— Товарищи! Кулакам хорошо, на них волчьи тулупы, им можно и на площади. А у вас? — обращаясь к бедноте, спросил он. — Вот такое же, — и он указал на свою дырявую шинель.
Люди заколебались и нерешительно остановились.
— Пусть кулаки проводят свое собрание на площади, а мы будем в школе. Посмотрим, чья возьмет? — закончил Ершов, соскакивая со стола.
— Правильно! — закричала беднота. — Не пойдем!
После этого кулаки попытались организовать свое собрание на площади. Председательствовал у них мировой судья Переберин. Он предложил никакого Совета не выбирать (одно слово «совет» ему было противно), а выразить доверие волостной управе. Так и порешили. На этом кулацкое собрание закончилось. Но наиболее ретивые из кулаков не разошлись, а ринулись в школу, попытались сорвать собрание бедноты. Крестьяне выгнали их вон.
Собрание в школе проходило шумно, дружно и даже как-то торжественно. Когда выдвигали кандидатов в Совет, собрание хором спрашивало: кто он? И когда председатель отвечал: «большевик» или «фронтовик» — мигом вырастал над головами сплошной лес заскорузлых мужицких рук. Слышались возгласы: «Наш, постоит за бедноту!».
Поздно вечером собрание закончилось победой большевиков. Теперь в Совете большинство принадлежало фронтовикам и бедноте. В числе других фронтовиков был избран и я. На меня возложили обязанности волвоенкома и заместителя председателя Совета. Председателем был избран Тряпицин. Бывший помощник волостного писаря фронтовик Димитрин был избран секретарем волисполкома, большевик Иван Тихонович Киприянов — заведующим продовольственным отделом. По своему составу новый Совет был большевистским. Правда, многие из его членов не имели партийных билетов, но они искренне считали себя большевиками и действовали как большевики.
Первым актом новой власти был роспуск волостной управы. Старое здание волостного правления, замызганное и пропахшее табаком и мышами, казалось нам неподходящим для новой Советской власти. Само это здание и связанные с ним воспоминания о старой власти и ее действиях были противны народу. Поэтому для размещения Рождественского волостного исполнительного комитета были заняты два кулацких дома, хозяева которых (братья Лезины) жили на заимках. Первое, что решил Совет, это помочь бедноте и семьям погибших на фронте. Но как это сделать? Материальных средств у нас никаких не было. Управа оставила нам пустой денежный ящик и изъеденный мышами архив. Мы долго думали и обсуждали, как помочь нуждающимся, и наконец решили установить твердые цены на муку, чтобы обуздать спекулянтов и кулаков. Затем мы обязали кулаков выдавать семьям погибших на фронте по пуду муки на едока в месяц бесплатно. Каждому кулаку было дано твердое задание, сколько он должен выдать хлеба бесплатно и сколько по твердой цене. Это мероприятие новой власти кулаки встретили в штыки, они попросту саботировали его. Самых ярых саботажников мы сажали и кутузку, но это не давало должного эффекта. Тогда Совет решил изъять у кулаков часть излишков хлеба и сосредоточить их в своих руках, что вскоре и было сделано не без помощи дружины.
В апреле по указанию Уральского областного Совета мы произвели изъятие денежных средств у торговцев и промышленников, именуемое почему-то контрибуцией. Никто из торговцев и промышленников не хотел вносить эту контрибуцию, но мы уже немного научились ломать сопротивление этих людей. Стали вызывать в Совет повестками. А кто не являлся, того приводили под конвоем дружинники. Помню, как первым вызвали самого крупного торговца Ивана Сатонина, у которого было два магазина, один в селе Кузнецком, другой — в Губернском. На него было наложено 50 000 рублей. Он явился в Совет одетый почти в рубище и начал причитать жалобным голосом:
— Что вы, товарищи, откуда у меня таким деньгам взяться? Есть у меня ценные бумаги на двадцать тысяч рублей. Пожалуйста! — и он вывалил на стол аннулированные облигации какого-то военного займа царского правительства.
— Оставь это себе на память, — заявили мы. — Нам нужны деньги, а не доказательство твоей преданности царскому правительству.
— У меня нет больше ни копейки, дорогие товарищи, — продолжал плаксиво тянуть торговец.
— Не заплатишь, будешь сидеть. Отвести его в кутузку, — сказал Тряпицин.
Сатонин взвыл и повалился Тряпицину в ноги. Потом начал убеждать меня, что является мне каким-то родственником, но и это не помогло. Просидев пять дней в кутузке, on написал жене записку, и 50 000 рублей были доставлены.
Почти таким же образом приходилось поступать со всеми кулаками и торговцами.
Вскоре до нас дошли слухи, что в других местах Советы конфискуют промышленные предприятия и передают их в собственность народа. Наш Совет решил сделать то же.
Из промышленных предприятий в Рождественском была паровая мельница, принадлежавшая вдове Морозовой и ее сыну, и несколько кустарных мастерских по выделке кожи, которыми владели местные кулаки-старообрядцы. Мельницу и кожевенные мастерские Совет отобрал и передал в собственность общества, а управлять ими назначил своих представителей. Сапожник Феклистов Григорий Иванович был назначен уполномоченным по кожевенным мастерским, а приказчик с мельницы, однорукий матрос Колотушкин Федор Дмитриевич, — уполномоченным по мельнице.
Совету пришлось заняться и другими хозяйственными вопросами.
За войну жилье тютнярцев пришло в такое состояние, что требовало ремонта. Поэтому Совет разрешил нуждающимся мужикам заготовлять строительный лес в бывшем господском лесу, принадлежавшем владельцам Кыштымского завода. Лесничим Совет поставил своего человека Кузьму Сатонина, который беспрекословно подчинялся Совету. Сделана была также крупная заготовка строительных материалов для общественных нужд: на ремонт мостов, школ и других общественных зданий. Лесу заготовили много, но пилить его было нечем. Тогда Совет решил приобрести пилораму. Ее мы выменяли в соседнем Кыштымском заводе на хлеб, специально собранный для этого у зажиточной части села. Сбор хлеба прошел сравнительно хорошо, так как лесопилка нужна была всем, в том числе и кулакам. Пилорама работала день и ночь и приносила приличный доход. Оплату за распиловку леса и за размол зерна на мельнице брали натурой — мукой и зерном. В результате у нас скопились приличные запасы продовольствия, и мы имели возможность оказывать уже реальную помощь бедноте и семьям погибших на фронте. Таким образом, Совет все больше укреплялся и политически и материально.
Шел май месяц. Начался первый сев при Советской власти. Бедняки, получившие от Совета посевной материал, засевали свои клочки земли. Многие из них делали это как самостоятельные хозяева впервые. Кулаков решением Совета мы обязали в первую очередь обработать участки безлошадным семьям погибших на фронте.
Полевые работы были в полном разгаре. Сбывалась заветная мечта бедняков о том, что можно будет есть досыта и иметь свой хлеб до нового урожая. Тютнярцы, увлеченные полевыми работами, не заметили, как на них навалилась неожиданная беда.
Утром 27 мая до нас дошли слухи о том, что город Челябинск, который находится в шестидесяти километрах от Тютняр, заняли белочехи. Это известие поразило нас своей неожиданностью. Кто такие чехи и что им нужно? Никто из нас не мог ответить на этот вопрос. Одни говорили, что это кулацкая выдумка, что никаких чехов нет; другие советовали запросить область и проверить слух. Запросили, но на наш запрос область долго ничего не отвечала. События же развивались с неожиданной быстротой.
В тот же день к обеду со станции Аргаяш прибежал председатель сельсовета Спиридон Ходов и с ним казначей Николай Шпренгер. Они сообщили, что в Аргаяш со стороны Челябинска прибыл отряд каких-то чехов под командованием офицера и занял станцию. Аргаяшские кулаки во главе с хлебным торговцем Макаревским встретили чехов с хлебом и солью и, ликуя от радости, кричали на весь поселок:
— Христос воскресе! Долой большевиков! Конец иродам!
Ходов со Шпренгером с трудом выбрались из поселка задворками, а остальные члены Совета, видимо, были арестованы. Это были уже не слухи, а факты, ясно говорившие о том, что мы имеем дело с врагом, которого можно было ожидать у нас каждую минуту.
Раздумывать было некогда, поэтому на дорогу, идущую со станции Аргаяш, срочно была выставлена застава из наших дружинников во главе с членом Совета Кондратьевым. Но что еще делать, Совет не знал.
Наконец к вечеру из Екатеринбурга было получено указание создать ревком и приступить к организации добровольческого отряда. В ревком вошли Димитрин, Киприянов, я и другие. На следующий день ревком объявил запись добровольцев в партизанский отряд, который позднее получил название 1-го Рождественского партизанского отряда. Почему партизанский? Ведь он создавался не в тылу врага. Отряд формировался преимущественно из фронтовиков, которые смертельно устали и от войны, и от солдатской службы. Вступление же в партизанский отряд имело как бы временный характер. «Прогоним чехов — и разойдемся», — так думали многие добровольцы. Формировать Рождественский отряд и командовать им было поручено мне, а комиссаром его был назначен Димитрин.
