Рядом со мной отчаянно лупит из автомата Костенко. По всем правилам стрельбы он должен лежать справа от меня, как и положено второму номеру. А этот змей строился слева. И теперь осыпает отстрелянными гильзами.
– Ленту давай!
Не слышит, увлекся, враг…
Лягаю его ногой. Костенко поворачивает ко мне свою красную морду: глаза – как щелки, лицо яростно перекошено, на кончике носа – капля. Все это с дурацкой закономерностью отпечатывается в моих мозгах. Всегда так – запоминается всякая чепуха. Интересно, неужели и у меня такая же рожа?
– Ленту давай!
Костенко ловко перемахивает через меня. Он снимает с себя пулеметную ленту, которую намотал на себя крест на крест, словно революционный матрос. И – вставляет в лентоприемник новую металлическую змею.
Снова пулемет плюется смертью в снежную круговерть.
Рядом грузно проседает снег. Инстинктивно вжимаюсь в землю и только тогда поворачиваю голову: рядом плюхнулся наш взводный, гвардии старший лейтенант Орлов. «Орел ты, лейтенант Соколов! – Я не Соколов, товарищ генерал! Я – Орлов! – Все равно! Сокол ты, Орлов!» Дежурный прикол нашего взвода.
– Возьми левее! – кричит мне взводный чуть ли не в самое ухо. То самое, что пытался мне попортить свом тарахтением «второй номер», – Они позицию сменили! Не видишь, что ли?
Я ничего не отвечаю, меняю прицел. Как же, увидишь что – нибудь в этом снежном поносе… Даю поправочку.
– Прочесывай от этой точки влево – вправо на три – четыре метра! – продолжает командовать Орлов, – Сектор стрельбы не расширяй – своих зацепишь: сейчас рота наверх поползет. Стрельбу прекратишь, когда увидишь зеленую ракету в своем направлении. Понял?
Чего тут непонятного? Я глянул на Костенко: толковый ефрейтор еще одну ленту приготовил. На всякий случай.
Лейтенант еще с минуту полежал рядом с нашим пулеметом, потом отполз. На атаку наш героический взвод вдохновлять.
А я стреляю. Длинная очередь. Поправочка. Три коротких, снова длинная. Мое дело маленькое, солдатское. И мыслей в башке нет никаких. Даже той, которая просто обязана появиться: неизвестно, сколько мы еще пролежим на снегу, поэтому нужно приказать набивать Костенко патронами пустую ленту, а не шмалять из автомата у меня под боком.
Бью теперь только короткими. В груди – холодная ярость, голова чистая, мысли в ней текут ровненько, как трассера. Сволочи, завалили Мухина. И парнишку того, Варегова, тоже. Вашей банды рук дело, знаю. Все равно расплата пришла. Сами напросились. Суки. Рикошетом она к вам пришла. И будет приходить, пока не поймете, что нужно не только грешить, но и каяться. Мы… мы уже начали, поэтому и уходим. А вы?… Мы вас, суки, научим…
Чуть впереди слева взметнулся огненный фонтан. Полыхнул, как вспышка спички на ветру, погас, оставив после себя шапку дыма. Впрочем, дым я уже не видел – скорее понял, что он должен быть.
Невидимое, но плотное, как стенка, ударило по всему корпусу, опрокинуло. Пулемет в моих руках, кувыркнувшись, выпустил последнюю очередь прямо перед собой.
Я не потерял сознание, нет. Просто получилось, как во время сеанса в кинотеатре: передернул раздолбай – киномеханик пленку и несколько кадров проскочили мимо твоего внимания. Ведь только что лежал на животе и стрелял из пулемета, а теперь вытянулся на спине, под головой – собственная «эрдэшка», перед глазами – по-прежнему обиженная морда Костенко. Только теперь она приобрела еще оттенок встревоженности.
– Ты как?
Дурацкий вопрос. Что ему ответить? Что тело как ватное и блевотина колом в горле стоит?!
– «Духов» униз отохнали! – поведал героический «второй номер». Сейчас мне его белобрысая физиономия кажется роднее всего на свете, – Уси унизу сидят, у сугроби. А ПК наш осколком раздолбало: «духи» «эрэс» пустили. Тоби взрывной волной чуть охреначило…
Интересно, ты-то как, хохол, уцелел? Ведь рядом лежал. Везучий…
Думать мне тоже больно, а говорить и подавно. Поэтому продолжаю изображать чурбана с глазами. Ослепительный свет снега, несмотря на то, что над головой не видать ни солнца, ни неба, режет глаза.
– Спирту будешь?
– …Откуда?… – звуки с трудом пролезают через сведенное судорогой горло, но говорить надо. Надо возвращаться к жизни.
– На прошлой неделе старшине в кишлаке бакшиш помог сробить. Трех баранов. Вот он меня и отоварил.
– Давай…
После глотка спирта меня выворачивает наизнанку. Дубина, забыл, что после контузии пить нельзя?! Но странное дело, полегчало. Делаю еще глоток.
– Как ты его разбавлял: один к трем?
Лицо Костенко становится обиженнее некуда:
– Ты чо? Фифти – фифти, напополам! Еще будешь?
– Хватит…
«Второй номер» (хотя какой, к черту, «второй номер», пулемет-то накрылся!) с серьзным видом закручивает фляжку. Домовитый хлопец. Это про него анекдот сочинили: «А шо ехо пробувать? Сало як сало…»
Скрип шагов. Рядом на корточки присаживается старший лейтенант Орлов, с ним – Вовка Грач с жизнерадостной физиономией. Ему бы уроки оптимизма Костенко давать.
Мой напарник по сражению торопливо отворачивается, пряча за пазухой фляжку со спиртом – как бы не отобрали. Или попросили угостить, что для него почти одно и то же.
– Ты как? – задает тот же костенковский дурацкий вопрос взводный.
После спирта он мне кажется не таким дурацким и я отвечаю:
– Вроде, жить буду…
– Встать сможешь?… Ну, тебе круто повезло! Грач, помоги своему корешу подняться! Топайте в пещеру, отдыхайте. Вы сегодня честно поработали – атаку взвода обеспечили. Ротный к награде представлять будет.
– К какой?! – встрепенулся Костенко.
– К звезде Героя, – покосился на него Орлов.
– Шутите, товарищ старший лейтенант… – лицо полтавского хлопца приобрело еще более обиженное выражение. Хотя, вроде бы, дальше уж некуда.
Обиделся ли мой «второй номер» на подначку или только сделал вид, я не понял. Да и не собирался понимать – были проблемы и посерьезнее. Может, он и вовсе родился на свет с таким выражением.
Выражением «зачем ты, мама, меня на свет родила!» Каждому, кто хлебнул здесь дерьма, такие мысли хоть раз, но приходили в голову. Впрочем, «духов», всерьез сталкивавшихся с нашей героической и непобедимой Красной Армией, любившей орудовать как слон в посудной лавке, такие мысли тоже посещали.
…"Вернусь домой, – сказал как-то Грач, поддавшись философским, совсем не свойственным ему настроениям, – Заделаюсь этим… как их… пацифистом. Буду против войны агитировать. Потому что дерьмо это вонючее. И человек на ней тоже дерьмом становится. Светлого у нас нет, Андрюха…"
Такие мысли мне иногда приходили в голову, но с тем, что я и мои друзья превратились здесь в полное дерьмо, был категорически не согласен.
– Дерьмо, говоришь?! – даже не знаю, с чего это я так разозлился, – Ты у нас, конечно, д, Артаньян, а вокруг тебя пидоры! Ты лучше вспомни про пацана с крестом на шее из «весны –88»! Кто его «Иисусиком» называл, кто заставлял чистить сортир малой саперной лопаткой?! Ты был его самым страшным кошмаром, и если бы не заставил тогда расстрелять того «духовского» разведчика, пацан был бы до сих пор жив. Или он от невкусной гречневой каши решил к «духам» сбежать? С крестом-то на шее. И когда его, всего изрезанного, в арыке нашли, кто больше всех орал, что отомстит?!
– Да понял я тогда, понял…
… – А теперь, значит, в пацифисты решил двинуть. А как же с клятвой?
– Я же сказал – после Афгана! Может, я так хочу свою вину искупить!
– Что-то у тебя философия с двойным дном получается. Веришь в одно, а делаешь – воюешь – другое. За мир хочешь выступать во всем мире – отлично. Пацифистом мечтаешь стать – просто замечательно. Так что ж ты не пойдешь сейчас к командиру полка и не скажешь: мол, не хочу больше мараться, задолбало! Боишься особого отдела?
– Да я сейчас…
– Убери пакши! Я с тобой на кулачках драться не буду – бичак в пузо воткну!
…Сиди и слушай: знаю, что можешь пойти. Потому что если у тебя в башке какая-нибудь ерунда заведется – не успокоишься, пока не доведешь дело до конца. Молодец… Вот только прежде чем идти к «папе», смотайся сначала в кишлак к старому Наджибу и пусть он тебе расскажет еще раз, как всю его семью курбановцы под нож пустили, потому что сын был учителем. А особенно внимательно порасспрашивай, что они сделали с его младшей дочерью… Не хочешь? Сам знаешь? Так вот, пацифист гребаный, подойди сейчас к зеркалу и посмотри на свою рожу. Похож ты на него? Вроде нет, а?! Как ты думаешь?
Вовка не разговаривал со мной месяц. А потом, во время проводки колонны прикрыл огнем из пулемета. Тогда наш БТР-70 напоролся на фугас. И меня, как пробку из бутылки, взрывом вышибло из люка, в котором тогда стоял. Причем, в сторону «духов»…
После всего Грач пришел ко мне в санчасть и притащил огромную дыню. Сладкую и сочную. Это я на всю жизнь запомню…
– Извини, – сказал я тогда, – черт его знает, что со мной случилось. Моча в голову ударила.
