Сейчас она выполняла упражнение на сосредоточение в статическом положении для «стрельбы стоя». Глубокий вдох, задержка дыхания, мышцы ног и корпуса, плечевой пояс, руки напряжены от усилия удержать в правильном положении тело и оружие, кисть правой руки намеренно расслаблена, цель — прицел, учебный выстрел, быстрый выдох. И опять напряжение, расслабление и снова учебный выстрел, только теперь после выдоха. Ещё раз. Учись, отрабатывай дыхание, тренируй напрягать и расслаблять мышцы тела. Но главное это сосредоточенность, прочь все мысли, ничего нет, есть только ты и твоя цель.
Не получалась, она опять вспоминала тот разговор который они втроем вели, когда уже твердо решили перейти от слов к делу и начать войну. В этот день они встретились на пасеке у Кольцова.
Теплый августовский день. Воздух утром наполнен бодрящей свежестью близкой осени, ароматом лугового разнотравья, запахом тяжелого сладкого меда. Так сладко дышать и так хочется жить и радоваться жизни. Пчелы собирают нектар с растений, они готовятся к грядущей долгой непогоде, холодам и зиме. Они выживут в своих деревянных ульях, они хорошо поработали для этого. Часть меда у них отберет человек в плотном защитном костюме с мелкоячеистой сеткой-маской на лице. Пчелы будут защищать свои соты, но человек одурманит их дымом и все равно возьмет свою долю. Возьмет, но не сегодня. Сегодня он показывает свою пасеку и пчелы пока не жалят ни его, ни его гостей. Мир, покой, но трое людей на пасеке больше не обращая внимание на согласованный труд пчелиного роя, говорят о войне и о смерти.
— В нашей части один батальон раскидали поротно отдельными гарнизонами в кишлаках стоять. — рассказывал Обмани смерть, — Одной из рот командовал капитан Ермаков — донской казак. Личный состав ему достался на пятьдесят процентов состоящий, как теперь говорят, из «кавказцев». Аварцы, лезгины, кумыки, вайнахи. По отдельности они все нормальные ребята, не выделываются, свининку кушают, бражку пьют, джарс покуривают, служат, воюют, как все. Но как только их в любой роте больше десятка соберется так всё «туши свет, бросай гранату» они тут же по землячеству кучкуются, а потом «инородцев» щемить начинают. Так вот в роте Ермакова такая же история началась. Ребят башкир, русских, узбеков начали притеснять особенно «молодым» доставалось, все работы грязные им, наряды и караулы им, чуть что не так по одному избивают. Оружие там у всех на руках было, боеприпасов в открытом доступе хоть «жопой жри» и дело могло обернуться большой кровью. Уже и разговорчики среди некавказского «нацменьшинства» очень недобрые пошли. Ермаков это дело быстро просёк. Объявляет строевой смотр. Рота строится, бойцы стоят с автоматами, у каждого к оружию примкнут снаряженный магазин. Ермаков выходит к личному составу без оружия. Стоит перед строем, где большинство вооруженные «абреки», невысокий, широкоплечий, плотно сбитый, вызывает из строя по одному самых «борзых» и слова не говоря, проводит апперкот с правой «под дых», хук слева в челюсть. Встать с земли! Встать в строй! Следующий! И такая от него волна уверенности в своей силе шла, такая беспощадная готовность любого сломать, что в шеренгах никто вякнуть не посмел. И всё! Больше в роте ни одного «национального» конфликта между бойцами не было. Если уж кого приспичило подраться, то строго один на один. Раз его старшину и каптера при получении довольствия на складе обманули, как теперь говорят «конкретно обули». Ермаков старшину роты заводит в каптерку и… в общем из домика старшина еле выполз. А Ермаков сам едет на склад. Завскладом прапора и его помощника рядового срочника прямо в бункере где продукты хранились отметелил до потери пульса. Выходит, спокойно садится на БМД и не заходя в штаб части уезжает в расположение своей роты. С тех пор рота Ермакова строго по норме и первой в части все виды довольствия получала. Мародерства в отношении местного населения не допускал, а уж чтобы насилием женщину обидеть, об этом солдаты хоть трезвые, хоть пьяные, а хоть и обдолбанные даже подумать боялись. Каждую пятницу к нему местные старики из кишлака приходили и подарки приносили, два барана, мешок риса, ну и специи. Всё бойцам на плов отдавал, узбек в роте за повара был, он очень хорошо плов готовил. В этот день все офицеры с солдатами из одного котла ели. Такой вот был «слуга царю, отец солдатам», а еще он….
Обмани смерть резко оборвав фразу замолчал. Что-то неприязненное в спокойной тональности этого рассказа насторожило Кольцова. Он вопросительно посмотрел на Дашу как спросил: «Ты ничего не заметила?» Но девушка, не обращая внимания на его вопросительный взгляд, уважительно отметила:
— Крутой, жесткий мужик и настоящий офицер!
— Назвать казака мужиком, это его оскорбить, — усмехнувшись заметил Обмани смерть и спросил Дашу, — ты что разве «Тихий Дон» не читала? Обязательно прочитай! Это великий роман. У Ермакова этот роман настольной книгой был. И в этой книге литературный Харлампий Ермаков один из героев казачьего восстания. Я один раз во время обслуживания техники — ПХД смотрю, а Ермаков на площадке с трофейной сабелькой упражняется, он ее всегда с собой в БМД возил. Сначала кисти рук разминал «восьмерку — мельницу» клинком крутил, потом рубка, вкопанные в землю жерди рубил. Удар и толстая жердь рассекается пополам, разворот вполоборота еще удар и вторая жердь напополам разрублена. Шолохов в своем романе такой прием «баклановским ударом» называл. Я ротного после рубки спрашиваю: «Ермаков из «Тихого Дона» не ваш родич случаем? Он мне так гордо: Это мой прадед!» Дальше заинтересовался, чего это у него за боец такой объявился, что романы читал, ну и удостоил меня беседы. Как услыхал, что я все части «Тихого Дона» Михаила Александровича Шолохова чуть ли не дословно помню и знаю, что настоящая историческая личность хорунжий и георгиевский кавалер Харлампий Ермаков, был прообразом Григория Мелехова, так он меня в тот же день в свой командирский «лейб-гвардейский» экипаж БМД перевел. Я тогда только три месяца отслужил и по сроку службы «молодым» был, Ермаков только один раз в присутствии «дембелей» меня «шнурка» по имени отчеству назвал и всё, больше никаких грязных положенных «молодому» работ мне не поручали. Да уж его команды личный состав не только влёт ловил и исполнял, но даже к интонациям приказов чутко прислушивался. Ермаков всё мне говорил: «Я из тебя пацан, такого десантника воспитаю, любого коммандос голыми руками на куски порвешь». Вот и воспитывал…
Кольцов заметил как злая гримаса исказила как изрубила складками лицо Петра, а тот продолжал рассказывать:
— Нас из кишлака ночью из винтовок и автоматов обстреляли, ерунда, всего из пяти стволов били, попугали только, раненых и убитых нет. А на рассвете мы кишлак окружаем. Ермаков местных на площадке перед мечетью собирает и через переводчика им объясняет, что за каждый выстрел в сторону нашей роты, будет сжигать по одному дому. А за каждого убитого или раненого бойца расстреляет по десять местных мужчин. Все понятно? Афганцы, а в кишлаке этнические узбеки жили, пытаются объяснить, мы мол тут не причем. Пока они объясняются из одного, крайнего к тому месту откуда нас обстреляли, дома наши воины баб и детишек выводят, а потом по пустому дому из пушек беглый огонь открыли. БМД стреляют, бабы и дети плачут, мужчины на площади в панике разбегаются, один помню свой халат бросил и с мокрыми штанами бежал. Я смотрю, Ермаков на башне БМД стоят и лицо у него такое, как будто он кайф от своей власти и чужого страха ловит. Страшное у него было лицо. Потом мы ушли. Через трое суток нас опять ночью с окраины кишлака обстреляли. Духи били из ДШК. А крупнокалиберная пуля из этого пулемета бортовую броню БМД насквозь прошивает. У нас Ваху ранили, чечен из Грозного, пуля по касательной его зацепила, лицо в кровище, изуродовали парня. Позицию ДШК дежурные посты охранения тут же засекли, и ответным огнем из пушек и танковых пулеметов — ПКТ там за пять минут там всё с «говном» смешали. И сразу в составе тревожной группы мы прямо ночью туда, БМД Ермакова первой шла. По ходу движения приказ «к машине», мы десантируемся и уже развернутой цепью молча идем к месту откуда наше охранение обстреляли. Дошли, там три трупа, покореженный пулемет ДШК и двое раненых, тяжелых, у одного ноги осколками перебиты, у другого грудь прострелена. Земляки Вахи, их пять бойцов в тревожной группе было, по-своему переговорили и на Ермакова вопросительно глянули, тот кивнул, и они раненых добили, всех штык — ножами покололи. Ладно, погано конечно поступили, но война есть война, не хер было в нас стрелять. От позиции двинулись в кишлак, там все по домам попрятались, никто не спит и тишина. Раньше я думал, такой бывает только мертвая тишина, а с тех пор знаю, что самая жуткая тишина, это безмолвие страха. Улочки пустые, по дворам собаки лают, люди в ужасе забились в дальние комнаты, молчат и слушают как лязгают рядом с их домами траки боевых машин. Жуть. Местных мы матом и ударами прикладов прямо из домов вытаскивали, они безропотно выходили, покорные, испуганные, жалкие. Старейшина кишлака трясется и лепечет, мол нет тут чужих, все свои, а они не стреляли. Из толпы выдернули десятерых. Ермаков говорит: «Из вашего кишлака стреляли, мой воин ранен, а я два раза не предупреждаю». Наши бойцы отталкивают мужчин к глиняному забору — дувалу. Я попал в расстрельную команду…
