Обер-ефрейтор Зелльнер какое-то время тоже наблюдает дьявольское зрелище. С отвращением он возвращает зондерфюреру стереотрубу. Ужас, боль, презрение отражаются на его лице.
Он смотрит на небо, вспоминает свои высокие, цветные церковные витражи, через которые в почтенный мрак церкви на головы молящихся падают лучи света. Люди торжественным хоралом славят Господа своего! Высокими, торжественными, мощно звучащими детскими, женскими и мужскими голосами они поют «Хвала Господу в высях небесных и мир человеку на земле». Они испытывают торжественный, высокий душевный подъем — неужели это те же самые люди, созданные Богом, что сейчас, охваченные сатанинской ненавистью, разрушают свои богоугодные творения? Превращают в развалины то, что построили; сжигают то, что сами создавали; вырывают с корнем то, что сажали и возделывали, и убивают то, что зачинали, убивают в оргии танца смерти, развязанного ими?
Зелльнер соскальзывает по крутой стене балки вниз. Тщательно протирая очки, он медленно возвращается в бункер к своему телефону.
Взводы, целые роты взмывают к небу, живое человеческое лицо разрушается, стройное человеческое тело превращается в бесформенные клочья плоти и раздавленные кости вбиваются в землю.
Среди этого ада — непостижимо! — еще лают несколько легких орудий румын, которые действительно с беспримерным мужеством и ожесточенностью сопротивляются гигантскому русскому огневому удару.
Огненная стена опадает так же внезапно, как она выросла до неба. Секунды мертвой тишины. Где-то высоко извивается пламя отдельных пожаров. Дым и чад тянутся над позициями и постепенно развеиваются. Обер-лейтенант и Безе кивают друг другу. Русские устроили фейерверк, который должен был безжалостно разорвать и изрубить румынский фронт.
Когда завыли первые снаряды, напряжение немного отпустило Виссе.
Он со знанием дела и как опытный человек наблюдает за развитием боевых событий и ждет, холодно и спокойно, того момента, когда сможет действовать. Из полковых штабов поступают отдельные донесения.
Узнать удается не очень-то много. Более отдаленные командные пункты полков, чья связь с дивизией не нарушена, только сообщают, что роты и батальонные командные пункты находятся под тяжелейшим русским артиллерийским обстрелом и несут большие потери.
Связь с ними нарушена. Отдельным связным удалось добраться лично, и они сообщают то же самое.
Несколько солдат одной роты, которые в короткие секунды огневой паузы из своих окопов перебежали на командный пункт полка, там задержаны и растерянно доносят, что от их роты ничего не осталось и они последние пятеро, оставшиеся в живых.
Санитары, которых послали на передовую, были сами ранены или убиты. Выяснить конкретно, как обстоят дела на передовой, что осталось от передних линий, обер-лейтенанту пока не удается. Поэтому он снова и снова взбирается на крышу бункера, чтобы хотя бы визуаль но составить себе картину.
— Танки идут! — кричит Безе.
Виссе машет рукой. Он и сам уже через клочковатый туман разглядел в бинокль изуродованный лунный ландшафт и увидел, как из воронок ползут на холмы стальные чудовища русских танков.
— Теперь дело пахнет керосином, господин обер-лейтенант, и черта с два мы узнаем, удержат румыны Ивана или он пройдет.
Виссе пожимает плечами. Он не может покинуть свой пост, поскольку в любую секунду из высших инстанций могут последовать запросы или важные указания.
Безе предлагает съездить на вездеходе к передним линиям и посмотреть, что происходит. Кремер как водитель тоже готов.
Обер-лейтенант запрещает им это. Безе — переводчик и может в любой момент понадобиться.
— Мы должны ждать, пока не появятся более точные донесения!
— Этого нам совсем незачем ждать, потому что русские танки будут скорее, чем донесения, — ворчит Безе, которому не разрешили отправиться на разведку.
Виссе напряженно следит за развитием русского танкового наступления. Танки выезжают, как на учебном полигоне, выстраиваются в ударные клинья и атакуют широким фронтом. Из орудийных стволов маленькими язычками вырывается пламя, и тонкий дым ползет над глинисто-зелеными корпусами, отчетливо выделяющимися на белой скатерти снега.
Как рождественские огни — на фоне заснеженных холмов.
Тупой, мощный звук залпа и сразу за ним взрывы первых попаданий. Короткий миг самообмана улетучился. Русские стреляют на короткие дистанции. Виссе видит: на танках гроздьями висят русские солдаты. За Т-34 бегут толпы красноармейцев.
Треск пулеметов, русских автоматов. Обер-лейтенант знает, что танки достигли передовых позиций румын.
Теперь должна была бы всей огневой мощью ответить собственная оборона, уничтожить пехотное сопровождение и вступить в борьбу с танками. Но раздаются лишь отдельные выстрелы, и он только может предположить, что они идут из румынских окопов. Давно уже должна была включиться собственная артиллерия: точно нацеленными огневыми ударами выбить из танковой стаи хотя бы несколько Т-34.
Дозвониться до генерала не удается. Отчета о положении не получишь. Виссе раздумывает, может, действительно попытаться самому пробиться вперед? Тут на вездеходе генерала появляется майор Биндер. Он был на передовой.
Машина, которой снарядом разнесло заднюю часть, несет на себе и следы пулеметного огня. Водителю, к счастью, только рикошетом задело плечо.
Лицо у майора серое, выражающее страх и потрясение.
— Почему не стреляет наша артиллерия? — Виссе показывает на участок фронта, где вражеские танки беспрепятственно подъезжают к позициям и берут их под обстрел.
— Потому что артиллерии больше нет! Орудия разбиты, люди почти все погибли, боеприпасы взорвались.
Орудия дивизии были разделены почти по всей линии фронта. Под тяжелым артиллерийским огнем русских половина их была тут же уничтожена или выведена из строя. Оставшиеся на флангах стреляют тем, чем могут, но они слишком маломощны, чтобы по-настоящему сконцентрировать свой огонь и воздействовать на русское наступление. Русские атакуют почти с одинаковой интенсивностью по всей линии фронта.
— Образовали ли они хотя бы противотанковые группы? — Виссе задает этот вопрос, вспоминая собственный опыт. Когда прорываются танки, борьба как бы начинает складываться из отдельных акций. Это те мгновения, когда бойцы идут на танки, когда кто-то из солдат с хладнокровной решимостью, вопреки почти неизбежной гибели, прыгает на стальное чудовище, прикрепляя к нему магнитную мину, или, бросаясь на идущий танк, швыряет гранату в башенный люк.
Это высшее проявление солдатского мужества, и те, кто при этом гибнет, в полном сознании всей смертельной опасности, навстречу которой идут, и есть герои битвы.
Майор отрицательно качает головой:
— Им незачем больше бросаться под танки. Передней линии уже не существует, только вдавленные в землю клочья тел и раздавленные остатки оружия! Ни единого противотанкового орудия, которое могло бы встретить Ивана и вселить мужество в людей!
Это горький укор немецкому командованию, которое бросило румын на произвол судьбы. Биндер пытается смягчить этот упрек, поскольку знает, как старался обер-лейтенант добиться помощи.
— Противотанковое орудие, хорошо замаскированное за позициями, поддерживает людей — им так важно знать, что оно есть! Ведь это в большинстве своем люди без боевого опыта, не то что испытанные в боях немецкие солдаты, которые точно выжидают момент, берутся за свои винтовки, устанавливают пулеметы и косят врага!
Майор поднимает руку и тут же опускает ее.
— Те, кто пережил артиллерийский обстрел, чувствовали себя беззащитными и покинутыми. Они продолжали тупо сидеть в своих окопах, застыли от страха, когда увидели перед собой танки, и от страха нередко даже закрывали лицо руками. Гусеницы прошли прямо по ним и раздавили их, перемешав с комьями земли и превратив в сплошную кашу из глины, крови и мяса! Это было чудовищно. Никогда еще я не видел такого: они гибли без сопротивления. Многие сгибались перед красноармейцами, сопровождавшими танки, и те прикладами винтовок разбивали им черепа.
Зато в саперном батальоне я увидел, что значит толковый и умелый командир части. У майора самые крепкие позиции. Повсюду хорошо обустроенные пулеметные гнезда. Когда к нему подошли танки, он первым подскочил к пулемету и стрелял, как сумасшедший, в пехотное прикрытие Т-34. Он увлек своих людей, а затем пробрался вперед и стал наблюдателем на передовой, корректировал огонь, и люди стреляли так ожесточенно, что уничтожили почти все пехотное прикрытие русских танков перед своими траншеями. Целыми гроздьями падали русские со своих боевых машин. Казалось, что человеческие клубки на танках — это толстый слой глины, а пулеметный огонь — мощная струя воды, которая ее оттуда смывает.
