— Петров Александр, здесь?
— Д–д–да, был…
— Что значит, был? — спросила женщина и высунулась в проем уже по пояс, рискуя упасть с верткого офисного стула. Оглядела коридор внимательно. — Где он?!!!
— Простите, это я, — пояснил Саша. Уши горели. Хотелось провалиться на этаж ниже.
Медик долгую секунду молчал и смотрел на Сашу, видимо обдумывал сказанное.
— Ну, так и будем сидеть или войдем все–таки? — начал раздражаться врач.
Сашка подхватился и на нетвердых ногах пошел за доктором. В кабинете ярко горели люминесцентные лампы, белело оборудование, блестели в стеклянных шкафах биксы, склянки, медицинский инструментарий… Увидев последнее Сашка вздрогнул.
— Раздевайтесь. Вещи на кушетку.
«Сейчас вот на этой кушетке все и произойдет!», — думал он. Саша начал порывисто снимать и класть на стул одежду. Брюки сползли со стула на пол, резко нагнувшись, поднял их, но чуть не опрокинул стул — зацепившись виском за спинку. Потирая висок, посмотрел на доктора — «заметила?».
— Зачем на стул–то? Я же объяснил, кладите на кушетку.
— А-а? Я, сейчас! — Саша стал спешно переносить вещи на кушетку. Рубашка зацепилась за спинку стула и опрокинула его. Грохот оглушил словно выстрел из пушки.
— Та–ак, — сказала доктор, — молодой человек, Вы мне сейчас весь кабинет разнесете! Оставьте все! Сядьте и успокойтесь, больно не будет.
Саша сел.
— Собственно я не столько боли боюсь… сколько ожидание тягостно, что–то лихорадит меня — нервы, наверное.
— Вот и хорошо, посидите, расслабьтесь, — глубоким, тихим голосом успокаивала женщина, не забывая, что–то писать в личной карте больного. Сашка заметил, что волосы у нее черные, как вороново крыло, и пишет она левой рукой.
— Ну что, успокоились? Тогда идите в соседнюю комнату.
Саша прошел в трусах в операционную. Что это именно операционная он понял по раскладному столу в центре комнаты и большой лампе над ним, состоящей из шести ламп с круглыми отражателями за стеклом, направленными на стол. По ногам тянуло сквозняком, он сразу замерз.
В первую секунду показалось, что все уже готово. Трое в халатах, во главе с приземистым, наверное, главным хирургом, стояли в масках над соседним столом. Раскладывали на застеленной каталке инструмент, перевязочное, склянки с шовным материалом, — Шурик знал все эти сложные названия — мама была медсестрой в больнице. Теперь всё было не как с мамой… Вдоль позвоночника прошла дрожь, но проявилось и любопытство. Глазея по сторонам, Санька прошел к операционному столу…»
***
Сашка встряхнулся, он не мог позволить памяти углубляться дальше в эти воспоминания. Только врачи говорят: «будет не больно…», и рассчитывают на местную анестезию. Когда режут действительно можно терпеть, хоть и неприятно слышать хруст ножниц по собственным тканям. Сашка в этот момент даже думал, что самое болезненная часть операции — пронзительная боль укола в чувствительное место… Но так он думал только вначале и середине… Настоящая боль началась позже — при коагуляции тканей током. Разрядами тока делается искусственный ожог на ране, чтоб не кровоточило. Один раз вытерпеть можно — глаза из орбит… Но ведь одного раза мало… и давай, как паяльником — туда–сюда, туда–сюда, и снова в начало… Запах жареной плоти… Своей между прочим. И это еще не все, можно, ведь и сильней обезболить, но кто сказал, что ток идет только от Катода к Аноду в разряднике? Ток еще идет и по нервным синапсам во все близлежащие органы и тут начинается внутренняя свистопляска с болью, напряжением и выворачиванием мышц и органов…
Шурик тряхнул головой, чтоб прогнать эту жуть, и улыбнулся — он не заорал тогда, только скрипел зубами, до крови прокусил губу… А через месяц уже начались тренировки, два года все было хорошо… Так глупо… на соревновании… даже до финала не дошел. И кто додумался назвать эту песчинку камнем. Фигня какая–то, а как зашевелиться — хоть на стенку лезь!
Дверь открылась, Сашка увидел молодую медсестру.
— Ко мне? — улыбнулась она, заходи. Процедура прошла быстро, укол сделан профессионально, почти, без боли. Саша часто заходил потом, выпить чаю, поговорить… Марина и про инъекции не забывала.
***
Было уже три часа ночи. Больные спали. На сестринском посту сидели двое. Разговаривали вполголоса.
— Марин, ну ты представь только жизнь какая, у старика!
— Обычная жизнь, в те времена таких было много…
— «В те времена», он, как рассказал мне…, а в наше время, стали бы пятьдесят дней стоять под военкоматом?!! Так–то! А они, дети войны, стояли!
— Саша, они сироты были, и цель в жизни у них была одна — отомстить…
— Вот и ты туда же, а старик помнит, и говорит, что ненависть была, а главное в мыслях было отстоять, и защитить, чтоб не пропадали больше братья…
— Не заводись, — Марина положила Саше на плечо руку, — главное все в прошлом, лишь бы это никогда не повторилось.
— А если не помнить, то и повторится… и не раз! Вон по всей России сколько скинхедов развелось… А еще в шестидесятые, семидесятые годы двадцатого века девушка ночью могла всю Москву не опасаясь пройти…
— И теперь может, — рассмеялась Марина, — только в милицию забрать могут!
— Это еще зачем?
— Ну, что ты право, как ребенок?
Марина вдруг посерьезнела:
— Ты прав в одном — люди сейчас другие… И еще, тогда не видно было плохих, а теперь не видно хороших! Сань расскажи мне лучше дальше: как он воевал, что после войны…
— Да, что говорить, я мало… Ребята все попали на фронт. Кто–то раньше, другие позже. В живых осталось трое.
Александра Михайловича направили учиться в летное училище. К концу войны он уже сбил больше шести самолетов. Летал он летчиком–стрелком на бомбардировщике. Был ранен. Теряя кровь, продолжал отстреливаться, чем спас весь экипаж. Такие бомбардировщики называли еще «Летающей крепостью».
— Б-7?
— А ты… откуда знаешь?..
Марина, довольная произведенным эффектом продолжила:
— Один из самых больших четырехмоторных бомбардировщиков второй мировой. Американцы, в конце войны, бомбили на таких самолетах флот и укрепления японцев на острове Папуа Новой Гвинеи. Советский Союз закупал у Америки эти машины партиями, по договору помощи, впрочем, как и танки, и легковые машины. Бомбардировщик имел два пулеметных расчета. Один стрелок сидел спиной к пилоту, другой в нижней части самолета, что позволяло иметь хороший обзор для стрельбы. В отличие от наших самолетов под сиденьями имелись дополнительные броневые листы для защиты от пуль. Бомбардировщики были более защищенные, но из–за этого тихоходные… — Марина перевела дыхание, и озорно добавила:
— Еще?
Шурик не ожидал такого, и не мигая смотрел на «подкованную в военном деле» медсестру.
— Ты увлекаешься историей бомбардировщиков? — пролепетал он.
— Нет, — рассмеялась Марина, — историей, я, конечно увлекаюсь… Просто у меня очень хорошая память, а позавчера по телевизору была передача про «Летающие крепости».
— Да-а… с такой памятью тебе в институт надо!
— А я учусь, на заочном отделении.
— И, мне бы, надо… — покраснел Шурик.
— Поступай к нам!
— Я, лучше в физкультурный…
— Так я там и учусь — на факультете реабилитологии!
— Вот здорово! Тогда точно попробую! — воспрял духом Шурик.
— Думаю, у тебя получится. А дед тебе рассказывал, где воевал?
Сашка не сразу переключился.
— На Дальнем Востоке, — ответил он, и замолчал, собираясь с мыслями. — Они бомбили японцев, высаживали десанты, строили…
***
Александр Михайлович ворочался, дышал неровно, тяжело. Ему снились первые месяцы после войны. Радость победы уже поутихла, осталось тихое понимание — теперь все будет. И начались тяжелые будни подъема страны из разрухи. Их авиаполк выстроили, спросили: «Кто поедет строить теплоэлектростанцию, выйти из строя!» Шагнули все, и все поехали. Снилось, как тяжело было расставаться с самолетом. Для каждого члена экипажа самолет — дом, крепость, друг, живое существо!
Паровоз остановился под вечер. Дал протяжный гудок. Светило солнце. На воздухе было уже не так жарко, как в поезде. Старшие чины разморенные «вываливались» из офицерского вагона. Нижним чинам было проще — они ехали в деревянных теплушках, с грузовой открытой дверью, и теперь, весело, как горох ссыпались в траву.
— Михалыч, не ты забыл? — спросили сбоку. Это был Лешка, разбитной, но хороший парень из соседского экипажа.
Михалыч легко нагнулся, достал из кустов брошенный ранее вещмешок, показал, и закинул за плечо.
— Это хо–ро–шо! — протянул Алексей, наверно, задумался, что делать с мешком в руках? Потом просто бросил чужое имущество обратно в вагон, и пояснил:
— За ним сам придет! Растяпа!
