С водокачки позвонил прибывший туда с пленными старшина Воронин. Он сообщил, что комдив велел Мещерскому явиться для доклада.
Мещерский быстро пошел к НП командира дивизии.
Выслушав доклад капитана, генерал сказал:
— Ну, что же, ладно, можешь идти.
— А как же гвардии майор, товарищ генерал? Может быть, разведрота попытается…
Генерал резко прервал его:
— Запрещаю!
Встретив жалобный взгляд Мещерского, генерал отвернулся и сухо сказал:
— Уложить в гроб десяток разведчиков — нехитрое дело. Можете идти.
О Лубенцове он не сказал ни слова.
Мещерский вышел, полный обиды и даже злости на комдива. Встретив напряженный взгляд ожидавшего внизу Митрохина, он махнул рукой.
Когда Мещерский ушел, генерал некоторое время сидел в одиночестве, потом велел подать машину и поехал на передовой наблюдательный пункт, к водокачке. Он поднялся по деревянной лестнице. Разведчики повскакали с мест. Генерал посмотрел на них очень внимательно. Лица у людей были хмурые, одежда — мокрая насквозь. Антонюк тоже был здесь.
— Бинокль, — сказал генерал.
Ему подали бинокль. Он поднес его к глазам и спросил негромко, ни к кому не обращаясь:
— Где тот дом?
Митрохин объяснил. Генерал долго смотрел на «тот дом», потом сказал:
— Что же вы? Угробили начальника? Ночью будете его выручать.
— Есть перебежчики, — сказал Антонюк.
Генерал ничего не ответил и начал спускаться вниз. Спустившись на две ступеньки, он остановился, обернулся и спросил:
— Что он передал по телефону?
Мещерский повторил то, что уже однажды докладывал генералу:
— Он сказал мне: передай генералу, чтобы атаковали на всех участках одновременно. Он очень настойчиво говорил мне это, даже несколько раз повторил. Потом связь порвалась.
Генерал пошел к своей машине, стоявшей неподалеку в овраге. Приехав к себе, он спросил, где находится Плотников. Сказали, что в политотделе. Генерал позвонил в политотдел:
— А Лубенцов-то…
— Я уже знаю, — устало сказал Плотников.
Генерал положил трубку и подумал о Вике. Вика очень любила Лубенцова.
Поздно вечером к генералу собрались дивизионные начальники. Они сели вокруг стола в ожидании распоряжений. Последним прибыл подполковник Сизых. Он остался стоять у стены.
Отдав распоряжения на завтра, генерал сказал:
— Артиллерия работала хорошо.
Сизых облизал сухие губы языком и только теперь сел. Генерал произнес:
— И разведка… тоже хорошо работала.
Антонюк, присутствовавший на совещании, вышел от генерала с каким-то неприятным чувством. Уж очень все жалели о Лубенцове, и хотя никто этого не говорил, но Антонюк ощущал разницу, которую генерал делал между Лубенцовым и им, Антонюком. Конечно, и Антонюк жалел Лубенцова. В конце концов гвардии майор был справедливый начальник и хороший разведчик правда, без специального образования. Антонюк — теперь он сознался в этом перед самим собой — многому научился у Лубенцова. Гвардии майор хорошо разбирался в самой сложной боевой обстановке и очень точно отсеивал правильные и важные данные от неправильных и маловажных.
Поехал бы Лубенцов в Москву — остался бы жив и здоров.
Оганесян лежал на койке, но, против обыкновения, не спал. Вызванный из роты новый ординарец, молоденький ефрейтор Каблуков, возился в углу, жалостливо косясь на чемодан гвардии майора.
Оганесян из-под полуопущенных век следил за вошедшим Антонюком. Майор уже приобрел знакомую Оганесяну начальственную сухость и важность.
Собственно говоря, Оганесян не мог пожаловаться на отношение к себе Антонюка. Антонюк был высокого мнения о знаниях переводчика и только изредка грубовато порицал его за «гражданскую лень». Однако Оганесян глядел теперь на Антонюка с безмерным озлоблением. Если бы именно не эта лень и нежелание осложнять и так достаточно сложную, как ему казалось, жизнь, он бы выпалил Антонюку все, что думал о нем.
Он бы сказал: «Не радуйся, голубчик! Не быть тебе начальником! Вечно будешь помощником! Слишком всем видна твоя надутая важность, твое вечное омерзительное желание продвинуться… Не радуйся, все равно пришлют из штаба армии другого!»
Он вполголоса ругался по-армянски и плакал. Ему казалось, что без Лубенцова невозможно жить. И он давал себе слово быть таким, как Лубенцов, — честным, прямым, опрятным, добрым и неутомимым.
«Конечно, мне это будет очень трудно, — говорил он себе, сжимая зубы, — но я буду стараться… И потом я вступлю в партию…»
На рассвете вернулись разведчики. Оставляя на полу грязные следы облепленных глиной сапог, они уселись на стулья, и Мещерский доложил Антонюку о ночном деле.
Они прошли довольно удачно, доползли до того дома. В самом доме они не были: там полно немцев. На обратном пути их обстреляли. Сергиенко ранен.
— Надо доложить комдиву, — сказал Антонюк.
— Он уже знает.
— Откуда?
— Он приехал с полковником Плотниковым на водокачку и там ждал нашего возвращения. — Мещерский помолчал, потом сказал, понизив голос почти до шёпота: — Когда мы подползли к белому домику, знаете, к проходной конторе, мы явственно слышали крик. По-моему, это кричал Чибирев.
— Конечно, Чибирев, — сказал Воронин, глядя в окно.
— Он, ясное дело, — подтвердил и Митрохин, тщательно скручивая большую цыгарку махорки.
Мещерский сказал:
— Он крикнул «уйдите» или «уходите». Кому он кричал? Нас он не мог видеть.
— Немцам угрожал, — предположил Митрохин. — «Расходись, мол, туды вашу…»
— Гвардии майора предупреждал, — сказал Воронин.
Кто-то из разведчиков вполголоса рассказывал:
— Немцы после этого крика очень всполошились. Нам часа полтора пришлось полежать, пока они угомонились. Ракеты жгли все время. Стреляли.
Зазуммерил телефон. Антонюк снял трубку. Его вызывал второй эшелон. Неожиданно он услышал детский голосок дочери командира дивизии. Она спросила, нашли ли Лубенцова.
Он ответил, что не нашли, и ждал, не скажет ли она еще чего-нибудь.
— У меня все, — сказала она, наконец, бессознательно подражая генеральской манере разговаривать по телефону, но, не сдержавшись, горько всхлипнула.
Узнав, что в медсанбате был Лубенцов, Таня так откровенно просияла, что сестричка, сообщившая ей это известие, даже немного сконфузилась.
— Старый знакомый, — весело пояснила Таня. — Мы с ним случайно встретились на днях.
О том, что это был именно Лубенцов, а не кто-нибудь другой, легко было догадаться по приметам: широкоплечий, синеглазый и, как выразилась сестричка, симпатичный майор.
Однако по смущенному личику вострушки и по тому, как быстро майор уехал, Таня поняла, что разговор был нехороший. Она пристально взглянула на девушку и отошла с тяжелым сердцем. Конечно, как всегда в таких случаях, она стала уверять себя, что это даже к лучшему, и если он с первого слова поверит каким-то глупым сплетням, значит — бог с ним совсем.
И все же Таня несколько раз ловила себя на том, что она ждет кого-то. И в конце концов поняла, что надеется на вторичный приезд Лубенцова.
Между тем шли упорные бои, и в медсанбате все сбились с ног. Несмотря на это, Таня в промежутке между двумя операциями, ожидая, пока сестра обработает инструмент, как-то даже неожиданно для себя спросила у нее равнодушным голоском:
— Почему же майор не стал дожидаться?
Сестра ответила с деланным простодушием:
— Я ему сказала, что вы уехали… Он сразу ускакал, ничего не сказал. Просто повернул лошадь — и все. И ординарец за ним следом помчался.
Таня, рассматривая на свет ампулу с кровью для переливания, осведомилась еще равнодушнее:
— И не спросил даже, куда я уехала?
Сестра понимала, что именно это больше всего интересует Татьяну Владимировну, и хотела было ответить неопределенно: пусть помучается эта недотрога. Но, вдруг пожалев ее, сказала ласково:
— Не спросил ничего… И я ему ничего не сказала, даю вам честное слово.
В деревню въехали машины, прибывшие для эвакуации раненых. Таня пошла в госпитальный взвод и вместе с Машей осмотрела наиболее тяжелых, чтобы выяснить их «транспортабельность». Подошла она и к Каллистрату Евграфовичу.
— Вот вы и уезжаете, — сказала она.
Раненых осмотрели, и санитары начали их выносить поодиночке. Таня сбегала к себе, принесла кулек конфет из своего офицерского пайка и сунула «ямщику» на дорогу. Он смущенно отказывался, потом сдался и сказал:
— Ну, спасибо, товарищ капитан медицинской службы. Век вас не забуду.
В комнате было холодно от беспрестанно открывающихся дверей.
Таня сказала:
— Помните того гвардии майора, который ехал с нами вместе в карете? Он вчера тут был, в медсанбате…
