Вечером, когда я пришел к Измаиловым, Виктор предложил пройтись. Втроем мы вышли на улицу. Она была пустынна. И вдруг, словно из-под земли, возник патруль.
— Документы!
В лицо ударил яркий свет карманного фонарика. Мы предъявили временные «аусвайсы» и «мельдкарты». К моим щекам прилила кровь. Еще бы — поддельный документ проходил первое испытание, я настороженно следил за поведением патруля.
— Куда идете?
— Гуляем, видите, с нами барышня, далеко не заведет, — ответил Виктор.
Патрули возвратили наши документы. Когда они ушли, Виктор доложил о готовности Марии выполнить задание подпольного комитета и партизанского отряда.
— Очень хорошо. Нужно и дальше собирать сведения о немецких военных объектах и военачальниках, прибывающих в Луцк. Где они останавливаются, сколько их и прочее.
— Две карты с расположением военных объектов мы уже подготовили. А сейчас составляем списки фашистских военачальников. И Мария в этом нам поможет. Так?
— Безусловно!
На следующий день Виктор после работы домой не пришел. Он поспешил на улицу Ковельскую. Тут, в одном из бывших торговых помещений, разместилась мастерская по ремонту радиоприемников. С вторжением фашистов в Луцк радиоприемники были изъяты у населения, ими пользовались только немцы. В мастерской работал квалифицированный мастер Андрей Заворыкин. В последнее время он запил. Его съедала тоска. Жена Заворыкина, Анна, была членом подпольной комсомольской организации в панской Польше. Как она радовалась освобождению западноукраннских земель в 1939 году! В первые же дни оккупации гитлеровцы ее арестовали, потребовали прилюдно отказаться от советской Родины. Как ни старались гестаповцы, им не удалось сломить мужество молодой женщины. Не смогли палачи погасить пламенное сердце патриотки.
Анну Заворыкину несколько дней держали в темном, сыром подвале, мучили, пытали, а потом, убедившись, что все это безрезультатно, расстреляли. Мужа, радиоспециалиста, строго-настрого предупредили: за малейшее ослушание — расстрел.
Виктор подошел к мастерской, оглянулся. Вокруг никого. Надеялся на успех своего визита. С Заворыкиным у Измайлова установились дружеские отношения. Несколько раз он помогал мастеру продуктами. И всегда тот недвусмысленно приглашал его заходить послушать радио: «Настроимся на любую станцию».
С тем и пришел Измайлов в радиомастерскую. Предстояло подготовить листовку с сообщением Советского Информбюро.
Мастер встретил Виктора приветливо.
— Пришел все-таки?
— Пришел. Может, послушаем?
— Какую станцию? — улыбнулся Заворыкин.
— Да любую… советскую…
При этих словах Заворыкин вытянул шею, чуть прищурил левый глаз.
— Значит, не Берлин тебе нужен?
— Нет, конечно.
Заворыкин настроил приемник на Москву. Раздался знакомый голос диктора. Виктор вслушивался в каждое слово, напрягая память, запоминал главные направления, наступления советских войск, потери противника…
Легким кивком головы Измайлов поблагодарил Заворыкина и со словами «я еще зайду» удалился. На рассвете проворные руки Паши Савельевой и Марии Василенко расклеили по городу тетрадные листки с изложением сводки Советского Информбюро.
Появление листовок взбесило гестаповцев и полицейских.
— Какие-то негодяи, — шумел на полицейских Вознюк, — обводят нас вокруг пальца, а вы, черт бы вас побрал, — щупаете баб, вместо того, чтобы нащупать тех молодчиков. Если еще появится подобная гадость в городе, знайте — худо будет! Слышите? Меня предупредили в гестапо, а я предупреждаю вас!
Разгневанные дерзостью смельчаков, полицейские устроили внезапную проверку документов. Но и это не помешало появлению другого «мотылька». Шепот опять пронесся по городу: «Красная Армия борется, наступает, гитлеровцы терпят поражение одно за другим»…
— Поймать подлецов! Живыми доставить! — надрывался Вознюк.
Ни истерические угрозы продажного коменданта, ни предпринятые облавы не дали желанных результатов.
…Из-за облаков проглянуло солнце. Золотой луч, как сноп прожектора, вырвал из объятий серого дня узкую улицу, скользнул по крышам домов, коснулся верхушек молчаливых тополей и скрылся за серебристой облачной толщей. День выдался пасмурный, не по-летнему прохладный. Немецкие офицеры сидели в номерах, играли в карты, пили вино.
Мария Василенко пришла убирать. Была в своем обычном легком платье. Первым ее заметил подвыпивший Ганс. Зло посмотрел в сторону строптивой фрейлейн. Почему-то подумал: именно такие, как эта упрямая девчонка, доставляют немцам хлопоты. В городе дважды появлялись листовки, в них сообщалось о неудачах на фронтах немецкой армии. Возмутительно! Раздраженность Ганса усугублялась еще и тем, что ему предстояла отправка на фронт. Нужно ли говорить, что это была далеко не радостная перспектива…
В присутствии офицеров уборка помещения у Марии не клеилась. Она споткнулась, опрокинула ведро с грязной водой и тем вызвала хохот.
— Дайте ей похмелиться! — съязвил сиплым голосом лейтенант с веснущатым лицом.
— Пусть юбкой соберет воду, — вторил под общее одобрение другой офицер.
Мария отлично понимала зубоскальство немцев, но не подавала вида. К ней приблизился долговязый Ганс. Он похвастался коллегам, что сейчас позабавится «малюткой» в свое удовольствие. Но у Марии не дрогнул ни один мускул.
— Коньяк пьешь, черномазая? Молчишь? Русские говорят: молчание — знак согласия. Так?
Мария притворилась непонятливой, взяла ведро и собралась выйти из комнаты. Офицер схватил ее за руку и до боли стиснул:
— Э, чертовка, не улизнешь! Сделай милость, выпей!
Инцидент мог печально кончиться, если бы вдруг не подоспел полковник. Быстрыми шагами он вошел в комнату. При его появлении все вскочили с места и с возгласами «хайль!» вытянули вперед руки, застыли в приветствии.
— В 12.05 все офицеры должны быть в штабе, — отчеканил полковник. — Мы встречаем высокого гостя, это обстоятельство обязывает…
Полковник не договорил. Заметив уборщицу, стоявшую в стороне с поникшей головой, раздраженно крикнул:
— Вон отсюда.
Мария удалилась. Она привела в порядок комнаты, вымыла полы и пошла домой. На работу к Виктору не рискнула идти. Отложила встречу до вечера.
Рассказанную Марией новость Виктор тотчас передал мне.
— Видно, крупная птица собирается залететь! Предупредите Антона Семеновича, пусть усилит надзор в театре.
— И Бориса Зюкова, — добавил Виктор.
— А кто это? — поинтересовался я.
— Актер театра, человек проверенный.
Сочиненная Зюковым баллада о моряках днепровской флотилии, проявивших в фашистском застенке высокое мужество, поплыла людской молвой по всему Волынскому краю. Она звала советских людей к стойкости, к смелой борьбе с оккупантами. Вскоре я встретился с автором этой баллады. Мне очень хотелось знать, был ли он до войны актером.
— Да, — взволнованно говорил Борис, — тогда меня увлекала эта работа, я жил сценой, мечтал, создавал образы. А сейчас… Я артист и только… Играю, лишь бы существовать.
Подпольная партизанская группа крепла дружбой и спаянностью ее участников, росла количественно. Виктор Измайлов был вдумчивым руководителем подполья. Смелый, волевой, он во всем был предусмотрителен. В своих действиях руководствовался небольшим, но полным суровых испытаний жизненным опытом. Он умел сглаживать личные переживания, сдерживать жгучую ненависть к врагу, не давал воли пламенному чувству мести, никогда не выпячивал свои достоинства. Коммунист, обличенный доверием партии, старался в условиях подполья особенно требовательно относиться к каждому своему поступку. Он считал, что у его товарищей не должно быть места вспыльчивости, опрометчивому решению и излишней доверчивости. Эти мысли он прививал всем, кто вместе с ним, локоть к локтю, прошел по этой трудной дороге борьбы. «Мы будем ходить по острию ножа, это нелегко и опасно, но в то же время мы не имеем права порезаться», — наставлял он боевых друзей. В трудную минуту Виктор не вешал носа, отделывался шуткой-прибауткой, подбадривал окружающих. И лишь от Марии Василенко не ускользало, как его брови неуловимо сдвигались и тотчас же расправлялись.
С тех пор, как Виктор остался в Луцке, он не переставал искать товарищей, которых можно было бы привлечь к общей борьбе.
— Нужны такие люди, — говорил Виктор своему брату Вячеславу Васильевичу, — которые смогли бы все силы своей души, все страсти и мечты посвятить одному делу — изгнанию врага с нашей священной земли.
Брат, сдержанный по натуре человек, выразил одновременно и беспокойство и молчаливое согласие. Глубокая складка взбороздила его переносицу, когда он посоветовал:
