Очевидно, в душе он необычайно доволен тем, что Гамбетта оказывается «з насших».
— Так, так! — вздыхает Мыш. — Дыктатор! Додумайтю — дыктатор и удругх з насших!.. Чи то било накогхда од Маковэюв?
Га?.. Дыктатор!!! То-то есть девьятнастый век!! ПрегхрессГ… Понимаетю? Га?
— Как не понять! Понятно…
— Н-ну, ви понимаетю, и я понимаю, бо ми з вами цыбулизованы люди… Так?
— Должно быть, так, реб Мыш.
— Н-ну, то я взже вам гхавору, сшто то есть так! — заключает Ицко авторитетным и безапелляционным тоном и снова принимается с глубокомысленно-сосредоточенным и наслаждающимся видом сосать свою «щигарке».
— Н-ну, а ви слишали, — начинает он снова, как бы собравшись с мыслями, — Кремер?
— Что такое Кремер?
— Минисштр од юстыцию.
— Ах, то есть Кремле, хотите вы сказать?
— Н-нет!.. Який там Крамье!.. То егхо так францо-озы называют, алежь он не Крамье, а Кремер, и то — так самозж, як и про Гхамбетт — есть у Липську на гизету написано! То важе верно!..
— Не смею спорить… Ну, так что же этот Кремер?
— 3 насших!! — с гордостью воскликнул реб Мыш.
— И этот из ваших?!
— 3 насших!!.. Дали-бутх, з насших!
— Что ж, и этим открытием, полагаю, вы должны быть довольны.
— О!.. Ми взже отчин, отчин давольны!.. Н-но зжвините! — слегка дотрагивается реб Мыш до пуговицы моего пальто. — Сшлихали ви про энгираль Абель Дуэ?
— Оболдуев? — переспрашиваю я, не уразумев хорошенько названного имени.
— Н-нет! Який там Абылдуев, — махает руками Мыш, — сшто это есть такогхо Абылдуев?! Абылдуев — пфэ!.. Я вам гхавору не пра Абылдуев, а пра Абель Дуэ. Дуэ — энгираль, начельник од францозски дывизью!
— Ах, это вы про Дуэ говорите! — домекнулся я, вспомнив про героя, погибшего славной смертью в бою с пруссаками.
— Так, так, про энгираль Дуэ! — кивает мне обрадованный Мыш, будучи весьма доволен тем, что наконец-то его поняли.
— Ну, так что же Дуэ? — спрашиваю его.
— 3 насших!!! — торжественно вскочив с места и даже приподняв над головою ермолку, воскликнул мой добрый философ.
— Да, этот действительно из евреев, — согласился я, вспомнив, что о происхождении знаменитого генерала было где-то оповещено в газетах.
— Ага!.. Ага! — обрадовался реб Мыш. — Ага! Типерь ви сшами гхаворитго, што з насших! Н-ну, и додумайтю зж!.. Додумайтю, прасшю вас!
— О чем же додумать мне, почтенный реб? — вопрошаю я Мыша.
— Мм… додумайтю, — приложив глубокомысленно палец ко лбу, начал мне мой философ, — додумайтю, сшто з одного сштарана энгирал, а з другхого сштарана — з насших… «Энгирал з насших!..» Ага?! Сшто это есть такогхо? Додумайтю!
— Ну, что же, дослужился — потому и генерал.
— Н-нет, зжвините! Досшлюзжилсе!.. Ви мине скажит: накохгда у нас в России реб Ицко Мыш будет энгирал?.. Га?.. Накохгда этое будет?
— Ну, уж это-то едва ли будет, — усмехнулся я, озадаченный таким неожиданным исходом нашего разговора.
— Ага! — подхватил мой философ. — Ага! Ви сшами гхаворитю, сшто никагхда!.. А сшто этое одзначае?.. Н-ну?.. Этое одзначае, — тотчас же пояснил он, расставя два пальца левой руки и методически указывая на них указательным пальцем правой, — этое одзначае, сшто то есть цыбулизована сштрана, а от-то — барбарыйськи нравы!.. Зжвините!
* * *
Этот разговор с реб Ицеком Мышем невольно припомнился мне по поводу той радости, с которой некоторые петербургские либеральные газетчики приветствовали известие, что семинаристы и евреи, удостоенные аттестата зрелости, будут производиться у нас в офицеры не более как через полгода службы в рядах нашей армии.
Почему же и нет? Счастливые исключения всегда и везде бывают. Для этих исключений требуется только прирожденное призвание, способность, талант к военному делу, и коль скоро есть талант, есть призвание, то настоящий офицер выйдет не только из семинариста, но даже и из моего реб Ицека Мыта. Но для этого надо родиться, то есть быть счастливым исключением, и при таком условии полугодовой срок службы, конечно, принесет человеку свою существенную пользу, как будущему офицеру, тем более что прирожденный солдат не ограничится для своей службы одним только законодопускаемым полугодовым сроком, а, наверное, станет продолжать ее и далее как свое наиболее любимое дело, быть может даже до конца своей жизни, и при дальнейшем прохождении службы успеет исподволь познакомиться со всеми ее условиями и требованиями в такой мере, что из него года через два действительно выйдет знающий, опытный и полезный офицер.
Солдатскому делу (в смысле рядового солдата) научиться в полгода, конечно, можно, и даже очень хорошо, так как для этого требуется не особенно много; но офицерскому делу, и притом так, чтобы быть действительно полезным офицером, выучиться в полугодовой срок едва ли можно. Считаю нужным пояснить, что мы разумеем при этом не уставную часть, не пунктики, а дух службы и, главнейшим образом, способность командовать людьми, то есть способность разумно подчинять себе, своему слову волю многих людей, и подчинять их в критическую минуту так, чтобы они шли за вами и делали то, что вы им укажете. Для этого, повторяю, прежде всего надо, чтобы люди знали вас и верили в вас, в ваш опыт, в ваше знание дела, в ваш характер — словом, чтобы вы были для них авторитетом. Авторитета же во всех армиях мира достигают только старослуживые солдаты и офицеры. В полгода этого не достигнешь. И подумайте, что ж это будут за офицеры, которые, прослужив в нижних чинах только полгода, выдержат офицерский экзамен, получат право надеть эполеты и тотчас же выйдут в отставку, чтобы заняться каким-либо иным, более прибыльным делом. Понятно, что за весь короткий срок их службы у них на уме будет не офицерское, а то, более прибыльное и удобное, дело, к которому они себя готовили еще до солдатства и к которому они стремятся всею душой своей, тяготясь своим солдатством и «держа на офицера» только затем, чтобы в будущем избежать тягостей именно солдатской службы.
Наступает война, государство требует в поле свои резервы, полугодовые офицеры становятся в ряды, после того как уже много лет занимались своими частными делами — делами, не имеющими ничего общего с делом военным. Каким авторитетом будет пользоваться подобный «партикулярный» офицер между своими солдатами, которые, без сомнения, свое солдатское дело, как дело менее сложное, будут знать (даже и после нескольких лет частной жизни) все-таки лучше, чем он свое офицерское, ибо последнее, в тех условиях, в каких стоит военная служба ныне, требует от офицера постоянной практики, требует, чтобы он твердо следил за ходом военной науки, чтобы он в сфере, отмежеванной его деятельности, всегда был на высоте тех требований, которые предъявляет офицеру постоянно развивающаяся военная наука, — иначе же он окажется вовсе непригодным к своему делу. Какое доверие в состоянии будут оказывать солдаты подобному офицеру? Повторяю еще и еще раз, что я не говорю о счастливых исключениях, которые всегда были и всегда будут возможны, но говорю о массе, о том большинстве, за которое ныне радуются либеральные газетчики.
Чтобы быть последовательными, эти господа необходимо радуются и за право наших евреев на производство в офицеры. И в самом деле, почему бы им не быть производимыми в эти чины наряду со всеми другими гражданами? Подумайте только: мусульманские иноверцы у нас производятся; отчего же, в качестве иноверцев, не быть производимым и евреям? Отчего бы, в самом деле, и реб Ицке Мышу не быть энгиралом?
Газетчики не должны находить к этому никаких существенных препятствий. Гражданские права евреев сравнены почти во всем с остальными сословиями государства, общую воинскую повинность несут они наряду со всеми, общеобразовательные заведения для них уже давно открыты, — словом, газетчикам не остается желать ничего, как только чтобы реб Ицко Мыш поскорей был у нас энгиралом, — тем более что производство Ицки Мыша в этот чин подвигнет нас на пути либерального прогресса и лишит Ицку права делать сравнение между «цыбулизованной» страной и нашими «барбарыйскими» нравами. Его превосходительство генерал-майор реб Ицко Мыш — это должно составлять верх желаний либеральных газетчиков, их конечный идеал, если только они захотят оставаться последовательными и логически верными самим себе.
Представьте, однако, себе реб Ицку Мыша не в генеральских пока еще, а просто в офицерских чинах. Представьте себе его хотя бы в качестве эскадронного командира. Вообразите его на борзом коне (если только Ицко решится взять под свое седло борзого) пред лихим эскадроном (если только у такого командира эскадрон будет лихим), в то время когда майор Мыш по сигналу «рысью размашистою» скомандует своей части:
— Шкадро-он, равненю у право, из рисом ма-арс!..
Или например:
