Часов около девяти Зебеде отправился расставлять пикеты. Я отошел немного в сторону и лег, положив ранец под голову. Ночь была очень теплой. Стрекотали кузнечики. На небе было несколько звезд. Все было тихо кругом. Из деревни доносился бой часов. Наконец я заснул.
Зебеде разбудил меня и Бюша около двух часов ночи. Пришел наш черед идти в пикет.
Еще была ночь, но по горизонту уже пробежала светлая полоса. В тридцати шагах мы встретили лейтенанта Бретонвиля, который поджидал нас. Мы пошли сменять часовых. Как сейчас помню шаги пикета среди ночи и слова, которые в ту ночь служили паролем и отзывом.
Меня поставили около изгороди, и я принялся медленно шагать вдоль нее. Рядом виднелись низкие крыши деревни; на дороге стоял часовым конный гycap. Вот и все, что мне было видно.
Долго пробыл я здесь, прислушиваясь, шагая и думая. Все спали. Белая полоска на небе увеличивалась. Становилось все светлее. В поле начали перекликаться перепела. Это напоминало мне деревню Четырех Ветров. Я подумал: «В наших полях, перепела тоже перекликаются… Спит ли сейчас Катрин? Спят ли остальные?»
Я вспомнил, как сменяются утром часовые у ворот Пфальцбурга. Я был погружен в думы, как вдруг издали до меня донесся стук копыт, где-то галопом неслась лошадь. Я посмотрел кругом, но ничего не увидел. Всадник проехал, очевидно, в деревню. Топот смолк, до меня доносился лишь смутный гул. Что это значило? Через мгновение всадник выехал из деревни и галопом помчался по нашей дороге. Я подошел к краю изгороди и, взяв ружье на прицел, крикнул:
— Кто идет?
— Франция!
— Какого полка?
— Двенадцатого егерского… Эстафета.
— Проезжай.
Он поехал дальше еще быстрее. Я слышал, как он остановился среди нашего лагеря и крикнул:
— Где командир?
Я взошел на вершину холма, чтобы посмотреть, что произойдет дальше, и увидел, что в лагере началось движение. Появились офицера. Всадник направился к командиру Жемо. Я не слышал слов — было слишком далеко, но я видел, что все пришло в возбуждение. Солдаты кричали, жестикулировали.
Вдруг забили зорю. Пикет обходил по кругу, снимая часовых. Зебеде, весь бледный, крикнул мне:
— Иди сюда!
Потом он тихо сказал:
— Жозеф, нас предали: Бурмон, начальник авангарда, и пять других негодяев перешли на сторону врага.
Голос Зебеде дрожал. Кровь застыла у меня в жилах. Я поглядел на остальных солдат пикета: у двух стариков дрожали усы, а глаза были такие страшные, что казалось, они ищут, кого бы убить. Никто не произнес ни слова.
Когда мы пришли к лагерю, батальон был уже под ружьем. На всех лицах отражалось ярость и негодование. Барабаны гремели. Мы стали в ряды. Командир, бледный, как смерть, замер в седле, глядя на свой батальон. Я припоминаю, как он выхватил шпагу, чтобы заставить барабаны замолчать, и хотел что-то сказать. Но слова не вязались друг с другом, и он, как безумный, начал кричать:
— Ах, канальи!.. Вот ведь негодяи! Да здравствует император! Не давать пощады!
Он выпаливал эти слова, сам не понимая, что говорит, однако весь батальон нашел его речь превосходной. Все солдаты закричали хором:
— Вперед! Вперед! На врага! Не давать пощады!
Мы скорым маршем прошли через деревню.
Сперва все шли молча, но через час солдаты начали разговаривать, кричать и все громче браниться. Все проклинали маршалов и офицеров Людовика XVIII, кричали об измене.
Тогда командир остановил батальон и, выехав вперед, сказал, что «изменники спохватились слишком поздно, и их предательство нам теперь не может повредить, так как мы сегодня же врасплох нападем на врага и опрокинем его».
Эти слова успокоили солдат. Они совсем развеселились, когда слева послышался далекий пушечный выстрел.
Раздались крики:
— Вперед! Да здравствует император!
По всей долине, заполненной войсками, пролетел этот крик от полка к полку. Мы получили приказ повернуть направо. Я помню, что в деревнях, через которые мы проходили, население радостно приветствовало нас и кричало:
— Французы! Французы!
Видно было, что они любят нас. Во время привалов крестьяне приносили вкусный хлеб, большие кувшины темного пива и угощали нас всем этим.
Весь день мы шли скорым маршем, несмотря на невыносимую жару. Нас обгоняли другие войска.
В одной деревушке, через которую прошел наш авангард, мы увидели несколько убитых пруссаков, валявшихся на улице. Эта деревня называлась Шатле, а река, протекавшая около, — Самбр. Это была глубокая река со скользкими и крутыми глинистыми берегами.
Мы перешли через мост и расположились лагерем на другом берегу. Мы были теперь почти в авангарде — впереди нас находился лишь полк гусар.
К ночи мы узнали, что вся армия перешла Самбр и что произошли сражения у Шарлеруа, Маршиенн и Жюме.
Около нашего лагеря начиналась большая буковая роща. Пришло известие, что пруссаки, которых император отогнал от Шарлеруа, остановились на другом конце рощи. Мы с минуты на минуту ждали приказа двинуться на них, но затем выяснилось, что неприятель отступил к Флерюсу. Пальба, раздававшаяся все время слева от нас, стихла.
Среди ночи нам раздали хлеб и рис, и мы выступили. Светила луна. Деревья и поля отливали серебром. Мне вспомнился лес под Лейпцигом и яма, куда я упал и где на меня набросились два прусских гycapa. В том же лесу, немного дальше, был изрублен бедняга Клипфель. Эти воспоминания побудили меня двигаться осторожно, напряженно всматриваясь во тьму.
Приблизительно через час мы подошли к лесу вплотную. Здесь мы на несколько минут остановились. Из чащи не доносилось ни звука. Мы двинулись дальше.
Мы шли по довольно широкой лесной дороге. Часто попадались светлые открытые поляны. Бюш тихо сказал мне: — Я люблю запах леса, это напоминает мне родину. А я думал: «Мне и дела нет до всех этих запахов! Главное сейчас, не заполучить пулю».
Часа через два мы вышли из леса. За все время нам не встретилось ни души. Гусары, сопровождавшие наш батальон, теперь уехали.
Мы находились среди полей. Впереди, в двух тысячах шагах, виднелось селение с колокольней. Это был Флерюс. В равнине, налево, горели костры.
Там находился наш третий корпус, который прогнал пруссаков от Шарлеруа.
Мы расставили часовых и улеглись спать. Никто и не подозревал, что для многих эта ночь будет последней и на другой день произойдет ужасная битва при Линьи[21].
Несмотря на усталость я несколько раз просыпался среди ночи. Кругом все спали. Кое-кто громко бредил. Бюш не шевелился. Я прислушивался. Слева слышались оклики «кто идет?», впереди— немецкие слова.
В двухстах шагах, по пояс во ржи, стояли наши часовые. Издалека с севера доходил глухой шум — то слабый, то усиливавшийся. Можно было подумать, что это ветер или дождь, но я знал, что это едет прусская артиллерия и обоз, их батальоны и эскадроны. Я думал, удастся ли нам одолеть эти необозримые вражеские силы и выйду ли я живым из этой войны.
Было еще очень рано, когда сыграли зорю. Солдаты начали собираться. Солнце появилось из-за горизонта. Заранее можно было предсказать жаркий день.
Запылали костры. Кое-кто побежал за водой. Капрал Дюхем, сержант Рабо и Зебеде — все ветераны 1813 года — пришли потолковать со мной.
— Ну, что, бал скоро начнется! — крикнул Зебеде.
— Да…
Мы стали пить водку, закусывая хлебом, и наблюдать за передвижением кавалерии, которая выезжала из лесу.
Все думали, что битва разыграется около деревни Сент-Аманд, самой отдаленной от нас и находившейся слева. Наши войска подходили. Пруссаки выстраивались на холмах, позади трех видневшихся деревень.
Неожиданно мы заметили, что наша кавалерия движется вправо, к деревне Линьи. Пруссаки тоже стали сосредоточивать свои силы около этой деревни.
Около девяти часов забили барабаны и батальоны выстроились к боевой готовности. Мимо нас промчался генерал Жерар со своим штабом. Всадники направились к холму, высившемуся над деревней Флерюс.
Почти в это же мгновение началась пальба. Стрелки из корпуса Вандама подошли к деревне слева и открыли стрельбу. Туда же направились два полевых орудия. Скоро мы увидели, что наши стрелки вошли во Флерюс, а три-четыре сотни пруссаков отступили дальше, к Линьи.
Генерал Жерар спустился с холма и проехал перед батальонами, оглядывая наши ряды. Генерал был толстым человеком, лет сорока пяти, с большой головой. Он не сказал нам ни слова.
Затем все офицеры собрались около нашего правого фланга. Мы стояли с ружьями к ноге. Ординарцы носились туда-сюда, но сами войска пока не двигались. Прошел слух, что нашим главнокомандующим будет маршал Груши[22] и что император напал на англичан в шестнадцати милях от нас.
