— Но это же так просто, доктор. Мы заговорили о госпоже Ландау. У вас на лице обозначилось смущение или даже робость, из чего можно было сделать вывод, что вы все еще помните об аристократическом происхождении баронессы фон Сакс. Естественно, вы тотчас подумали о ее муже, судьбу которого она разделила с такой самоотверженность, затем — слова раввина о нем. А главной новостью — по сути, единственной, которую мы узнали от Аврум-Гирша относительно убитого, так это то, что Макс Ландау снабжал его продуктами для учеников! И тут вы даже немного замедлили шаги, поскольку главная загадка этого сообщения — откуда мог брать продукты покойный. Тогда я объяснил вам — откуда. Никакого чуда тут нет, и чтения мыслей — тоже. Просто, — г-н Холберг улыбнулся уголками губ, — у вас очень выразительное лицо. О таких людях говорят: у него все на лице написано.
При этих словах у меня вдруг появилось странное ощущение дежа вю: мне вдруг оказалось, что я уже проживал когда-то эту сцену, Или же просто читал нечто подобное.
— Пойдемте, — Холберг похлопал меня по плечу. — У нас не так много времени, — когда мы двинулись с места, он сказал. — Думаю, не так трудно будет установить и тот канал, по которому господин Ландау получал продукты. Я вспомнил о той девушке, актрисе, которая зашла в гримерную перед появлением вашей помощнице. Ракель Зильбер. Вы сказали, что она работает на кухонном блоке, и я тоже вспомнил ее. Не исключено, что это она осуществляла обмен. Или была посредницей в нем. Тогда ясна цель ее визита после спектакля: она шла за очередной порцией ампул. И обратите внимания: как я уже сказал, она посетила гримерную перед вашей помощницей. И госпожа Бротман оставленных двух ампул в гримерной не нашла. Разумеется, она могла очень поверхностно все осмотреть, хотя и производит впечатление очень серьезной и внимательной особы. Но я все же думаю, что ампул уже не было. Они исчезли за считанные минуты до прихода госпожи Бротман. В сумочке госпожи Зильбер. Причем действия Ракели Зильбер нельзя считать кражей: если мои предположения верны, все было давно оговорено с Максом Ландау.
— Да — кроме его убийства… — пробормотал я.
— В условиях, подобных нынешним, люди часто становятся циниками. Во всяком случае, черствеют, — заметил г-н Холберг. — Госпожа Зильбер, конечно же, была шокирована, обнаружив в гримерной убитого режиссера, человека, давно ей знакомого и, по-видимому, весьма ею уважаемого. Но трудно удержаться от соблазна чуть-чуть поправить свои дела с помощью двух маленьких стеклянных ампул. Да и потом: в случае, если бы господин Ландау остался жив, он сам вручил бы ей две ампулы морфина. Так почему бы ей их не взять самой?
— Потому что в случае, если бы Макс Ландау был жив, она отдала бы ему какое-то количество продуктов, — ответил я.
— Что же, она их и отдаст, — эти слова Холберг произнес обманчиво-беспечным тоном. Но я понял, что он уже готов к предстоящему разговору с работавшей на кухне Ракель Зильбер.
— Вы сами отдадите продукты раввину? — поинтересовался я.
— Или вы, — равнодушно ответил Холберг. — Не суть важно.
В том, что он сказал, конечно, был резон. Скорее всего, именно так и обстояло дело — Макс Ландау обменивал морфин, получаемый от Луизы, на продукты. Хотя я плохо представлял себе Макса Ландау человеком, стойко переносящим боль ради того, чтобы помочь нескольким сиротам. Но, повторяю, то, что мы узнали о нем сегодня, меняло сложившийся образ.
— Пришли, — сказал мой друг, когда мы остановились у трехэтажного кирпичного здания в двух кварталах от дома, в котором проживали рабби Аврум-Гирш и его ученики.
Подъезд был освещен довольно ярко, в окнах тоже горели огни — сумерки уже сгустились почти до ночной плотности, хотя вряд ли было больше десяти вечера. Часов я лишился давно, но за два года пребывания в Брокенвальде научился определять время достаточно точно.
Холберг уверенно поднялся на второй этаж и здесь так же уверенно выбрал правую из трех дверей, выходивших в коридор.
За дверью оказался еще один коридор, образованный уже не стеной, а полустенком. Поскольку в этом доме — во всяком случае, на втором этаже, — жили, в основном, семьи, Юденрат позволил сделать внутреннюю перестройку. Такое объяснение дал мне г-н Холберг, пока мы искали очередную нужную дверь.
Найти оказалось неожиданно легко: на коричневой двери на уровне глаз красовалось изображение смеющейся маски. Надпись над маской гласила, что здесь проживают господин и госпожа Макс Ландау.
Г-н Холберг постучал. Получив разрешение войти, толкнул дверь. Я вошел следом, вновь испытывая неловкость. На мой взгляд, самой неприятной чертой в деятельности сыщика является необходимость то и дело бесцеремонно вторгаться в чужие жилища и чужие жизни. Разумеется, все это делается ради благой цели раскрытия преступления, но ведь невозможно каждую минуту мысленно искать оправдания своим поступкам.
Госпожа Ландау сидела на невысоком топчане, в самом его углу, подобрав под себя ноги и укрывшись выцветшей шалью. Черты ее лица по-прежнему были безукоризненны, но в них мало что оставалось от той блестящей берлинской аристократки, какую я встретил много лет назад. Я не успел толком разглядеть ее во время недавнего прихода в медицинский блок вместе с мужем. Сейчас же мне представилась такая возможность. Волосы урожденной баронессы фон Сакс поседели, кожа на исхудавшем лице казалась хрупкой, большие серые глаза потускнели. Взгляд, которым она встретила незваных гостей, был вполне равнодушным. Она даже не сделала попытки встать. Вернее, какое-то ее движение можно было принять за попытку соблюсти правила вежливости, но жест г-на Холберга немедленно эту попытку пресек. Г-жа Ландау опустила голову и осталась полулежать, только чуть собрала шаль-покрывало.
Я огляделся. Крохотное пространство — примерно два с половиной метра на два — занимал уже упомянутый топчан, два небольших табурета и придвинутый в стене столик. Под столиком на полу находился ящик с минимумом посуды. У двери на гвозде висело серое, залатанное в нескольких местах пальто. Рядом с ним на деревянных плечиках оказались несколько очень красивых, но немыслимых в Брокенвальде платьев. Под платьями я усмотрел аккуратно сложенные на застеленной чистой бумагой коробке стопку нижнего белья.
Никаких вещей, напоминавших о том, что здесь до недавнего времени жил мужчина, не было видно.
Шимон Холберг оглянулся на меня. Я вышел чуть вперед и спросил, невольно понижая голос:
— Госпожа Ландау, как вы себя чувствуете?
Она подняла на меня взгляд и ничего не ответила.
— Вы меня помните? Я — доктор Вайсфельд, — сказал я. — На днях вы заходили ко мне… — я чуть было не сказал: «С мужем», — но вовремя спохватился.
— Да, — произнесла она тихо. — Я помню. Здравствуйте, доктор. Это очень мило с вашей стороны… И со стороны вашего друга, — Лизелотта Ландау внимательно посмотрела на Холберга. — Очень мило, что вы пришли поинтересоваться моим здоровьем. Благодарю вас. Я чувствую себя хорошо. Настолько, насколько это возможно в моем положении… — она все-таки приподнялась и села, кутаясь в шаль. — Прошу вас, господа. Садитесь. Здесь тесно, но ничего не поделаешь. Я так понимаю, вы ведь пришли не только за тем, чтобы выразить мне соболезнования и поинтересоваться моим здоровьем?
Мы разместились на табуретках.
— Госпожа Ландау, — сказал я, — возможно, вы не помните. Но мы знакомы очень давно, и с вами, и с вашим мужем. Нас познакомили на премьере в Берлине, в тридцать первом году.
Она оглядела меня все так же равнодушно.
— Да, может быть. Извините, доктор, я не помню. Действительно, прошло слишком много времени. Слишком много стран. Слишком много людей.
Возникла неловкая пауза, которую прервал Холберг.
— Госпожа Ландау, — негромко начал он. — Я бы не стал вас беспокоить в эти дни, но это необходимо. Вы, конечно, знаете, как умер ваш муж.
Г-жа Ландау кивнула. Ее губы чуть дрогнули, но она ничего не сказала.
— Я — бывший полицейский. Меня зовут Шимон Холберг. Я пытаюсь расследовать это дело и найти виновного, — продолжил мой друг. — Я бы хотел кое о чем вас спросить. Вы, конечно же, можете не отвечать… Если вам интересно — вот документ, выданный мне Юденратом, — Холберг извлек из кармана уже известное мне предписание. — Вы можете видеть из него, что мне запрещено требовать ответов на вопросы от кого бы то ни было. Вообще-то говоря, я действую на свой страх и риск, так сказать, частным образом.
— Для чего? — тихо спросила г-жа Ландау. — Макса уже не вернешь. Зачем вы всем этим занимаетесь?
Холберг пожал плечами.
— На этот вопрос у меня нет однозначного ответа, — признался он. — Я и сам толком не знаю. Видимо, профессиональные привычки заставляют меня поступать так, а не иначе. Ваш муж был режиссером и актером. Он ставил спектакли везде, где жил. Даже здесь, в гетто. Он действовал так, потому что не мог жить по-другому. Наверное, и я тоже занимаюсь расследованием преступлений везде, где они совершаются. По другому не могу.
