— Где? В госпитале?..
— Нет! Он уже снова в разведку ходил. Взял пленного. Я сама видела, — быстро сказала Марьям, боясь, что Ольга Михайловна ей не поверит, — как он его в штаб привез. Говорят, офицер. И с важными бумагами…
Ольга Михайловна помолчала, посмотрела куда-то вдаль, на околицу станицы, где, тяжело переваливаясь на неровностях дороги, прошел бензозаправщик.
— А я ведь тоже в штаб фронта уже не вернусь, — сказала она.
— Куда же вы?
— Еду в штаб Коробова за назначением. Попросилась в полк.
— Хорошо бы туда, где и я, — сказала Марьям.
— Посмотрим… А хочешь, Марьям, — вдруг оживилась Ольга Михайловна, — взглянуть на моего сына?
— Где он?
— Здесь, неподалеку. Я уже у него была. Сейчас он возится с танком, а через полчаса будет свободен.
— Пойдем, — сказала Марьям.
Они медленно пошли через всю станицу. У Марьям еще не было шинели. Но как только все решилось и она перестала думать о возвращении, ей стало легче. Ольга Михайловна также перестала быть для нее просто знакомой, возникали новые связи, новые отношения.
— Теперь я буду уже звать вас не Ольга Михайловна, а товарищ майор, — улыбнувшись, сказала Марьям.
— Ну, это глупо, — сказала Ольга Михайловна, — со мной эти формальности ни к чему. Они, конечно, нужны, но не между нами… Я постараюсь, чтобы ты была поближе ко мне.
— Как бы это было хорошо!
— Товарищ майор! Товарищ майор!.. — крикнул совсем близко какой-то голос, и тотчас, выскочив из-за полу-развалившёгося плетня, к ним со всех ног бросился молодой танкист.
— Вот и Валька, — сказала Ольга Михайловна.
Валентин держал в руках какой-то сверток. Расстегнутый шлемофон крепко облегал голову и щеки. В военной форме Валентин казался намного старше того юнца, который был изображен на фото. Это был невысокий крепыш с веселым взглядом небольших светлых глаз.
— А я достал тебе энзе, мать, — сказал он, протягивая ей сверток, — тут консервы, колбаса и даже шоколад…
— Зачем это мне? — сказала Ольга Михайловна, беря у него сверток. Ей была приятна эта забота.
— Ну, ну, не спорь.
Он посмотрел на Марьям, и в его взгляде что-то дрогнуло. Марьям невольно опустила глаза.
— Познакомься! Это Марьям!.. Мы теперь с ней будем служить вместе… Да не смотри ты так на нее… Эта девушка не про тебя.
— Почему? — засмеялся Валентин. — Ты, мать, заранее не решай… Правда, Марьям?
— Конечно, — сказала Марьям с веселым оживлением, которое заставляло отодвинуться куда-то в отдаленные уголки сердца то тревожное волнение, в котором она жила все эти дни.
Они присели в стороне от дороги на груду бревен. Ольга Михайловна посередине, а Марьям и Валентин по сторонам. Валентин весело рассказывал какую-то смешную историю о поваре, который заснул на танке и чуть не уехал от своей кухни. Марьям посматривала на него, на его открытое, совсем еще мальчишеское, лицо и невольно сравнивала с Федей. И ей было приятно, что Федя выходил победителем. Он и красивее, и выглядел старше сына Ольги Михайловны. Валентин еще и пороха не нюхал, а ее Федя уже получил два боевых ордена.
Потом вдруг, словно исчерпав запас всех смешных историй, Валентин замолчал. Марьям взглянула на Ольгу Михайловну, лицо ее было печально, в углу рта набежали морщинки. Она смотрела перед собой, но мысли ее были где-то далеко…
— Я пойду, Ольга Михайловна, узнаю насчет машины.
Валентин с сожалением посмотрел на нее.
— Успеется еще, — сказал он. — Посидите немного…
— Нет, нет, — возразила Ольга Михайловна. — Иди, Марьям… А потом скажи мне. Поедем вместе.
Марьям улыбнулась Валентину, который подавил вздох, и пошла по дороге.
— Хорошая девушка, — сказал он, когда она отошла подальше.
— Очень хорошая!.. Только у нее есть свой Федя…
— Мне, мать, всегда не везет.
— Повезет. Ты еще очень молод…
Валентин снял шлемофон и положил его рядом с собой. Спутанные светлые волосы упали на лоб, он встряхнул головой, чтобы отбросить их назад. Теперь он казался еще моложе, и Ольга Михайловна вдруг вспомнила, что в детстве он очень не любил, когда она куда-нибудь уходила. Садился на пол и начинал горько реветь…
— Как тебе живется? — спросила она. — Скучаешь?..
Валентин вздохнул.
— Бывает, и скучаю, особенно ночью. Лягу на плащ-палатку, закрою глаза и думаю… Вспоминаю тебя! Где-то ты сейчас!.. А вот отец совсем забыл меня…
— У него много работы.
— Мог бы хоть записку написать. А то даже на письмо не ответил.
— Наверное, закрутился в делах… Знаешь, сколько у него сейчас забот… Валечка мой! Смотри, будь осторожен. Ты ведь у меня один.
На дорогу из дома напротив выбежал какой-то танкист и крикнул:
— Рыкачев, к командиру!.. Быстрее!
Валентин соскочил с бревен.
— Ну, до свидания, мама!
— До свидания, сын.
— Ты куда едешь?
— Сначала в штаб армии. А дальше — еще не знаю…
— Напиши…
— Обязательно напишу.
— Рыкачев, быстрее! — крикнул танкист.
Валентин торопливо поцеловал мать в щеку и бросился бежать по тропинке. Когда он скрылся за дверью дома, Ольга Михайловна повернулась и пошла вдоль деревни. Она шла и шла до тех нор, пока вдруг не заметила, что давно уже вышла в открытое поле…
1
Пятнадцатого ноября штаб Юго-Западного фронта переехал в город Серафимович и находился теперь всего лишь в десяти километрах от противника. По строгому приказу Ватутина рубежи южнее города были тщательно укреплены — так, чтобы не пропустить вражеских лазутчиков. Конечно, в таком приближении штаба командующего фронтом к переднему краю был известный риск, но на этот риск стоило пойти. В эти последние перед наступлением, самые напряженные дни близость командования фронта к войскам значительно облегчала управление.
Подготовка к наступлению заканчивалась.
Армии получили наконец долгожданный приказ фронта, первый боевой документ, подписанный Ватутиным за время подготовки к сражению.
Главным силам фронта, взаимодействуя с правым крылом Донского фронта, прорвать оборону 4-й румынской армии, разгромить ее и, наступая на юг, юго-восток, войти в связь с частями Сталинградского фронта на восточном берегу Дона, в районе города Калач, окружить совместно с ними сталинградскую группировку противника и уничтожить ее.
2
Штаб фронта занял почти целую улицу, а для командующего отвели каменное здание школы. После хатки в Филонове Ватутину это помещение показалось почти роскошным. В большой комнате, служившей кабинетом, поставили столы, тотчас же разложили карты, и комната сразу приняла привычный, по-своему обжитой вид, словно хозяин ее работает здесь давным-давно.
Комендант штаба доложил, что неподалеку есть баня. Ватутин тотчас же отправился туда и долго мылся, отфыркиваясь и вздыхая от наслаждения. Какое блаженство полежать на верхней полке, окатить себя из ушата холодной водой, охнуть от тысячи иголок, вонзившихся в тело, и почувствовать наконец приятную освежающую усталость.
Ватутин возвратился к себе с веселым блеском в глазах, ощущая во всем теле прилив бодрости. По дороге ему попадались офицеры и, приветствуя, уступали дорогу. «Откуда это так важно идет командующий фронтом? не без озорства подумал Ватутин. — Командующий идет из бани!..» И беззвучно засмеялся.
В штабе его ожидало неприятное известие. Серьезно заболел начальник штаба Бобырев. Его уже увезли в госпиталь.
За себя он оставил Иванцова. «Молод еще, — подумал Ватутин, — справится ли?» И вдруг усмехнулся. А сам он тоже ведь не старик. Ведь и Рыкачев тоже вот считает его слишком молодым, чтобы командовать фронтом…
Ватутин не стал вызывать к себе Иванцова, чтобы ввести его в курс дел, а решил сам пойти к нему посмотреть, как работают офицеры оперативного отдела.
Иванцова он застал в яростном споре с полковником Куниным.
Они стояли, разделенные широким письменным столом с наколотой во всю длину картой, и глядели друг на друга ненавидящими глазами.
Коротконогий, приземистый Кунин от гнева покраснел до того, что, казалось, кровь вот-вот брызнет у него из щек. Потрясая пухлым кулаком, он что-то кричал, а что — разобрать было нельзя. Слышалось только: «Это ваша вина! Сами потакаете!.. Непростительно!.. Непозволительно!..»
— Что тут у вас случилось? — спросил Ватутин, подходя к столу.
— Разрешите доложить? — шагнул вперед Кунин. Он, видимо, очень хотел рассказать о причинах столкновения, прежде чем об этом расскажет Иванцов.
— Докладывайте!
— Полчаса тому назад, товарищ командующий, захожу я в оперативный отдел. И что же вижу? Направленец армии Коробова майор Гришин вместе с подполковником Кравцовым работают над картой, и этот самый Гришин говорит: «В районе высоты сто тридцать один и пять мы не выдержим, гитлеровцы надают нам по шее». Кравцов ему отвечает: «Ты прав. Оборона здесь никуда, и они нас непременно попрут». Одним словом, черт знает что! Пораженчество какое-то. Я решил вмешаться. Подхожу и говорю: «У вас, товарищи, вредные, упаднические настроения. Высота сто тридцать один и пять укреплена хорошо».
