— Так точно, товарищ Сталин. Спасибо за радостные вести.
— Нам не хватает еще одной. От вас. Ждем ее с нетерпением.
Утром 17 января на КП УРа затрещал телефон. Трубку взял Звягинцев, — Малинников был на наблюдательном пункте. Капитан Ефремов, командир батальона, расположенного против 8-й ГЭС, докладывал, что немецкие танки и пехота выходят на исходный рубеж для атаки.
Звягинцев выслушал комбата не прерывая. Он вдруг почувствовал, что его волнение разом улеглось. Всеми своими мыслями он сосредоточился на предстоящем бое. И если в эти минуты он слышал что-либо, кроме выстрелов орудий, грохота разрывов, то это были как бы издалека доносившиеся до него слова Ворошилова: «В ваших руках может оказаться судьба всей операции…»
Тогда, когда их произнес маршал, Звягинцева охватило чувство тревоги, даже страха от сознания, что он сделает что-либо не так: не удастся без потерь перебросить через Неву батальоны или бойцы не успеют закрепиться, не сумеют под огнем противника установить минные поля… Тогда он еще не отдавал себе полностью отчета в том, почему столь многое будет зависеть от уровских батальонов… Одна мысль стучала в его мозгу: «Надо скорее… скорее… скорее…»
Сейчас все было понятно, все стало на свои места… Держать фланг. Подорвать танки. Отсечь и уничтожить вражескую пехоту. Не пропустить противника к Неве…
Еще совсем недавно жизнь Звягинцева складывалась из многих разнородных элементов. Он жил каждодневным воинским трудом и мечтами о будущем, он размышлял о своей военной судьбе, мучась сознанием, что все его попытки попасть на передний край оказываются тщетными, терзался мыслями о том, жива ли Вера… Теперь все это отступило. Все стало простым, ясным, как если бы он стремился к огромной, важной, но еще далекой цели и вдруг оказался возле нее. С предельной четкостью он осознал, что и как надлежит ему теперь делать. Он не думал о боевой славе, понимая, что не уровцам, а находящимся на центральном участке наступления частям предстоит войти в историю прорыва блокады, разделив эту честь с войсками 2-й Ударной армии Волховского фронта.
Кадровый военный, он не мог не знать, что в любом сражении, а тем более в крупном, каждая часть занимает место, предназначенное ей в соответствии с замыслом командования, и с этой точки зрения «важных» и «неважных» задач нет, поскольку все эти задачи, и большие и малые, являются составными элементами операции, и от выполнения каждой из них зависит ее конечный исход.
Несколько перефразируя строки Маяковского, он повторял про себя: «Сочтемся славою… Пускай нам общим памятником будет прорыв блокады Ленинграда…»
И тем не менее мысль о том, что ему не только не суждено участвовать в рывке навстречу войскам Волховского фронта, но даже увидеть, как соединятся ленинградцы и волховчане, до самого последнего времени не оставляла Звягинцева.
Теперь она, эта мысль, ушла, отодвинулась. Перед его батальонами стояла задача, простая в своей конкретности и немыслимо трудная. Не пропустить врага.
Тревога в душе Звягинцева сменилась чувством сосредоточенного спокойствия. Такого же, какое владело им много месяцев назад, когда к линии минных полей на выделенном ему с Суровцевым Лужском участке приближались немецкие танки…
Медленно, раздельно, точно опытный учитель взволнованному предстоящим экзаменом ученику, Звягинцев сказал комбату:
— Пока по танкам не бей. Дай им дойти до минного поля. Должны подорваться. Если пройдут — бронебойными. Прямой наводкой. А пехоту — из станковых. Понял?
В телефонной трубке раздался сильный грохот.
— Что это у тебя? Комбат, что это? — крикнул Звягинцев.
— Снаряды рвутся рядом с блиндажом, — прорвался сквозь грохот голос Ефремова.
— Нормально, — опять подчеркнуто спокойно произнес Звягинцев, — на войне всегда стреляют. Не своди глаз с танков!
В землянку вбежал Малинников.
— Идут от Восьмой ГЭС! — крикнул он. — Танки, пехота!
— Знаю, Ефремов только что доложил, — нарочито равнодушно, чтобы успокоить Малинникова, сказал Звягинцев. — Я дал команду подпустить танки на минное поле, а если не подорвутся, то прямой наводкой…
— Правильно, — ответил Малинников и вызвал на провод командира второго батальона.
— Ты, Сучков? — крикнул он в трубку. — Соседа справа атакуют танки и пехота противника. Видишь? Будь готов открыть фланговый огонь из орудий и пулеметов. Гляди в оба! Обстановку докладывать каждые пятнадцать минут!
…Шесть немецких танков приближались к минному полю перед позициями первого батальона. За танками бежали солдаты в белых халатах, едва различимые на фоне снега.
Достигнув минного поля, два танка почти сразу же подорвались и забуксовали на месте. Но остальные четыре проскочили заминированный участок и на полной скорости понеслись вперед.
— Бронебойными! Прямой наводкой из всех орудий! Огонь! — скомандовал капитан Ефремов.
От разрывов снарядов поле густо заволокло дымом.
Когда рассеялся дым, Ефремов увидел, что еще два танка горят, но два других продолжают двигаться. Они были уже совсем близко. За танками бежали солдаты.
— Огонь, ребята! Огонь! — кричал Ефремов.
— Товарищ капитан, вас Малинников! — в самое ухо крикнул ему связист.
— Почему не докладываешь обстановку? — донесся из трубки голос коменданта.
— Четыре танка подбито, — ответил Ефремов, — но два целы и совсем рядом!
— Держитесь! Иду к вам! — крикнул в ответ Малинников.
Не прошло и пятнадцати минут после ухода Малинникова, как сидевший у аппарата связист сообщил Звягинцеву с какой-то радостной опаской:
— «Первый» вызывает, товарищ подполковник!
«Первым» был командарм Духанов.
— Что там у вас? — спросил он. — Где Малинников?
— Ушел в первый батальон.
Спокойно и четко Звягинцев доложил командарму о том, что первый батальон отбивает атаку противника из района 8-й ГЭС.
— Какова обстановка в двух других батальонах?
Звягинцев хотел ответить: «Пока спокойно», но вдруг осекся: двое бойцов внесли в землянку Малинникова. Следом шел заместитель начальника штаба УРа Соколов.
— Сюда, на нары! — сказал им Звягинцев, прикрывая ладонью микрофон. — Что случилось?
— Осколком, осколком, товарищ подполковник! — не глядя на Звягинцева, ответил Соколов.
Бойцы опустили Малинникова на нары. Звягинцев увидел, что из рукава полушубка полковника выдран клок и мех покраснел от крови.
— Вы что, оглохли? Почему молчите?! — донесся из телефонной трубки недовольный голос Духанова. — Я спрашиваю: какова обстановка в двух других батальонах?
— Пока спокойно, — едва слышно ответил Звягинцев.
— У вас что, голос пропал? — раздраженно крикнул Духанов.
— Простите, товарищ «первый», — с трудом проговорил Звягинцев. — Малинников ранен.
— Принимай командование на себя, — приказал Духанов.
— Здесь находится заместитель начальника штаба УРа подполковник Соколов, — сказал Звягинцев.
— Принимай командование ты! Понял? — категорично приказал Духанов.
— Слушаюсь, товарищ «первый».
— И приказываю: стоять насмерть. Нужна будет помощь — звони.
Трубка умолкла.
Звягинцев передал ее связисту и, обращаясь к Соколову, сказал:
— Возвращайтесь на НП. Командовать УРом приказано мне. — Затем он подошел к нарам. Посмотрел в лицо Малинникова и спросил, в первый раз называя его по имени-отчеству: — Владимир Александрович… Владимир… Ты как?
— Жив, — стиснув зубы от боли, ответил комендант УРа.
— Санитаров! Быстро! И комбата один на провод!
Назвав себя, Звягинцев услышал незнакомый голос.
— Где Ефремов? — спросил Звягинцев.
— Только что ранило комбата. Докладываю: атака танков и пехоты отбита!
— Кто говорит?
— Да это я, товарищ подполковник, я, Степанушкин…
Степанушкин был замполитом первого батальона.
То страшное обстоятельство, что после ополчения ему пришлось служить в похоронной команде, собирать с ленинградских улиц трупы погибших от голода людей и хоронить их во взорванных аммоналом траншеях, зная, что возможности лично отомстить за смерть этих людей у него нет, ожесточило душу Степанушкина до крайнего предела.
Когда-то добродушный, спокойно-рассудительный человек, сегодня он был полон ненависти. Ненависть к фашистам, топтавшим советскую землю, переполняла его сердце и жаждала выхода. Он хотел одного — отомстить.
Когда батальон занял рубеж на левом берегу Невы, Степанушкин, используя каждую свободную минуту, беседовал с бойцами, стараясь подготовить их к предстоящему бою. Среди бойцов были и необстрелянные, и Степанушкин, зная, что особенно страшатся они танков, вспоминал о боях, в которых ему лично приходилось участвовать, и пересказывал эпизоды из газетных очерков об отражении танковых атак противника.
