— Какими трудностями? — спросил Рэке.
— Например, тридцатикилометровым маршем. Приблизительно на полпути просто остановился и сказал: «К такому маршу я не приучен, товарищ унтер-офицер. Мне очень жаль, но это так». Мне ничего не оставалось, как отправить его назад в санитарной машине. В результате мой взвод единственный в роте пришел к финишу не в полном составе.
Тем временем они дошли до столовой, но кофе там уже не было. Шиндлер предложил зайти на минутку к нему домой. Рэке согласился.
Они удобно уселись в комнате Шиндлера. Офицер продолжил свой рассказ:
— Вы можете говорить Кольхазу что хотите, хоть кол у него на голове тешите, а он стоит на своем. К тому же он постоянно ворчит. Представьте себе: однажды на политзанятии он встал и без всякого смущения заявил: «Человеку, воспитанному при социализме, чуждо солдатское сознание». Причем сказал он это с таким спокойствием, что я от удивления рот раскрыл. Самое страшное заключается в том, что он убежден в своей правоте, понимаете?
— И что же вы ему ответили?
— Взвод весь вечер пытался доказать ему, что он не прав, но безрезультатно. Как горох об стенку.
— За что он получил взыскания?
— Хорошо, что вы об этом спросили. Это вам нужно знать… — Шиндлер вынул из портфеля какой-то листок бумаги, расправил его на столе.
— Это происходило на занятиях по ПВО. Я сидел сзади и смотрел, как ребята занимаются. Вдруг заметил, что Кольхаз время от времени посматривает в окно, а потом что-то пишет на бумажке, лежавшей у него в тетради. После занятий я сказал ему, что видел, как он, вместо того чтобы слушать материал, писал письмо или еще что-то. Он дерзко посмотрел мне в лицо и без смущения протянул записку. Вот она! — Шиндлер подал через стол записку.
Рэке взял ее и стал читать:
Когда
Преисподняя вспугивается
И разверзаются земля и небо,
Когда вокруг все гибнет
В плеске мечты
И страха,
Хочу стать раковиной
На дне морском
И слушать
Вечную тишину…
Рэке еще раз прочел стишок, на миг задумался, затем спросил:
— Что же вы сделали? Говорили с ним о стихотворении?
— Конечно. Мы долго объясняли ему, что учеба не развлечение, что на занятиях учат необходимым вещам, но увы! Он встал, начал протестовать, заговорил о возвращении человечества к средневековью, о варварстве и прочей ерунде. И нес ахинею до тех пор, пока не получил выговор за плохое поведение на занятии. А как же с ним еще можно было поступить?
— А стихотворение? — спросил Роке. — Его точку зрения на учебу пока оставим. Однако в стихотворении он выражает свои взгляды. Об этом надо бы поговорить.
Шиндлер сочувственно посмотрел на Рэке и покачал головой:
— Чистая белиберда. Преисподняя, раковина, вечная тишина… Что за бред? У нас конкретных дел по горло, нужно успешно завершить учебную программу. Вы сами знаете сегодняшние требования.
— Знаете, в двадцать лет человек чем-то похож на строительную площадку, где все в росте, все изменяется чуть ли не каждый день. — Рэке улыбнулся. — Уже готовые дома стоят рядом с еще не достроенными. У многих домов только заложен фундамент, и еще есть много свободного места… Если вы придете на такую площадку и захотите что-то построить, то сначала нужно проверить грунт. А то может оказаться, что строишь высотное здание на песке: на фундаменте, который предназначен для хижины…
— Вы вполне оправдываете свою репутацию, — прервал собеседника Шиндлер, задетый его тоном. — Дома, которые мы строим, стоят на прочном фундаменте. А то, что человек не успел сделать за двадцать лет, он тем более не сделает за полгода. Этого не сможет никто и вы, кстати, тоже.
— Извините, — примирительно сказал Рэке. — Вы, конечно, правы, и я вас ни в чем не упрекаю. Но здесь есть одно «но», и доказательство тому это стихотворение…
— Согласен, — улыбнулся Шиндлер. — Вы, наверное, хотите выслушать вторую историю. Кстати, она произошла всего несколько недель назад… Наш патруль встретил его в маленькой пивной на окраине города, когда ему положено было быть в части. Он, разумеется, испугался, да что толку. Он там писал стихи, видите ли, совершенно забыв о времени… Мы говорили с ним, как с ребенком, объясняли, что так вести себя нельзя, что в армии все должны соблюдать дисциплину. Все напрасно! Он заявил нам, что поэзия не нуждается ни в каком попечительстве. Если бы это зависело от него, он бы только писал стихи, ни на что не обращая внимания. И меньше всего на время. Командир взвода пытался еще раз ему по-хорошему объяснить, что в армейской жизни дисциплина имеет очень важное значение. Но он ответил, что его это не устраивает и что если он должен приноравливаться к жизни, то пусть и она к нему приноравливается. Это уж было слишком. Пришлось объявить ему строгий выговор с предупреждением. С тех пор он еще больше замкнулся. Он делает только то, что ему приказывают, не больше и не меньше, и все время молчит. Сейчас он, наверное, в спортивном зале.
— Я хотел бы на него посмотреть, — сказал Рэке, — но так, чтобы он этого не заметил и не написал по данному поводу стихов.
Шиндлер, подумав немного, сказал:
— Хорошо, идемте. Вы увидите его через окно.
Они отправились к спортивному залу. Было сыро и холодно.
— Вот еще что, — начал Рэке. — Не может быть, чтобы неправ был всегда только он. Может, вы расскажете еще что-нибудь?
— Кроме двух-трех случаев, когда он вел себя не так, как всегда…
— Что же было? Расскажите! — настаивал Рэке.
— Ну, например, на уборке картофеля в сельскохозяйственном кооперативе. Я боялся, что парень начнет отлынивать и опозорит все отделение, а случилось наоборот. Он работал как одержимый, не пререкался и вырыл на своем участке картошку раньше всех. Я его спросил, почему он на работе ведет себя не так, как на службе. Он посмотрел на меня так, как будто впервые увидел, и ответил: «Работа как специфически человеческая деятельность составляет, в конце концов, смысл жизни». Так или примерно так, я уже точно не помню.
— Хорошо, — воскликнул Рэке, — он прав!
— Или история со сбором средств для Вьетнама, — продолжал Шиндлер. — Наша рота обратилась ко всем солдатам полка с призывом собрать деньги в фонд помощи детям Вьетнама. И что вы думаете? Берет он свое денежное довольствие и на виду у всех кладет сорок марок на стол, ровно половину. Ребята ему говорят: «Ты с ума сошел». Он посмотрел на них, даже не могу сказать как, и, ничего не сказав, ушел. После обеда вызвали его к командиру роты и спрашивают, что его побудило к этому. При разговоре присутствовали все командиры взводов и унтер-офицеры. Он встал и отрубил: «Я потому не жалею денег, что ненавижу войну и все, что с ней связано. Потому, что я не принадлежу к числу тех, кто в пылу бесполезных разговоров и формального осуждения забывает о деле. А дело стоит вначале. Это еще Гёте сказал».
— Удивительно! — воскликнул Рэке. — Да, он смелый парень.
— Некоторые из офицеров стыдливо опустили глаза. Ротный сохранил самообладание и у всех на виду положил еще пятьдесят марок на лист. В итоге наша рота сдала больше, чем все другие, вместе взятые. Вот какой он парень! Поди пойми его!
— Почему же об этом не упомянуто в характеристике? — спросил Рэке. — Там лишь вскользь говорится о его положительных качествах, но ничего конкретного. После вашего сегодняшнего рассказа о нем складывается совсем иное представление.
— Я не знаю, как так получилось… Вообще-то вы правы…
В этот момент дверь спортзала распахнулась. Вошел какой-то солдат, на миг остановился и тотчас же вышел. Шиндлер схватил Рэке за руку и прошептал:
— Это он! Теперь мы его упустили.
Рэке, который увидел в проеме двери лишь узкое лицо солдата и непокорный вихор, поблагодарил его за информацию.
Они направились к КПП.
— Кого вам дают кроме него? — спросил Шиндлер, когда они вышли за ворота.
— Рядовых Кенига и Поля.
— Кениг из нашей роты, — заметил Шиндлер. — Он у нас самый высокий. Думаю, больше метра девяносто. А Поля я знаю лишь по имени. Ну, надеюсь хоть чем-то да помог вам.
— Разумеется, спасибо, — поблагодарил Рэке. — А знаете, что мне понравилось в этом парне? Его удивительная искренность в словах и поступках.
— Во всяком случае, желаю вам удачи.
— Спасибо… Вам еще далеко?
— Нет, рядом.
— Тогда садитесь, подвезу.
* * *
Через несколько дней новички прибыли в часть. Рэке узнал среди них Кольхаза.
Вот неуклюже спрыгнул на землю последний солдат, который на целую голову был выше других. «Это и есть Кениг, — подумал Рэке. — Ему придется заказать кровать по особой мерке».
Когда были выгружены и вещи, новичков построили, чтобы познакомить с распорядком дня и распределить по отделениям. Рэке, стоя перед строем, наблюдал за тремя солдатами, которые были назначены в его отделение.
