— А, Вито, — сказала она, когда он помогал ей снять пальто. — Это профессор Стейси.
— Профессор. — Он слегка поклонился.
— Мы выпьем кофе в библиотеке несколько позднее, а сейчас я мечтаю выпить.
— Конечно, графиня.
Он собрался уйти, но задержался и заговорил с ней по-итальянски. Она покачала головой и ответила ему тоже по-итальянски. Он покинул холл через дверь в глубине.
— Графиня? — спросил я.
— Не слушайте Вито. — Она вежливо, но твердо пресекла мой интерес. — Он ужасный сноб. Проходите сюда.
В холле было прохладно и приятно. Пол выложен черной и белой плиткой, винтовая лестница, на стенах две-три картины, писаные маслом. Пейзажные полотна восемнадцатого века. Она открыла двойную дверь красного дерева, за которой оказалась большая библиотека. Все стены заняли книги. Французские окна смотрели в сад. В камине Адама ярко горел огонь за решеткой. На крышке рояля стояли во множестве фотографии, в основном, в серебряных рамках.
— Скотч вас устроит? — спросила она.
— Прекрасно. — Она подошла к буфету и занялась напитками. — Как вы узнали, кто я? От каноника Калена? — спросил я.
— Я знала о вас с тех пор, как вы начали свое исследование биографии Гарри. — Она подала мне стакан.
— Кто вам сказал?
— Друзья, — ответила она. — По старым временам. Те, которым все становится известно.
Это заставило меня подумать о Тони Бьянко, моем приятеле из ЦРУ, который работал в посольстве, и я сразу разволновался.
— В Министерстве обороны никто не захотел ответить ни на один из моих вопросов.
— Я бы удивилась, будь это иначе.
— Однако вам они отдали тело. Вы обладаете большим влиянием?
— Можно сказать и так. — Она вынула сигарету из серебряного портсигара, прикурила и села в качалку у камина, скрестив стройные ноги. — Профессор, вам приходилось слышать о SOE?[4]
— Разумеется, — ответил я. — Администрация секретных операций. Подразделение британской разведки, созданное в 1940 году по указанию Черчилля для координации действий партизан и движения сопротивления в Европе.
— В действительности, старик сформулировал его задачу так: «Поджечь Европу». Я там работала.
Я был поражен.
— Но вы же были совсем ребенком?!
— Девятнадцать, — сказала она. — В 1944 году.
— А Мартиньи?
— Посмотрите на рояле. Последняя фотография в серебряной рамке.
Я подошел к роялю, взял указанную фотографию, с которой на меня смотрела она, до удивления не изменившаяся за исключением одного: она была блондинкой с горячей завивкой (кажется, это так называлось). На ней была маленькая черная шляпка и одно из тех пальто военных лет с большими плечами и сильно приталенное. Шелковые чулки, туфли на высоком каблуке и оригинальная сумочка из черной кожи дополняли образ.
Рядом с ней, глубоко засунув руки в карманы, стоял мужчина среднего роста в кожаном пальто поверх костюма из твида. Его лицо затенялось частично опущенными полями темной фетровой шляпы, в уголке рта примостилась сигарета. Темные глаза были лишены какого-либо выражения, а улыбка имела жестокую привлекательность. Он выглядел опасным человеком.
Сара Дрейтон подошла ко мне.
— Он здесь мало похож на оксфордского профессора этики, правда?
— Где это было снято?
— На Джерси. Недалеко отсюда. Май 1944. Кажется, десятого.
— Но я на Джерси уже достаточно долго, чтобы узнать, что остров в то время находился под немецкой оккупацией, — усомнился я.
— Так оно и было.
— И Мартиньи был здесь? С вами?
Она подошла к письменному столу эпохи Георгов, выдвинула ящик и достала маленькую папку. Когда она ее открыла, я сразу увидел, что в ней несколько старых фотографий. Она подала мне одну из них.
— Эту, по очевидной причине, я не держу на крышке рояля. — Она была одета почти так же, как на той фотографии, что уже показывала, а на Мартиньи было то же кожаное пальто, только под пальто форма офицера СС, а на голове фуражка с серебряной кокардой в виде мертвой головы. — Штандартенфюрер Макс Фогель. По-вашему, полковник. Выглядит франтом, правда? — Она улыбалась, забирая у меня фотографию. — У него была эта слабость, у Гарри. Он любил форму.
— Боже мой, что все это значит?
Она не ответила, но протянула мне другую фотографию. Эта немного потускнела, но осталась достаточно четкой. Группа немецких офицеров. Двое из них стоят впереди, несколько отдельно от остальных. Один из них, в форме офицера СС, Мартиньи, но у меня даже перехватило дыхание, когда я узнал его собеседника. Одно из самых известных лиц Второй мировой войны. Фельдмаршал Эрвин Роммель. Пустынный Лис, собственной персоной.
Я спросил:
— Это тоже здесь снято?
— О, да. — Она спрятала фотографии в ящик и взяла мой стакан. — Полагаю, вам не мешает еще выпить.
— Да, было бы очень кстати.
Она наполнила мой стакан и протянула мне, и мы снова сели у камина. Она достала сигарету из портсигара.
— Следовало бы бросить, наверно. Да уже поздно. Одна из дурных привычек, которую я позаимствовала у Гарри.
— Могу я рассчитывать на объяснение?
— Почему бы нет? — сказала она и повернулась к французскому окну, в которое стучался дождь. — Не могу придумать лучшего занятия для такого дня как этот, а вы?
Это началось, если можно с уверенностью судить, где именно что-либо берет начало, с телефонного звонка, который прозвучал в квартире бригадира Дагела Манроу в Хастон-Плейс, что в десяти минутах ходьбы от лондонского штаба SOE на Бейкер-стрит. Как глава Секции D он имел около кровати два телефонных аппарата. Один из них напрямую соединялся с его офисом. Именно этот телефон и разбудил Манроу в четыре часа утра 28 апреля 1944 года.
Он слушал, постепенно мрачнея лицом, потом тихо выругался.
— Я сейчас буду. Проверьте пока, в городе ли Эйзенхауэр.
Спустя пять минут он уже сам открывал входную дверь, вздрагивая от промозглого холода. Закурив первую сигарету дня, он поспешно зашагал по пустынной улице. Манроу уже исполнилось шестьдесят пять. Приземистый, он выглядел сильным, несмотря на совершенно седые волосы. Его круглое некрасивое лицо скрашивали очки в стальной оправе. Ходил он в старом дождевике Барберри и с зонтом.
В его осанке и внешнем облике не было ничего военного, что и не удивительно. Его ранг бригадира просто обеспечивал ему необходимую власть в определенных кругах. До 1939 года Дагел Манроу был по профессии археологом. Если точнее, египтологом, членом совета колледжа Всех Святых в Оксфорде. В течение трех последних лет он возглавлял в SOE Секцию D, которую внутри организации называли Департаментом подлых трюков.
Он свернул к входу на Бейкер-стрит, кивнул ночному охраннику и сразу пошел наверх. Когда он вошел в свой офис, за его столом сидел ночной дежурный офицер, капитан Джек Картер. У Картера был искусственный протез вместо ноги, потерянной при Дюнкерке. Он ухватился за палку и приготовился встать.
— Не нужно. Сидите, где сидите, Джек, — остановил его Манроу. — Нет ли у нас чаю?
— Термос на столе для карт, сэр.
Манроу отвинтил крышку, налил чай в чашку и выпил.
— Боже, какая мерзость. Хорошо, что хотя бы горячий. Ладно, рассказывайте.
Картер поднялся и, хромая, подошел к столу, на котором была разложена карта юго-западных областей Англии: Девона, Корнуолла и основной части пролива Ла-Манш.
— Учения Тигр, сэр, — сказал Картер. — Вы помните подробности?
— Моделирование высадки во время Вторжения.
— Правильно. В Девоне на заливе Лайм есть место, которое называется Слептон-Сендс. Оно достаточно похоже на пляж Юты в Нормандии, который мы наметили для высадки, чтобы прекрасно подходить для тренировочных целей. Большинство молодых американцев, которым предстоит в этом участвовать, совершенно не имеют боевого опыта.
— Это мне известно, Джек. Давайте ближе к делу, — сказал Манроу.
— Прошлой ночью конвой состоял из восьми десантных судов. Пяти из Плимута и трех из Бриксема. Естественно, под эскортом военных судов. Им предстояло отрабатывать высадку на пляж в Слептоне.
Картер замолчал. Манроу сказал:
— Скажите мне, сколько по наихудшим оценкам.
— Они были атакованы немецкими Е-ботами, по нашим предположениям, пятой и девятой быстроходных флотилий, которые базируются в Шербуре.
— Ущерб?
— Два десантных судна точно затонули. Остальные повреждены торпедами.
— И счет от мясника?
— Пока еще невозможно сказать точно. Ориентировочно: двести матросов и четыреста пятьдесят солдат.
— Вы хотите сказать, что прошлой ночью мы потеряли шестьсот пятьдесят американских солдат? Шестьсот пятьдесят человек, когда мы даже не начинали еще вторжения в Европу? — сказал Манроу.
