Между тем из строя вышел один парень, потом второй… ещё двое, ещё один… Кто-то из девушек постарше спросил возмущённо-испуганно:
— А мы, товарищ командир?! — Мефодий Алексеевич развёл руками. — Так что же нам — к немца возвращаться, в подстилки, или в Германию, пахать на них?! Нет, мы с вами!..
— С вами… Чего там!.. И нас берите!.. — разноголосо зашумели почти все остальные девчонки.
— Ладно, — командир отмахнулся, — ладно, это Ефросинье Дмитриевне отдельный взвод под команду дадим, это ладно.
Наш отряд пополнился сорока четырьмя бойцами — то есть, вырос почти вдвое. Правда, из этого пополнения одиннадцать были девчонки, да и оружия хотя захватили немало, боеприпасов по-прежнему было так себе. Со станции вытащили девятьсот с лишним килограммов взрывчатки, кое-какие медикаменты и продукты и уложили, по грубым прикидкам, около шестидесяти врагов.
У нас были пятеро убитых и трое тяжелораненых. Среди убитых оказался Лёшка — автоматная очередь снесла ему череп.
Коробка была из-под печенья, жестяная, с уже неразличимой картинкой, но на боковине ещё можно было прочитать
Жоржъ Борманъ
Юлька, сидя на песке, деловито раскладывала рядом маленькие катушки с несколькими иголками, зеркальце (с отколовшимся в нескольких местах чернением), какую-то фотографию, ещё что-то, искоса посматривая на меня. Наверное, боялась, что я буду смеяться. Но я всего лишь ждал, пока она зашьёт мне куртку.
Собственно, я просто попросил у неё нитку с иголкой, чтобы сделать это самостоятельно. Но Юлька заявила, что у меня ничего не выйдет, что я куртку пришью к себе и вообще так меня наоскорбляла, что я безропотно отдал куртку ей, а сам сидел рядом на речном бережке и смотрел.
— Я отца всегда обшивала, — говорила она между делом. — Счастливый ты, Борька, после войны вернёшься к родным…
— Не вернусь, — я отвернулся, чувствуя, как отсыревают глаза. Юлька махнула рукой:
— Брось ты! Я тебе точно говорю, что они у тебя живы и ждут.
— Да не в этом дело… — я не стал говорить дальше, а Юлька не стала расспрашивать.
— Ну вот, готово, — она протянула мне куртку, аккуратно сложила вещицы в коробочку и встала: — Ты не смотри, я буду купаться, — сказала Юлька, расстёгивая рубашку.
— Чокнутые вы тут все, — ответил я. — Вода же холодная. Май не кончился.
— Да ничего и не холодная… Не смотри, говорю!
— Я за кусты уйду, — кивнул я. — Шумни, если что.
— Ага.
Я обогнул ивовые заросли и наткнулся на корягу, выступавшую над поверхностью воды удобным изгибом. Сбросив ботинки и размотав портянки, я подкатал свои верные штаны, не без удовольствия прошлёпал босиком по воде (может, и холодная, но ноги так устали, что даже здорово!) и сел в этот изгиб, как в кресло. Отсюда было слышно, как Юлька плещется, и я поймал себя на том, что стараюсь рассмотреть её через ветки. Это было не очень-то красиво, но… Под мужской рубахой и мешковатыми шароварами не поймёшь, какая она — по фигуре, в смысле. Мои щиколотки облепила комариная сволочь, и я опустил ноги в воду. Течение — сильное возле берега — приятно потянуло их в сторону. Я усмехнулся, поправил ремень. Посидел ещё. Юлька плескалась… Я соскользнул в воду и начал, подволакивая ноги по дну, красться ближе к кустам. Щёки у меня горели, в ушах звенело, но не от комаров. Я ругал себя последними словами, но не мог остановиться.
Юлька стояла лицом ко мне на отмели неподалёку от берега — вода доходила ей до колен — и смотрела на другой берег из-под руки, а левую уперла в бедро. Бёдра у неё были неширокие, почти как у пацана, но грудь — неожиданно оформившаяся, рельефная…
Она завертела головой, и я отпрянул от кустов, ругательски себя ругая. Во-первых, то, что я сделал, было подло. Во-вторых, она, конечно же, почувствовала взгляд… Но избавиться от стоящего перед глазами я теперь не мог, хотя ожесточённо поплескал себе в лицо водой — на пылающей коже та показалась ледяной.
Юлька была красивая. Очень красивая. Очень-очень красивая. Что тут ещё сказать — разве что в третий раз повторить «очень»? Я стоял в воде и представлял её тело, лицо и глаза.
Девчонка вдруг негромко, но очень сильно запела — кажется, выходила из воды:
Широка страна моя родная!
Много в ней лесов полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где…
— Бориска, я всё, ты где?!
— Иду, — отозвался я, но Юлька уже сама появилась из-за кустов.
— Ты не купаешься?.. Извини…
— Да ничего, — я остановился по щиколотку в воду, разглядывая её. Юлька распустила косу и сейчас аккуратно расчёсывала пряди мокрых волос расчёской из своего запаса. Она была всё ещё босиком, а рубашка расстёгнута низко, и…
— Ты чего? — каким-то не своим голосом спросила она, поймав мой взгляд. — Бо-орь?..
— Погоди, — голос у меня тоже стал чужим, я вышел из воды и, подойдя вплотную, обнял её за талию, не сводя глаз с её лица. Юлька не двигалась и тоже смотрела. — Погоди, — повторил я и, чуть нагнувшись, поймал её губы своими, накрыл. Губы были горячие, влажные и отдавали свежей водой и земляникой — это я успел почувствовать и успел пережить две или три восхитительных секунды, лучших в моей жизни секунды… а затем я получил такой силы удар раскрытой ладонью по лицу — обычную пощёчину, но размашистую и беспощадную — что в голове грохнуло, и я сел на песок.
— Подглядывал?! — Юлька стояла надо мной, из её глаз синими электрическими искрами брызгало презрение. — Целоваться лезешь?! Не подходи ко мне — убью, укокошу! — и, выхватив «маузер», она выстрелила в песок точно между моих ног — песчинки брызнули мне в лицо, и я вскрикнул от неожиданности и зажмурился.
Когда я проморгался, то Юльки, конечно, не было. В голове у меня гудело, щека онемела и ощутимо распухла. Я перевалился к воде и начал остужать разбитое место. Мне было смешно и стыдно, никакой обиды на девчонку я не испытывал. Как она меня!.. Ну сила… Таких бы в моё время штук двадцать хоть. Или они есть, только мне не попадались?.. Вот это хрястнула, с ног ведь сбила!..
Несмотря на занятость переживаниями, я ощутил, что кто-то приближается и, достав «парабеллум», замер, вглядываясь в кусты. Послышался голос Сашки:
— Борька, это я, не стреляй, — а через пару секунд он сам вышел на отмель. — Кто тут палил?
— Юлька, — отозвался я, не вставая с корточек. — Показывала, как стрелять умеет… А ты чего?
— Да был тут недалеко, слышу — выстрелили… — он рассматривал меня. — А она где?
— Ушла… — я убрал оружие. Сашка помолчал и спросил:
— А со щекой что?
— Иди, куда шёл, — отозвался я. Сашка пожал плечами:
— Так я сюда и шёл… Целоваться к ней полез?
— Да! — я вскочил. — Полез! Что ещё?!
— И как — получилось?
— И получилось, и получил, — честно сказал я. — Ещё вопросы будут?
Сашка пожал плечами, круто развернулся и исчез в зарослях — как обычно, совершенно бесшумно.
— Чингачгук, блин, — сказал я и выматерился от души. Потом засмеялся.
В лагере стало многолюднее и веселей. Мне надо было тренировать пополнение по рукопашному бою, опаздывать не стоило, но, когда я почти бегом прибежал в лагерь, меня перехватил Витька.
— Тренировка отменяется, — сказал он. — Сейчас иду на совещание к командиру. Вернусь — скажу, что и как, но вы сидите в землянке или около, не разбегайтесь.
— Понял, — я пожал плечами… — Вить, знаешь, мне всё время снится, что я лошадь и жую сено.
— Ну и что? — подозрительно затормозил уже разлетевшийся бежать командир разведки.
— А то, что утром каждый раз половины сена с нар нету.
— Иди ты, — он отмахнулся, я крикнул вслед:
— Э, Вить, ты про Фрейда слыхал?!
Он явно не слыхал. Я вздохнул и решил, что сейчас отправлюсь в кусты, смяду поудобнее, закрою глаза, представлю Юльку и немного самоудовлетворюсь. Но меня опять — уже не в первый раз за последние дни — окликнули двое пацанов из пополнения. Я уже отлично знал, что им нужно: чтобы я ходатайствовал о принятии в отделение разведки, поэтому сделал вид, что не слышу их и юркнул в землянку.
Тут все были в сборе. Ромка пиликал на своей губнушке что-то оптимистичное. Я сообщил, стараясь не встречаться взглядом с Юлькой:
— Похоже, скоро на дело. Витька побежал на совет.
— Ну и отлично, — Сашка потянулся. — А то взрывчатка есть, а мы уже пять дней сидим, ничего не делаем…
— Странно, что немцы ничего не сделали, — заметил Женька задумчиво.
— Они скорей всего просто не знают, где нас искать, — предположил я, садясь на нары. — Отряд-то был маленький и почти бездействовал…
— Пока не пришли мы, — Сашка пересел за стол и начал разбирать «штейр». — Ром, а ты спеть не можешь?
— А у меня рот занят, — ответил младший, на секунду вытолкнув губнушку изо рта. И опять запиликал.
