этом свидетельствовало все: взгляд, жесты, интонация голоса. Даже когда он обращался к Вале, все внимание было обращено к ней. Инна действительно хорошенькая, красивая девушка, но разве можно так боготворить ее, доверяться после более чем случайного знакомства? Человек ведь красив не только своей внешностью, а на то, чтобы глубже узнать его, нужно время. «Он влюблен в нее!» — повторила Валя мысленно.
Третьяк что-то говорил ей, но она, погруженная в мысли, не слышала его. Переспросила:
— Что такое?
— Разговор у нас с Инной был интересный, когда мы с толпой беженцев возвращались в Киев. Инна говорила, что обязательно станет подпольщицей или уйдет к партизанам. Ты не пыталась осуществить свои намерения, Инна?
— Пробовала, но неудачно, — ответила девушка задумчиво и слегка сдвинула брови.
— Почему неудачно?
— Где их найдешь? В лес идти боюсь. Есть у меня знакомая актриса Рая Окипная, она встречается с каким-то Максимом. Я чувствую, что они не просто так встречаются, пробовала вызвать Раю на откровенность — она только смеется и еще ни одного поручения мне не дала. Говорит: сама ищу связей. А в том, что они подпольщики, я уверена. — Девушка вдруг закрыла ладонью рот. — Ой, этого-то вам не надо было говорить...
— Разумеется, — снова не выдержала Валя. — Тем более что ни Леонида, ни меня ты хорошо не знаешь. А я, возможно, работаю переводчицей в гестапо и завтра же донесу на твою артистку...
— Вы не донесете!.. Вы же не захотите погубить нашего человека, — смущенно, сжимая пальцы своих рук, проговорила Инна.
— Это она в шутку, чтоб ты была осторожнее... — сказал Третьяк.
— Но и болтать о таких вещах не следует, — резко поучала Валя.
Разговор на этом закончили. Третьяк еще пытался как-то сгладить неловкость, но напрасно. Инна начала быстро собираться. Он сказал:
— Ты хоть координаты свои оставь. Тебя можно будет когда-нибудь повидать?
— Пожалуйста. — Инна назвала адрес. — Прошу извинить меня, — обратилась к обоим и пошла, забыв даже сказать «до свиданья».
— Хочешь привлечь ее к работе? — спросила Валя.
Третьяк почувствовал иронию в интонации, однако ответил сдержанно:
— Нет.
— Просто увлекся хорошенькой куколкой? — Валя смотрела на него в упор, почти с неприязнью.
— Предположим. И что же?
— И ты действительно собираешься поддерживать с нею связь?
— Возможно, что как-нибудь наведаюсь.
— Леня, ты к ней не пойдешь...
— Почему? — уже теряя уравновешенность, с вызовом спросил Третьяк.
— Не пойдешь! С этой фифочкой небезопасно поддерживать знакомство. Ты же сам видишь, что это такое. Сперва сболтнет, потом понимает, что сказала глупость, и хватается за голову. Мне приходилось видеть таких дурех. Будь уверен, она и про нас начнет в самом неподходящем месте болтать: «Чувствую, что Третьяк и Прилуцкая подпольщики, они не просто так встречаются».
«Какие слова подбирает: «сболтнет», «фифочка», «дуреха», — подумал Третьяк. — У нее слепая антипатия к Инне».
— Между прочим, я почему-то думаю, что Рая Окипная и Максим — действительно подпольщики, а видишь, не вовлекают эту болтушку в работу.
«Болтушку», — отметил в уме Третьяк.
— Леня, ради нашей дружбы, ради пользы дела прошу тебя — выбрось ее из головы, забудь. И говорю я это не из ревности, поверь мне, так подсказывает здравый смысл. Нельзя ставить под угрозу организацию...
Валя, видно, хотела еще что-то добавить, но он опередил ее:
— Погоди. Отец этой девушки — ответственный работник райкома партии, сама она комсомолка, преданная советской власти...
— Ты проверил или это только с ее слов? — перебила Валя.
— ...И если мы откажемся, — запнувшись, продолжал Третьяк, — использовать ее для совместной деятельности, то разве не должны хотя бы позаботиться, чтобы она не допустила ошибки и не погибла напрасно. А проверять, конечно, надо всех...
Валя уже начинала понемногу успокаиваться.
— Напрасно гибнуть — никому не делает чести.
— Это жестоко, Валя. Мы ведем борьбу во имя жизни и не имеем права бросаться людскими судьбами, даже такими «никчемными», с твоей точки зрения, как эта Инна. Понятно, что ставить товарищей под удар я не буду. Но имею же я право на любовь, на личное счастье даже в этих адских условиях? Скажи — имею?
Валя смерила его презрительным взглядом.
— Ты говоришь как влюбленный мальчика, а не как подпольщик.
Третьяку надо было смолчать, простить Вале эту резкость, понять, что он ей небезразличен, но в пылу пререканий он потерял над собою контроль и сказал такое, что будет лежать на его совести долгие, долгие годы.
— «Влюбленный мальчишка»... А сама ты зачем просишься к нам в дом? Не ищешь ли своего личного счастья?..
Ошеломленная услышанным, Валя оперлась локтями о стол, лицо спрятала в ладонях.
Третьяк уже понял свою ошибку, спохватился:
— Валя, Валечка, прости меня. — Встал у нее за спиною, гладил плечи, волосы, шею. — Прости, родная! Клянусь тебе, что я забуду Инну, это мне вовсе не нужно, забуду ее навсегда. А ты переходи к нам, Валечка, завтра, сегодня, оставайся сейчас... Нам действительно будет лучше вдвоем. И не обижайся на меня. Я прошу тебя.
Она встала, подошла к двери, где висело ее пальто, Надев его, сказала:
— Я тебя прощаю, Леня. Не время нам ссориться. Но к вам я не перейду.
— Валя! Подумай!
— Это решено!
Светло-серые, в золотых крапинках глаза впервые посмотрели на него отчужденно.
По улице гнали военнопленных. Большая, длинная колонна двигалась медленно, нестройными рядами. Еще недавно эти воины Красной Армии бросались в атаки, сражались, крепко держали в руках оружие, а сейчас шли хмурые, истощенные, шатаясь от ветра. Кто в шинелях, кто в просоленных от пота гимнастерках, кое-где мелькали рваные матросские бушлаты. Каждого из них где-то будут ждать матери, жены, дети... А они проходят через оккупированный Киев под конвоем гитлеровцев, изнуренные, едва живые. Патруль пристреливает тех, кто отстал, кто пытается что-то подобрать на дороге. Жители Киева незаметно дают им вареную картошку, краюшки хлеба, печеную свеклу, фрукты — все,
