Брезгливо поглядывая на трупы, Шевалье приблизился к Подольской Фурии, присел и осторожно прикоснулся ладонями к ее щекам.
– Кто это? – вполголоса, словно боялся разбудить повешенных, спросил он.
– Вот, видишь, как все получилось, – все с той же вселенской грустью в глазах молвила Христина. – Они не сумели убить тебя, хотя ласкал ты меня так, как не ласкал никто другой. Как вообще никого никогда не ласкали.
– Отныне ты будешь проклинать не только меня, но и мои ласки. Оказывается, они тоже бывают погибельными. Я-то этого не знал.
– Тебя нельзя проклинать, – доверчиво поведала она. – Мы пробудем здесь еще одну ночь, правда? – с надеждой взглянула ему в глаза. – Не бойся, я не дам убить тебя, как этих двоих, которых повесили.
– Предлагаешь провести ночь на пепелище?
– Хата еще будет гореть всю ночь, так что нам еще долго будет тепло.
У ворот возникли две сгорбленные старушонки с палочками в руках. Перекрестившись – сначала гладя на этих двоих, сидящих на траве, потом – на висевших посреди двора, – они посеменили дальше.
Дом Подольской Фурии стоял как бы на отшибе. А в ближайших дворах то ли не было мужиков, то ли все они оказались настолько напуганными сражением, что не решались прийти ей на помощь. Впрочем, она все равно уже запоздала.
– Нам будет тепло, – осторожно, опасаясь, как бы ее не оттолкнули, провела Христина рукой по руке Шевалье. – Последняя ночь, в которую нам вдвоем будет тепло.
Пьер погладил ее по щеке и нежно, по-детски, поцеловал в кончик носа. Его чувства к этой молодой, прекрасной женщине стали еще более трогательными, чем были вчера. Ни угроза гибели, которая ждала его здесь, ни позорное бегство и печальное сумасшествие Подольской Фурии уже не могли заставить Шевалье разочароваться в ней.
«А ведь, по существу, теперь она такая же бездомная и безродная, как и ты, – подумалось странствующему французскому дворянину. – И сумасшедшая ровно настолько, чтобы ты с тайной радостью мог распознать родственную тебе душу».
– Я не смогу остаться здесь, Христина. Полк выступает прямо сейчас, чтобы к ночи добраться до местечка.
– Значит, тебя уже никогда не убьют. Убивают только тех, кто ласкает меня, – мягко, доверчиво улыбнулась женщина. И это была страшная, душераздирающая улыбка истинной фурии.
– Безумная ты моя, – с жалостливой нежностью проговорил Шевалье, неожиданно почувствовав, что едва сдерживает предательски накатывавшиеся на глаза слезы. – Я никогда не способен буду воспринимать мир такими же глазами, какими воспринимаешь ты. А ведь тот ужасный, безбожный мир, в котором мы с тобой все еще обитаем, только такими глазами и следует воспринимать.
Для Христины слова его были слишком непонятными. Да и не для нее эти размышления предназначались.
– Дом мой они подожгли, а меня почему-то не убили, – вновь улыбнулась Подольская Фурия. – И даже не захотели ласкать. Только платье порвали. Может, потому не захотели, что я не вырывалась?
– Это сделали поляки?
– Они всегда так делают.
– Один из тех, кого они повесили, сегодня утром должен был убить меня?
– Вон тот, что ближе к стволу дерева. Когда ты сбежал, он вначале избил меня, а потом начал ласкать. Хотя я просила не делать этого. Он давно приходил ко мне, чтобы убивать. Я просила не ласкать меня, потому что не хотела, чтобы его тоже убили.
– Может, так оно в действительности все и происходит, – почувствовал Шевалье, как по спине его пробежала липкая муравьиная дрожь предрассудного страха, – кто овладевает тобой, тот достается смерти?
– Только ей, смерти, и достается, – охотно подтвердила Подольская Фурия, все так же доверчиво и смиренно заглядывая в глаза своему единственному и последнему утешителю. – Вместо того, чтобы доставаться мне. Посмотри, – указала рукой на повешенных, – обычно такой вот смерти они и достаются. Сегодня ты тоже останешься со мной?
– Чтобы завтра утром оказаться повешенным или зарубленным саблей? Тебе очень хочется этого?
– Этого хочется тебе, – слишком рассудительно для безумной и слишком безумно, чтобы показаться рассудительной, изрекла Подольская Фурия. – Ведь ты очень хочешь побыть со мной еще одну ночь.
– Как на исповеди признаюсь: хочется.
– Значит, ты останешься?
– Полк уходит. Возможно, меня уже разыскивают. В эту ночь тебе придется греться здесь одной. Может, ты и права: это будет самая теплая ночь в твоей жизни. Просто я не способен охватить всю глубину твоей сумасбродной мысли.
Ветер постепенно менял направление, сбивая пламя в их сторону. Вместе с клубами дыма на головы отрекшихся от мира сего влюбленных оседал серый теплый пепел.
– Не смогу я остаться с тобой, безумная, не смогу. Но ведь и оставить тебя здесь тоже не осмелюсь. Не по-людски это – оставлять тебя здесь, у пепелища нашей погибельной ночи.
Услышав позади себя голоса, Шевалье оторвал ладони от лица Христины и оглянулся. У ворот стояли трое конных драгунов. В одном из них странствующий летописец узнал рядового Пьёнтека, приставленного к нему в виде денщика и адъютанта.
– Какое счастье, что мы нашли вас, господин майор! – возрадовался он. Причем радость эта была совершенно искренней.
За время их похода в Южную Подолию этот розовощекий, как перезревшее яблоко, двадцатилетний мазовчанин успел привязаться к нему, словно к щедрому покровителю. Тем более что, находясь при иностранце, он как-то сразу же возвысился в глазах своих однополчан. Не говоря уже о том, что его новый статус позволял Пьёнтеку избегать многих повинностей, которых не смели избегать все остальные солдаты.
– Мы-то думали, что вас уже нет в живых. Полковник приказал разыскать живого или мертвого.
– И даже задержал полк, – добавил возглавлявший эту группу сержант. – Он разослал во все концы села шесть разъездов.
– Кто же вам подсказал, где меня найти? Конюший господина Зульского Орест?
– Не знаем, кто это такой, – непонимающе переглянулись драгуны.
– Старушки проходили, они видели вас, – объяснил Пьёнтек.
– Что ж, нашли, значит, нашли, – рассеянно развел руками Шевалье, обращаясь при этом к Подольской Фурии.
Он уже и сам ждал удобного момента, чтобы оставить ее, нужен был только повод. И вот он появился в лице этих троих поляков. Где-то в глубинах души Пьер и впрямь не желал расставаться с этой странной женщиной, однако теперь у него появилось оправдание: вон, его уже разыскивают, за ним приехали. Пьёнтек даже предусмотрительно прихватил свободного коня.
Чтобы не затягивать сцену прощания, странствующий летописец решительно направился к воротам, но вдруг обратил внимание, что все трое драгунов брезгливо смотрят на повешенных.
– Вот именно, займитесь ими, – властно приказал он, вспомнив, что является офицером. Снимите и… – Шевалье осмотрелся. Куда их девать? Рыть могилу? Но где? И потом – время. – И предайте огню, – наконец нашелся он.
Драгуны мигом подъехали к груше, не сходя с седел, срезали обоих повешенных и, ухватив за веревки, потащили к догорающей хате.
– Слушай, Христина, – пошел вслед за ними Шевалье. – Да ведь этот, второй, кажется, и есть тот самый Орест, конюший господина Зульского? Я прав, Пьёнтек?
– Извините, господин майор, я не был знаком с конюшим подстаросты.
– Мы тоже не знали его, – пожали плечами остальные драгуны, задержав тело Ореста возле все еще сидевшей на земле Подольской Фурии.
– Так все-таки, это Орест или не Орест? – вновь присмотрелся к посиневшему, со вздувшимися венами лицу казненного.
– Когда вы убежали, он вначале избил меня, а потом, как всегда, не сдержался и тоже принялся ласкать, – наконец, поднялась с земли Христина.
– Постой, так это он должен был убить меня?! Почему ты молчишь? Отвечай: он или тот, второй?
– Этого, второго, они подвесили уже полумертвого. Обоих схватили у меня в доме. Убегая, ты ранил его в саду. Я пыталась спасти. Убить тебя должен был Орест.
– Получается, что он приводил и он же убивал?! Да что ж тут у вас, целая шайка душителей?! Новоявленная секта ассасинов [17] , что ли? Я-то считал, что этот гробокопатель всего лишь поставлял тебе «любовников смерти», а доводил их до адских оргий кто-то другой.
– Так его уже можно сжигать? – нетерпеливо спросил Пьёнтек. – Орест или не Орест, не все ли равно? А вас там ждут. Если полк уйдет, нас перевешают на этой же груше.
– В огонь его! – скомандовал Шевалье. – Жаль, что не представилась возможность швырнуть его туда живым.
– Если бы он не ласкал меня, он еще жил бы, – шла за телом Ореста, которое волокли по земле, Подольская Фурия. – Но он тоже хотел любить меня. Зачем ему это понадобилось? Почему все мужчины в этом крае хотят любить именно меня?
– Ты права, Христина, – мрачно согласился Шевалье, задержав женщину уже тогда, когда она чуть было не ступила в огонь вслед за Орестом. Обхватил ее за плечи и повел к воротам. – Ты права… Если бы мы не ласкали женщин, мир был бы совершенно иным. Войн вообще не происходило бы, а мужчины умирали бы своей смертью. Но в том-то и дело, что каждый из нас хочет ласкать тебя и тебе подобных. Так уж мы устроены.
