ночную смену. Попасть в лазарет считалось настоящим отпуском.
Альфреду, учитывая его возраст, поручили чистить офицерские велосипеды. Он тер их и тер, счищая грязь с колес. Через неделю после шмона, устроенного Шарфом, оберштурмфюрер Мейтнер поручил Альфреду сопровождать больного заключенного в лазарет. Там он наткнулся на небольшую группу, наблюдавшую за игрой двух заключенных в шахматы.
Один был средних лет с суровым взглядом и серьезным выражением лица, говорили, что он чемпион лагеря. Другой — совсем мальчишка, на вид не больше шестнадцати лет. Они играли каменными фигурами, условно напоминавшими шахматные, на самодельной картонной доске. Немцы разрешали. Так же как они разрешили, а вернее потребовали, чтобы во время прибытия новых партий заключенных и ухода на работу играл оркестр. Музыка отчасти создавала ощущение нормальной и даже цивилизованной обстановки посреди всеобщего безумия и смерти. Уровень игроков в шахматы был довольно высок, даже охранники время от времени отвлекались, чтобы понаблюдать за игрой. Говорили, что сам доктор Менгеле порой проявлял интерес. Это напоминало гладиаторские бои в Древнем Риме: чем дольше ты оставался в игре, тем больше у тебя появлялось шансов оставаться в живых.
Альфред довел сопровождаемого до места и на обратном пути присоединился к толпе зрителей. Сам он последний раз играл в шахматы еще в университете, но посмотреть было любопытно. Эсэсовцы и узники, жившие в постоянном страхе перед ними, тихо обсуждали между собой ход матча, полностью поглощенные происходящим. После каждого хода старший игрок, явно нервничая, потирал свое рыхлое одутловатое лицо. Его юный оппонент, напротив, нисколько не волновался. И новичку было понятно, что у юнца преимущество. Немцы переговаривались и кивали головами, открыто восхищаясь тем, как молодой расправляется с соперником.
— Вы точно хотите продолжить борьбу? — парень откинулся назад и сцепил руки за затылком.
— Подобная самоуверенность сослужила плохую службу игрокам получше вас, — огрызнулся его оппонент, отклоняя предложенную ничью.
— Смотрите, слон берет коня, и это ставит под угрозу вашу ладью, — указал ему юнец.
— Я не идиот, — буркнул чемпион.
— Не сомневаюсь. Тогда я пойду пешкой на С5, и вы захотите спасти ладью… Я также уверен, что вы видите… — Даже Альфреду было понятно, что следующий ход парня давал ему полный контроль над доской. Исход был неизбежен.
Старший еще раз поскреб свои обвислые щеки, оттягивая развязку, затем спокойно кивнул, признавая поражение, и протянул руку.
— У нас новый чемпион! — закричали в толпе. — Молодой Король Волчек! — вторили другие. Немцы оживленно обсуждали матч, двое из них обменялась купюрами — было заключено пари. Затем охранник, который, судя по всему, поставил не на того, обернулся к толпе:
— Веселье окончено, уроды! Все. Быстро тащите свои задницы на рабочие места. Вы меня слышали? — он замахнулся дубинкой на замешкавшихся, настроение у него было явно испорчено. — Быстро!
Теперь немцы могли вернуться к своей ежедневной рутине — убивать заключенных.
Когда толпа стала расходиться, Альфред заметил привлекательную женщину в платье с набивным рисунком и кардигане. Она даже поаплодировала исходу матча. Эсэсовцы обращались с ней почтительно. Когда все разошлись, незнакомка вернулась в лазарет.
— Красотка, не правда ли? — стоявший рядом лагерник-француз слегка толкнул Альфреда локтем. Красный треугольник на его робе означал, что он был политический.
— Кто она? — спросил Альфред по-французски. — Медсестра? Я ее прежде не видел.
— Не знаю, — француз пожал плечами. — Но она точно любит шахматы. Я не первый раз ее здесь вижу. Умная и красивая — прекрасное сочетание!
— Да, сочетание приятное, — отреагировал Альфред. И загрустил, вспомнив свою дочь Люси.
— Этот парень — нечто, — продолжал болтать француз, пока они шли к баракам. — Он победил всех, с кем играл. Совершенно очевидно, что у него фотографическая память. Он клянется, что помнит каждую свою игру.
— Неужели?
— Я как-то жил с ним в одном бараке. Он там никого не знал, ну, кроме своего кузена из Лодзи или откуда-то еще. Кто-то предложил проверить его память. Он согласился — за пятьдесят злотых с каждого. Мы спросили, где он возьмет две тысячи, если проиграет, на что этот сопляк ответил, мол, не переживайте, я не проиграю. И мы все подписались на это. Мы сообщили ему наши имена и названия городов, где мы родились. Ну, чтобы ему было посложнее. Нас было человек тридцать. — Француз остановился напротив барака. — Это мой блок. Номер двадцать два.
Ну и? — Альфреду не терпелось узнать, чем все закончилось.
Француз пожал плечами.
— Пацан не сделал ни одной ошибки. Каждого назвал, черт его побери. Кое-кто разозлился и наехал на них с кузеном, что, мол, это все подстроено. Но парень пошел дальше. Он повторил, кто из какого города. Просто замечательно, да?
— Да, но мне приходилось встречать немало молодых людей, у которых была память ничем не хуже. Главное найти этому правильное применение.
— Если позволите, чем вы занимаетесь? — поинтересовался заключенный. — Преподаете?
— К несчастью, в данный момент я занимаюсь транспортом, — Альфред указал на велосипедную шину.
— Ну да, здесь мы все обрели новые профессии, — засмеялся француз. — Я был в
