Обернулись не только Гильом и Шарвен — все неожиданно и, возможно, помимо своей воли приостановили шаг, когда в зал вошел высокий человек, на первый взгляд кажущийся нескладным, даже неуклюжим. Шарль де Голль твердо проследовал к мадам де Тенардье, склонился и учтиво поцеловал руку. Потом поднял крупную породистую голову, взглянул на генерала де Тенардье глазами, в которых, как показалось Шарвену было больше холода, чем учтивости, и сказал:
— Разрешите поздравить вас, господин генерал, с семейным торжеством. Я много наслышан о капитане Эмиле де Тенардье как о командире незаурядной воли и незаурядных способностей. Мне доставляет удовольствие сказать вам об этом потому, что, к сожалению, таких слов не скажешь о многих офицерах нашей армии.
— Вы так думаете? — усмехнулся генерал. — Не слишком ли мрачно, господин де Голль? Лично мне кажется, что офицерам нашей армии не нужно занимать качеств, о которых вы изволите говорить.
Де Голль ответил с плохо скрываемым сарказмом:
— Вашему оптимизму можно лишь позавидовать, господин генерал.
Шарвен легонько толкнул Гильома:
— Для гостя он не слишком вежлив, а?
— Они с ним тоже не церемонятся, — вполголоса бросил Гильом.
— Кто — они?
— Генералы Тенардье и Лакутюры… Если хочешь знать мое мнение, я скажу: держать такого одаренного, умного офицера в черном теле — постыдно для армии. И не только для армии. Он давно должен быть генералом, а не подполковником.
— Не их поля ягода? — спросил Шарвен.
— Шарль де Голль? По знатности своего рода он заткнет за пояс любого, к чьей фамилии прилепилось дворянское «де». Еще в тысяча двести десятом году король Филипп Август подарил одному из его предков — Ришару де Голлю — ленное владение в Эльбеже. Не за красивые глаза, а за заслуги перед Францией. Другой его предок — шевалье Жеан де Голль — участвовал в Семилетней войне. В тысяча четыреста шестом году с небольшим отрядом арбалетчиков он переправился через Сену и штурмовал Шарантом. Для этого надо было обладать храбростью льва. И никому другому, а именно Жеану де Голлю король поручил защищать ворота Сен-Дени, которые осаждал герцог Бургундский… Вот так, мой дорогой Арно.
— Похоже, ты собираешься писать исторический роман об этом малоизвестном подполковнике, — сказал Шарвен. — Но почему же он до сих пор не генерал? Ты можешь это объяснить?
— Почему? Потому что он не любит заглядывать в зубы сильным мира сего. Он прямо утверждает: чтобы Францию больше не постигла та же участь, что постигла ее в семьдесят первом, когда ей и вправду оставили лишь глаза, чтобы оплакивать свои несчастья, нам сейчас необходимо пересмотреть всю свою военную концепцию. Он утверждает: ставка на глухую оборону в будущей войне — это ставка на поражение. Он предлагает создать сильный танковый кулак, сильные подвижные механизированные части. Понимаешь? Должен быть таран! Да, таран! А лакутюры и тенардье смеются над де Голлем, военные министры называют его прожектером и, конечно, не помышляют прислушаться к голосу здравого смысла. Им жалко денег, которые потребуются для перевооружения. А кто потом будет плакать? Народ. Народ, дорогой Шарвен.
Шарвен украдкой взглянул на своего друга и поразился: никогда он не предполагал, что Гильом Боньяр, этот беззаботный в обыденной жизни человек, которому, казалось, все моря по колено, может с такой страстью, с такой неподдельной горечью думать и говорить о надвигающихся событиях. Или Шарвен плохо знал Гильома? Знал лишь поверхностно?
Гильом между тем продолжал:
— Де Голль — прирожденный стратег…
— Кажется, он направляется в нашу сторону, — перебил Шарвен. — Говори потише.
Де Голль действительно приближался. Заложив руки за спину, он шел твердым, но отнюдь не чеканным шагом, как ходят вымуштрованные служаки: в его походке скорее сказывался характер, чем привычка. Он уже прошел было мимо Гильома и Шарвена, как вдруг остановился, и на его лице мелькнула улыбка.
— Авиация? — спросил он коротко у Гильома. — Я, кажется, видел вас однажды у самолета.
— Летчик лейтенант Гильом Боньяр, господин подполковник, — так же коротко доложил Гильом.
Шарвен стоял в нерешительности, не зная что делать. Он, как и Гильом, был одет в штатское, черный фрак и густо накрахмаленная манишка с галстуком-бантом изрядно его смущали, а де Голль смотрел теперь только на него, смотрел выжидающе, точно хотел спросить: «А вы?».
— Летчик лейтенант Шарвен, — негромко сказал Арно и, сам не зная зачем, добавил: — Истребительная авиация.
— Очень хорошо…
Что хотел этим сказать подполковник, Шарвен так и не понял, а де Голль, еще раз бросив внимательный взгляд на летчиков, проследовал дальше.
— Де Голль — единственная здесь личность, достойная уважения, — сказал Гильом, провожая его взглядом. — Я говорю обо всей этой своре блистательных солдафонов.
Шарвен засмеялся:
— Генерал де Тенардье не преминул бы тебе заметить: «Не слишком ли мрачно, господин лейтенант?»
— Плевать мне на Тенардье! — бросил Гильом. — Лучше посмотри, кто там стоит у окна!.. Смотри во все глаза, Арно, других шансов так близко увидеть Жанни де Шантом у тебя не будет. Папаша оберегает ее от знакомств так, словно она индийская магарани.
Жанни де Шантом стояла рядом с молодым полковником авиации и без особого оживления о чем-то беседовала с ним. Полковник смеялся, жестикулировал короткими, не по росту, руками, изображая, видимо, перипетии воздушного боя и явно желая развеселить Жанни. Но та со скучающим видом разглядывала проходивших мимо людей, изредка кивая головой в знак того, что она все же слушает своего собеседника. Потом, вдруг увидев Гильома, без всяких церемоний повернулась к полковнику спиной и быстро пошла через зал.
— Рада вас видеть, Гильом! — еще издали воскликнула она. — Вы не против того, чтобы я присоединилась к вам? Этот несносный болтун Бертье ужасно мне надоел. Всякий раз, встречаясь со мной, он рассказывает о своих необыкновенных подвигах на Ближнем Востоке и где-то в Африке. То он на своем истребителе поджигает дома мятежников, то с воздуха расстреливает каких-то вооруженных до зубов дикарей, то штурмует колонны повстанцев. Скажите, Гильом, действительно надо быть храбрым и искусным летчиком, чтобы с воздуха поджечь хижину? Это очень сложно?
— Конечно, мадемуазель! — ответил Гильом. — Ведь самолет летит со скоростью нескольких сот километров в час, а хижина стоит на месте. Здесь нужен опыт.
— Только опыт? А что еще?
— Ну и ненависть к тем, кто живет в этих хижинах. Не сомневаюсь, что у такого летчика, как полковник Бертье, есть то и другое… Познакомьтесь с моим приятелем, Жанни. Арно Шарвен. Тоже летчик, хотя далеко и не такой доблестный, как полковник Бертье. За всю свою жизнь он не поджег ни одной хижины и не убил ни одного дикаря.
— О чем он, наверное, очень сожалеет?. — протягивая Шарвену руку и глядя ему прямо в глаза, спросила девушка.
— Наполовину, — без улыбки ответил Шарвен. — Хижины меня не привлекают… А вот вооруженные до зубов дикари…. — он с вызовом посмотрел в сторону Бертье.
— Вы опасный человек, мсье Шарвен! И не совсем осторожны… Хотите потанцевать?
У Жанни были пышные светлые волосы, от которых исходил тонкий запах дорогих духов, в больших серых глазах, когда она поднимала их на Шарвена, он видел и любопытство, и легкое, почти неуловимое волнение.
«Что ее волнует? — думал Шарвен. — Общее внимание, которого она не может не видеть? Восхищение ее красотой?»
И вдруг она спросила:
— Я вам нравлюсь, мсье Шарвен?
Как ни странно, но он не почувствовал в ее вопросе и тени кокетства — она задала его непроизвольно и совершенно серьезно ждала ответа. А Шарвен молчал. Молчал до неприличия долго, и девушка уже подумала, что он не расслышал ее вопроса, но Шарвен ответил:
— Не знаю.
Ему показалось, что она чуть-чуть от него отстранилась, словно откровенным, признанием он оттолкнул ее от себя. Оттолкнул и обидел. Он сказал:
— Не сердитесь на меня, мадемуазель де Шантом.
— Меня зовут Жанни.
— Жанни… Кажется, полковник Бертье подает вам какие-то знаки. Если хотите, я провожу вас к нему.
— Нет. Полковник Бертье меня не интересует, — она снова посмотрела на него изучающим взглядом. — Вы побаиваетесь полковника Бертье? Как старший офицер он может причинить вам неприятности?
— Вы невысокого мнения о летчиках Жанни. Наверное, вы судите о нас по вашему другу Бертье?
— Возможно. И всегда радуюсь, когда ошибаюсь… Вы не устали, мсье Шарвен?
— Меня зовут Арно.
— Арно… Покружимся еще?
— Да.
3
Ее отец, один из директоров концерна, объединяющего заводы авиационного моторостроения, слыл в своем кругу умеренным либералом. Будучи еще совсем молодым человеком, он в разгар острой политической борьбы вокруг дела Дрейфуса примкнул к тем, кто выступал против шовинистического и националистического угара, и даже участвовал в манифестации, организованной левыми силами Франции, требовавшими прекратить гнусный спектакль.
