После напряженной работы механик вместе с Белошапкой и Сизовым тщательно проверяли моторы.
Ловкие руки Вальки и постоянное желание сделать что-нибудь приносили свою пользу. Механик, может быть, больше всех чувствовал необходимость этого шестого человека, ставшего органически необходимым на корабле.
Валька, казалось, расширился в плечах, подобрел. Он не дичился уже, не искал в каждом слове, обращенном к нему, смысла, оскорбительного для себя. Он становился равным среди моряков и не только их катера, но и во всей базе. Кому какое дело до того, что он ходит в бескозырке боцмана или в штанах Сизова и фланелевке Белошапки. Он был одет по форме, как полагается, всегда чист и подтянут и с удовольствием отдавал всем старшим воинское приветствие. Ему нравилось сходить на берег, встречать офицеров и козырять им с поднятой головой, при строевом шаге, с особым шиком отбрасывая руку на шов.
Незаконное дитя катера никого не смущало теперь, к нему привыкли, и, пожалуй, если бы он вдруг затерялся, его отсутствие было бы заметно.
Валька затаенно ожидал какого-то дела, подвига. Что он делает? Пока ничего. Наступит время, и его спишут. А куда? Неизвестность пугала его. Если его выбросят с корабля, он жить, конечно, не будет. Он на глазах усатого командира бригады бросится в море. Вначале покажет, что он моряк и плавать умеет, а потом камнем пойдет на дно и притихнет там навсегда. Пусть тогда они поймут его душу.
Валька совершил свой первый подвиг неожиданно. О нем долго говорили на побережье, а потом привыкли, так как героическое в то время становилось привычным.
Десантная операция была решена с присущей черноморцам храбростью и дерзостью. «Черная туча» ворвалась на занятые противником берега. Торпедные катера обеспечивали левый фланг морского десанта, чтобы отсюда не пришли корабли противника, базировавшиеся на Феодосию и Ялту.
Но противник пришел, и с ним вступили в бой балашевцы. Черные и злые от неудач, на дозорную «двойку» во главе с балашевской «девяткой» бросились четыре катера.
Морской бой на этот раз проходил в неравных условиях. Опасность обострялась тем, что вместо легких катеров, действовавших против них прошлый раз, пришлось иметь дело с тяжелыми катерами.
Балашев решил отходить под прикрытие своей береговой артиллерии. Вызвав по радио поддержку и пользуясь превосходством в скорости, он оторвался от противника. Невдалеке, за осенней волной, бегущей с последовательным рокотом, угадывались родные берега.
И в это время из-за бурунов выпрыгнули еще четыре торпедных катера, маскировавшиеся у скал. Балашев принял бой. Поддержка должна была вот-вот прийти.
— Сейчас начнется настоящая работенка! — прокричал он Вальке. — Держись только всеми четырьмя — и руками, и ногами. Маневр и огонь!
Это были последние слова, которые услышал на борту корабля Валька от своего командира. Бой продолжался всего несколько минут. Бой был похож на скоротечное воздушное сражение, где стремительность атак, напряжение механизмов, мускулов и сердец выжигает все, начиная от горючего и патронов и кончая человеческой энергией.
Противник атаковал с двух сторон. Вражеские катера проносились мимо, повернув в сторону двух советских катеров все свои пушки и пулеметы. Огонь пролетал над головами людей. Экипажи наших катеров сражались мужественно и упорно, как это присуще русским морякам. Балашев решил использовать торпеды. Он атаковал врага, торпедировал его. На воздух взлетели желтые огненные колонны, сразу упавшие в волну. Один тяжелый катер врага сразу пошел ко дну, как бы провалившись в пучину, второй загорелся, на минуту мелькнул хвостатый столб и тоже упал. Оставалось еще шесть. Злой огонь снова-налетел на них, и, когда оглушенный падением мальчишка вскочил на ноги, ни командира, ни боцмана, ни механика не было на местах. Они тоже упали, но подняться не могли. Катер, лишенный управления, прыгал на волнах, моторы работали, но управлять ими было некому. Валька подполз к командиру, и ему показалось, что рука его отделена от туловища, липкая, черная кровь разлилась вокруг. Боцман повис у пулемета, и его бросало из стороны в сторону.
— Товарищ командир! — Валька склонился над лейтенантом. — Товарищ командир...
— Валька, действуй, — хрипел лейтенант.
— Как? — кричал Валька.
— К штурвалу, Валька. Катер выбрасывай на берег, у Синей бухты... Только на берег, и только у бухты... Там пляж. Мы давно... во время шторма выбрасывали там свои фелюги...
— Есть, товарищ командир...
Валька поднялся к штурвалу, забрызганному кровью, и в точности, как будто здесь находился сам командир, выполнял все, что кричал ему Балашев. Он вспомнил все, что в последние месяцы объясняли ему и командир, и боцман, и механик. Он восстановил в своем ясном детском мозгу все, чему его учили Балашев и его товарищи.
Внизу почувствовали управление, сильнее забурчали моторы.
Значит, Белошапка и Сизов живы, он не один на их израненном корабле. Валька направил катер по курсу, указанному ему командиром. Он видел перед собой острую скалу, похожую на парус, ставшую торчком из глубины. Вправо от скалы Синяя бухта, и там отлогий берег и мелкая галька. Мальчишка почти лежал на штурвале и ловил каждое слово командира. Он старался наиболее полно и правильно выполнить приказания Балашева. Слух его обострился до предела. Когда он перебрал руль вправо и судно рыскнуло в сторону и чуть не врезалось всем бортом в волну, Валька услышал скверное ругательство, выдавленное лейтенантом сквозь зубы. Валька моментально выправил положение. Берег приближался. Он сбавил обороты моторов. Катер нырял, зарывался носом, но машины вели его вперед и вперед! Подполз Свиридов, придерживая руками развороченный бок. Мальчишка старался не смотреть на боцмана, тот «травил», и тошнота подкатилась к Валькиному горлу. Боцман кричал, ругался, но Валька не обращал на него внимания. Он следил только за одним человеком — за командиром. Боцман кричал, потому что он не догадался о маневре. Он видел — катер несется к берегу. Это плохо. Боцман приполз от пулемета, чтобы предупредить, но, свалившись рядом с командиром, услышал его приказание, понял все и притих. Командир кричал:
— Так... так держать, Валька!
Валька теперь решал, как лучше выброситься на берег. Он никогда этого не делал, а знал, что необходимо выбросить катер так, чтобы он не разбился, а для этого все нужно рассчитать. Мальчишка выключил моторы. Стало тихо. Только гудела вода, потом послышался треск, удар, и катер, выпрыгнув на берег, продрал днищем камни и свалился на бок. Сюда долетали соленые брызги, приносилась пена, пропитанная рыбными запахами, бежали какие-то люди с оружием в руках. Валька при помощи Белошапки и Сизова снимал на песок лейтенанта, боцмана и механика. Когда подошли запыхавшиеся люди, а после причалил санитарный катер, чтобы принять раненых на борт, Валька почувствовал свою власть и значимость. Он как бы вырастал в своих собственных глазах. Вслед за санитарным катером прибыл катер с техпомощью? Матросы наложили временные заплаты на пробитые бока, откачали ручными помпами воду, проверили моторы и, поставив его на плав, повели катер к базе.
Катер вошел в бухту и по всем правилам ошвартовался у пирса, где находилось командование.
— Кто командир катера? — спросил изумленный комбриг.
Валька стоял перед командиром бригады мокрый, вымазанный кровью.
— Товарищ командир бригады! Вольнонаемный Валентин Галин прибыл на торпедном катере из боевой операции. Из экипажа трое раненых...
— ...трое раненых и трое героев, — сказал командир бригады, прижимая к себе мальчишку. — Черт побери, еще с рапортом, ну прямо по-настоящему...
Вальку тискал в объятиях растроганный начальник политотдела.
— Ну что тебе сделать теперь? — спрашивал командир бригады. — Чего хочешь?
— Разрешите, товарищ командир бригады? — снова вытягиваясь, сказал Валька.
— Ну, проси, проси, вольнонаемный Валентин Галин.
— Я прошу отвезти меня в госпиталь... к нашим.
— Садись, поедем...
Валька сел рядом с командиром бригады, машина тронулась. Под баллонами брызгала галька. Шумело недалекое море, черные тени кораблей вставали во тьме, как призраки. Мальчишка почувствовал страшную усталость и дрожь во всем теле. Ему захотелось прижаться к кому-нибудь, может, даже расплакаться, ведь не так давно у него не было родных, а со всеми этими людьми он должен был сдерживаться.
— Тебе холодно, Валька? — участливо спросил командир бригады, почти приникая к нему пушистыми своими усами, которых мальчишка больше всего на свете боялся.
— Нет.
— Железный ты какой... Я когда-то думал — фитюлька. У меня тоже такой вот сорванец. Напишу ему завтра же о тебе, Валька. Пусть завидует в Москве, какие у нас тут чертенята на Черном...
В госпитале Валька шел позади командира бригады. Когда раскрылись двери палаты, мальчишку подтолкнули вперед.
