Татьяна Матвеевна, стараясь не скрипеть дверью, вышла на лестничную площадку. Её соседка Анна Михайловна уже была здесь.
— Кого ищут? — шёпотом спросила Татьяна Матвеевна.
— Большевиков.
— Какие же у нас большевики, Анна Михайловна?
— Не знаю. Говорят, есть.
— А мой-то, мой-то Яша пошёл по воду! Вот беда! Ведь дома ни капли воды. Не в чем сварить картошку… Да что я о картошке? Вдруг возьмут кого из нашего дома?
— Моего мужа тоже дома нет…
Спустя некоторое время кто-то заколотил кулаком по железным воротам.
Татьяну Матвеевну бросило в жар. Ей показалось, что вокруг всё горит: пламя подбирается к ней, жжёт её, шипит и трещит. Её оглушал стук в ворота. Стук этот, может быть, не был таким сильным, но ей казался оглушительным.
— Яша! — ахнула Татьяна Матвеевна. Она узнала стук своего сына.
Яша Смирнов не любил ждать, стоять в очереди, просить. И мать не раз говорила ему: «Ну чего лезешь поперёд батька в пекло!» Отец Яши был где-то на фронте с самого четырнадцатого года, и было известно одно: воюет где-то с беляками, а где, неизвестно. Слово «батька» Татьяна Матвеевна вспомнила по пословице и учила по пословице не лезть на рожон. А Яша лез. И в этот раз. Подошёл к дому с полными вёдрами, умаялся, а тут ворота на запоре. Подождать бы, посидеть, не рыпаться, как говорила в таких случаях мать. Нет, не подождал: заколотил кулаком по железным воротам.
— Отворить!
Тут Татьяна Матвеевна забыла о предупреждении, подкреплённом выстрелом, раскрыла настежь окно, легла на подоконник, высунулась так, что ещё чуть — и полетела бы вниз. Но не о себе тогда думала. Увидела, как бежали обратно через двор к подворотне офицер с наганом, второй — с шашкой, а по бокам два солдата с винтовками и юркнули в подворотню.
Из окна был виден только вход в подворотню, как тёмный провал в пещеру. Но зато слышно было — ох, как слышно: громко, чётко, гулко, как оно бывает, когда звук проходит по трубе или по узкому закрытому коридору…
Сначала звякнул засов. Потом заскрипели ржавые петли и, как бы кряхтя, раскрылись старые, из котельного железа ворота.
А затем громкий голос:
— Руки вверх!
И тут же голос Яши:
— И мне?!
Бах! Бах! — два выстрела и такой звук, будто сбросили с плеча на землю мешок картошки: бум!
Что говорить о Татьяне Матвеевне? Как описать то, что она в эти мгновения почувствовала?
О чём могла подумать мать Яши, услышав голос сына и тут же вслед за этим два выстрела?
В Яше была вся жизнь Татьяны Матвеевны, и вот — убили сына. Единственного. Единственного близкого ей человека. Одного на всём свете.
Прошли какие-то минуты, а возможно, секунды. Говорят, что за такие мгновения человек может сразу поседеть.
И если с Татьяной Матвеевной это не случилось, то потому только, что она и так была седая.
Что было делать? Ждать, пока пройдут обратно убийцы? Или бежать туда, вниз?
Татьяна Матвеевна не успела прийти в себя от оцепенения, справиться с мыслями, додумать, решить. Она увидела, как из тёмного провала подъезда, согнувшись, медленно шёл Яша, ахнула и заплакала.
Что с ним? Так идут, шатаясь, вихляя, неуверенно ставя ноги, только пьяные. Но что это, что? Татьяна Матвеевна увидела, как её сын, выйдя из подъезда и сделав несколько неуверенных шагов, вдруг выпрямился, толкнул согнутым коленом одно ведро, за ним второе и выплеснул всю воду на землю. Затем, отбросив оба ведра, побежал к двери в парадное и скрылся. Вслед за Яшей не спеша прошёл человек в пенсне на шнурочке. Его-то Татьяна Матвеевна знала отлично. Человек этот чуть было не попал в лужу, ступил уже в неё ногой, но тут же отошёл вбок, брезгливо отряхнул ногу, как это делает кошка, когда намочит лапку.
Всё это произошло в какие-то короткие мгновения. Татьяна Матвеевна только успела сползти с подоконника, повернуться, и вот уже Яша в комнате, бросился к ней, обнял её…
Нет, он не плакал… Он дрожал, вернее, трясся, как при малярии, лихорадке — сильнее, ужаснее. Он трясся так, что мать, обняв его, не могла сдержать эту дрожь. И при этом Яша выл. Да, выл. Другого слова не подберёшь.
Белогвардейцы, видимо, ушли. Во дворе теперь была тишина. Какая-то особенная тишина, такая бывает только ночью, когда весь дом спит. А днём, днём всегда где-то в углу двора с уханьем колют дрова, или мальчишки с визгом и криком гоняют мяч, или шуршит веник дворника, ругается кто-то, выбивает ковёр, играет на рожке Габдулла или выкрикивает нараспев: «Старьё берё-ом!»
Не может быть двор большого дома безголосым. А сейчас дом оцепенел, как бы умолк навсегда, умер. И в этой тишине особенно страшными были звериные звуки, которые издавал Яша, не разжимая губ и стиснутых зубов.
У преподавателя русского языка и литературы Гавриила Ивановича был добрый взгляд, который как бы подбадривал учеников сквозь узкие овальные очки. Высокий лоб у него был почти без морщин, а небольшая русая бородка шелковисто поблёскивала. Гавриил Иванович был строгим и справедливым педагогом. Таких обычно любят ученики. Не все, правда, но большинство — за исключением лодырей и ловчил. А где, в каком классе их нет? Может быть, со временем такие ловчилы переведутся совсем, но в то время, когда Яша Смирнов учился в казённом училище, там хватало бездельников, или, как их теперь называют, тунеядцев. Они-то и не любили Гавриила Ивановича. К нему было не подладиться — ни папой-полицмейстером, ни мамой-фабрикантшей, ни лестью, ни хитростью.
На уроках Гавриил Иванович не терпел посторонних разговоров. Но в те дни, как известно, в городе много говорили о таинственных происшествиях на соляных промыслах.
Прошло несколько месяцев с того вечера, когда пропал старик Прокопыч (его так и не нашли), и фигура старика тенью плыла на облаках. Прошёл даже слух, что Прокопыча убили, он вознёсся на небо, а его тень бродит по ночам на промыслах. Проверить это было не просто: соляные промыслы стали чем-то вроде заколдованного места, и мало кто решался туда ходить, даже ночью. Постепенно район этот занесло илом и грязью, и разве что название одно осталось: «соляные промыслы».
Слухам, и притом самым различным, не было конца. Но в одном сходились все: исчезновение Прокопыча и таинственная тень на облаках связаны между собой. И ещё: ходить в район соляных промыслов опасно.
По утрам в школу приносили необычные новости. И без того в школе хватало выдумщиков, фантазёров и просто врунов, а тут такая необычайность. Вот и слышалось со всех сторон: «А я знаешь чего слышал?», «А хочешь, я тебе скажу, что там на промыслах было?», «А мне одна тётка сказала…»
Ну, всё в таком роде.
Случались такие разговоры, правда шёпотом, и на уроках Гавриила Ивановича.
Яша как-то раз наклонился к уху Миши Зинькова:
— Слышал о новом чуде на промыслах?
— Отстань!
— Нет, не отстану. Придвинься ближе. Знаешь, чего там было?..
— Чего-чего? Никаких чудес не бывает, а бывают загадочные явления, которые в конце концов получают научное объяснение. Понял?
— Нет, не понял. Если научно понятно, объясни.
— Вот Гавриил Иванович тебе объяснит, как трепаться на уроке. Цыц!..
Зиньков вовремя заставил Яшу замолчать.
Обычно Гавриил Иванович не давал ученикам отвлекаться на уроке. В таких случаях он прерывал урок и обращался к тому, кто шептался:
— Тебя не слышно. Ты хотел что-то сказать о «Мёртвых душах»? (Так говорил учитель, если на уроке разбирали это произведение Гоголя.) Так попрошу — встань и расскажи так, чтобы все слышали. А шептаться в обществе не положено.
Бывало по-разному. Иногда ученик смущался, как говорится, тушевался, или вскакивал, извиняясь:
— Простите, Гавриил Иванович.
А иногда поднимался и начинал рассказывать:
— Привидение Прокопыча каждую полночь появляется над промыслами.
— Ты сам видел? — спрашивал учитель.
— Мне рассказывали… Говорили ещё, что Прокопыч украл все ценности своих хозяев и тоже бежал. А его нагнали, убили, и теперь его мёртвая душа места себе не находит…
Выслушав одну-две такие фразы, Гавриил Иванович начинал сердиться и говорил:
— Хватит сплетен! Здесь не базар, а школа. Продолжим наш урок…
Бурные события того времени постепенно как бы затенили, отодвинули на второй план тайну соляных промыслов. И переписка между двумя вождями индейских племён Яшей и Мишей прекратилась. Какая тут игра в войну и в краснокожих, когда за окном настоящая война: стрельба и взрывы! Мальчишкам теперь было не до игр. О тайне соляных промыслов говорят всё реже и реже, но однажды, когда на уроке снова зашептались об этом, Гавриил Иванович сказал:
— Вот что, дети, я выяснил, что происходит на соляных промыслах. Смешно говорить о каком-то колдовстве. Неизвестно пока только одно: куда исчез Прокопыч.
