— Садитесь! Все садитесь! Не стойте! — кричал сержант. И не успел последний солдат перебросить через борт ногу, он принялся изо всех сил толкать лодку с мели. — Веслами помогите, веслами!
Наконец лодка беспомощно закачалась на волнах, он вскочил в нее и снова начал кричать:
— Правый!.. Правый борт, греби!.. Куда гребешь, твою мать?.. Правый, говорю. Не давайте развернуться лодке! Так, так… Оба — быстро! Быстрее, быстрее!
Явно не рассчитанная на такой груз, лодка сидела в воде почти по самые борта. Вот-вот, казалось, еще чуть только — и вода хлынет через край. Но в самый критический момент край лодки приподнимался и уходил от беды.
Гребцы старались изо всех сил, но на середине реки течение было такое сильное и такие большие волны, что лодку стало разворачивать и захлестывать водой.
— Правый, давай! Давай! — надрывался сержант. — Шевелись, что вы как неживые?
Лодку опасно качало, льдины скреблись о деревянную обшивку, волны били о правый борт и обдавали всех холодными брызгами. Гурин вцепился обеими руками в доску под собой, будто от этого зависело спасение.
Взглянул на берег — он с огромной быстротой убегал назад, словно они ехали в курьерском поезде.
— Стоп! Стоп! — закричал сержант. — Тормози! Пропусти льдину, а то перевернет лодку.
Качаясь на волнах, понеслась вниз по течению огромная, как баржа, зеленоватая глыба.
— Вперед! Живее, живее!
И вдруг — фыркающий свист снаряда, это значит — он уже на излете и упадет где-то близко. И точно: рвануло совсем рядом, посыпались на солдат мелкие осколки льда, лодка закачалась, хлебнула изрядную порцию воды, но устояла.
— Вперед! — снова закричал сержант.
Второй снаряд просвистел над головами и разорвался где-то на берегу.
— Ну, еще чуток! Еще!..
Лодку перестало качать, и вскоре она ткнулась в берег. Солдаты торопливо выскакивали из нее прямо в воду и бежали на спасительную землю.
Вторую лодку прибило к берегу ниже метров на двести.
Солдаты принялись выливать воду из сапог, перематывать портянки, выжимать полы шинелей. У Гурина тоже хлюпало в сапогах, он примостился на валун, хотел переобуться, но сержант предупредил:
— Прекратить разуваться! Берег постоянно обстреливается, а вы расселись… Все под обрыв!
Только теперь Гурин рассмотрел крикливого сержанта. Огромный, рыжий, он снял шапку, и от его красных коротких волос, стоявших ежиком, повалил пар, как от костра. Умаялся парень. Большая, как носок сапога, челюсть выдавалась вперед, делала его свирепым. Но глаза были добрыми, смеялись. Он увидел подходившего лейтенанта, надел шапку, вскинул руку, сказал:
— Вот теперь могу доложить по форме, — и отрапортовал: — Товарищ гвардии лейтенант, за время вашего отсутствия в роте никаких происшествий не произошло! Докладывает сержант Серпухов.
— А чему улыбаешься? — лейтенант пожал ему руку.
— Потому и улыбаюсь! Тебя вижу! А бурочки теперь придется выбросить, — кивнул он на мокрые и потерявшие элегантный вид лейтенантовы бурки.
— Высохнут! Слушай, — лейтенант оглянулся в сторону переправы. — Почему не переправой, а лодками?
— Была переправа! — сержант махнул безнадежно. — Да гад засек ее и каждый час поливает. Ее больше восстанавливают. Так безопаснее. — Серпухов крикнул солдатам: — Не рассаживайтесь! Пошли, за мной!
Лейтенант и сержант, разговаривая, шли впереди, остальные гуськом тянулись вслед за ними по кривой, в дождевых вымоинах узкой дороге. Дорога поднималась по откосу вверх, Днепр остался далеко внизу — широкий, черный, сердитый.
Не доходя несколько метров до верха, дорога снова побежала вниз, и вскоре они увидели прилепившуюся на пригорке над Днепром деревушку.
Сержант привел их в большой сарай, где на соломе валялись несколько солдат.
— Принимайте пополнение! — крикнул он весело, входя в сарай. Солдаты зашевелились, увидели лейтенанта, заулыбались, стали вразнобой с ним здороваться. — Располагайтесь, — обернулся Серпухов к новичкам. — Можете переобуться.
В сарае было тепло — топилась сложенная из кирпича печурка. Труба была выведена наружу через пробитую в стене дырку.
— А почему в сарае? — спросил лейтенант. — Хаты не нашлось?
— Все забито, — сказал сержант. — Все. Я думаю, нам недолго придется тут сидеть. А чем плохо в сарае? Сейчас найдем веревку или проволоку, протянем вдоль и поперек, развесим портяночки для просушки — красота будет!
Гурин стянул с себя сапоги, размотал портянки — они были мокрые и черные. Этими портянками и соломой он вытер насухо внутри сапог, подмостил туда соломенные стельки, намотал запасные портянки и снова обулся. Сразу хорошо стало ногам, уютно, и на душе веселее. Спасибо старшине — знает, что солдату нужно.
— Ну ладно! — заключил лейтенант какие-то свои мысли. — А где мои шмотки?
— В избе. Там есть комнатушка. Для вас и для лейтенанта-разведчика. Да больше там и места нет, чуланчик, а не комната.
— А разведчики где?
— Здесь же. На задание ушли.
— И Аня с ними?
— Нет. Она, наверное, в штабе. Там же у нее подружка — Зоя-телефонистка.
— Ты точно знаешь, что подружка? — лейтенант сдвинул брови в суровую складку и тут же улыбнулся.
— Дело ее, — сказал сержант. — Ну, я пойду принесу что-нибудь. Хорошо бы провода раздобыть.
Вслед за сержантом ушел и лейтенант.
Погода на улице переменилась — началась оттепель, снег сменился дождем, с крыши сарая за стеной, навевая скуку, лилась вода. Под это заунывное журчание Гурин стал задремывать, когда раздался звонкий девичий голос:
— Привет, мальчики! О, сколько вас!
Быстро воспрянув, Гурин поправил шапку, сам сел попрямее, будто так и сидел. А почему вскочил — и сам не знает, словно генерала услышал, а не девчонку.
А она действительно девчонка, эта Аня-санитарка. Росточку маленького и толстенькая, как колобок. Курносая, пухленькие щечки, нахлестанные ветром, сделались пунцовыми. Глазки круглые, большие, веселенькие. Такая вся — пампушечка.
— Молодец лейтенант, хороших мальчиков привел, — не унималась Аня.
— Откуда ты знаешь, хороших ли? — отозвался один из старых автоматчиков.
— Не ревнуй, Коля! Вижу! Чутьем чую. — Она подошла к Гурину и вдруг, строго насупив брови, крикнула: — Эй! А ты чё на чужом месте развалился?
Гурин решил, что это к нему относится, стал, оглядываясь, медленно подниматься, но Аня махнула на него рукой:
— Да не ты! Сосед твой, — и она легонько пнула ногой сапог соседа. — Слышишь?
Сосед Гурина поднял голову, спросонья посмотрел на нее:
— Чево там?
— «Чево, чево». Чужое место, говорю, занял. Там, в головах, под соломой мои вещи. Не видел разве?
— Дак не видел. Не лазил я туда.
— А ты полезь.
— Зачем?
— Убедишься.
Солдат уже оправился от сна, потянул свой мешок:
— Строга больно. Откуда такая взялась?
— От мамки, от папки. Разве мало места?
— Дак не знал я, — оправдывался солдат. Поднял вещмешок, пошел искать свободное место. — Вот чертова девка…
А «чертова девка» как ни в чем не бывало бросила к стенке свою сумку с большим красным крестом, стала, по женской привычке, вспушивать солому, готовя себе постель.
Чтобы не мешать ей, Гурин отодвинулся подальше к своему правому соседу. Она обернулась:
— А ты почему съежился? Че на соседа полез? Неужели я такая страшная?
— Нет, не страшная, — выдавил Гурин.
— Ну и не бойся. Я такой же солдат, как и все. Так и смотри на меня. Понял?
— А я так и смотрю.
— Вижу я, как ты смотришь. Вытаращил зенки, будто никогда девок не видел.
Гурин промолчал. Ему было и приятно ее соседство, и неловко, и сковывала она его: он стеснялся своих рук с траурными каемками ногтей, своих портянок в дегтярных разводах, хотя она, видно, ко всему этому уже была привычна и не обращала внимания.
Спал он ночью осторожно, все жался к своему соседу, боясь задеть ее, чтобы она, не дай бог, не подумала о нем плохо. Когда пришлось вставать по нужде, поднимался бесшумно, как кошка, и на улице пошел подальше за сарай. Снег пополам с дождем сыпал за шею, но он, помня об Ане, не остановился у первого угла, а дошел до самой деревянной постройки, которая и была предназначена для таких нужд.
На западе полыхало зарево, беспрерывно ухала земля, по облакам шарили тугие столбы света прожекторов, вдали беззвучно раскрашивали черное небо трассирующие строчки пулеметных очередей. Передовая не спала. То ли от холода, то ли от близости передовой, Гурин поежился и побежал в сарай. Часовой усмехнулся ему вдогонку:
— Уж не на передний ли край бегал мочиться?
Утром основной мишенью для шуток был Гурин. «Ну как? Что снилось? Тепло ли было?» Аня не сердилась, наоборот, помогала балагурам:
