— Чего захотив, партбилеты?! Може ще и командировочну цидулу тоби пидать? Грамотей!..
Тоут сделал знак Холупенко прекратить разговор. Бронебойщик замолчал. Комиссара Иосифа Иосифовича Тоута не только слушались и уважали, его любили. Венгр по национальности, уроженец города Дебрецена, капитан Тоут был человек исключительно храбрый и принципиальный. Слова у него не расходились с делом, а говорил он мало, сдержанно. И если уж Тоут сказал что-нибудь, значит, так оно и должно быть. Вот и сейчас, стоило ему только головой кивнуть, как все замолчали.
А время шло. Уже стемнело, однако французов все не было. Тоут вопросительно посмотрел на Томова.
— Почему-то запаздывают. Худо только, что скоро совсем стемнеет, и это усложнит встречу, — спокойно ответил тот на вопросительный взгляд комиссара.
— Да и заблудиться могут, — так же спокойно произнес Тоут.
Вдруг со стороны Замостья донеслись орудийный выстрел и чеканная дробь крупнокалиберного пулемета. Потом послышался отдаленный взрыв.
С наблюдательного пункта, расположенного на дереве, связисты сообщили, что ими замечен пожар. Вскоре столб черного дыма стал виден всем. Пан Янек пояснил, что горит где-то в районе железнодорожной станции.
Спустя некоторое время, связисты передали, что по шоссе со стороны Замостья, движется бронемашина. Но что это? Она проехала место, где должна была свернуть. Потом вдруг остановилась и, развернувшись, стала съезжать по откосу вниз. Неожиданно машина исчезла из виду, будто провалилась сквозь землю.
Шесть конных разведчиков по приказу Томова помчались галопом к шоссе. За ними поскакал Томов с остальными разведчиками и доктором. Приблизившись, партизаны увидели в небольшом овражке перевернувшуюся набок машину. Из нее разведчики извлекли окровавленного человека в немецкой форме. Он был без сознания.
— Это не наш! — восклицает кто-то. — Это другой!..
— Чего «не наш»… Гляди, у него тоже нашивка с полосками на рукаве! — возражает ему кто-то в темноте.
— Да ты не понял. Я говорю, что это не тот, который был у нас. Тот маленький, а этот, смотри, какой детина!
— Давайте его на подводу… Только подстелите соломы. И ехать, Бондаренко, осторожно, слышите! — доносится голос доктора Зиммы.
Из бронемашины извлекают еще одного француза. Но этот уже мертв. Только сейчас обнаруживается, что у машины в верхней части пробоины, разворочен снарядом угол башни. В машине больше никого нет. Где же Легре и Жозеф? Что с ними? Почему их нет?..
В Замостье пожар стал утихать. Из темноты появился конник. Это связной от Тоута. Он докладывает, что к ним пришли три француза.
— Из тех, что были утром, есть кто-нибудь? — спрашивает Томов.
— Есть. Один. Тот, низенький, что обнимался с Холупенко. И с ним еще двое…
Вскоре Томов и Легре жмут друг другу руки как старые знакомые. Оба спутника Легре — бельгийцы. А Жозефа нет. Легре рассказывает, при каких обстоятельствах погиб его соотечественник. Оказывается, перед тем как уйти, они решили отомстить: из пушек и пулеметов расстреляли вагон с гитлеровской охраной на железнодорожной станции. Другая бронемашина, в которой находился командир дивизиона, французский лейтенант, подожгла выстрелом своей пушки цистерну с горючим. От пожара стали взрываться остальные цистерны. Немцы всполошились, перекрыли все дороги. И только одной бронемашине, той, что свалилась в овраг, удалось прорваться. А Легре и его друзьям пришлось пробираться к лесу пешком.
Тем временем при свете фонарика Зимма осмотрел раненого французского лейтенанта.
— Ранение нетяжелое, но он потерял много крови. Нужно срочно подыскать помещение!..
Тогда было решено, что в Щевню за летчиком отправится Томов с разведчиками и артиллеристами. Остальные же под командованием Тоута пойдут в близлежащий хутор, где будут ждать их возвращения.
Когда Легре узнал, что партизаны идут в Щевню за раненым летчиком, он чуть не захлопал в ладоши. Ведь летчика укрыли у поляков он и Жозеф. Это они доставляли ему медикаменты и продукты. Они же на своей бронемашине привозили в Щевню польского врача, когда летчику стало плохо. И Легре попросил взять его с собой.
— Ту ва бьен! — заключил он.
Особенно был рад пан Янек: как же, его сообщение подтвердилось!
…К полуночи группа Томова уже вернулась на хутор. Немцев не было. Они наезжали сюда только днем.
В дом, где расположился доктор Зимма с раненым французом, внесли летчика. У него было пулевое ранение в область правого легкого и сильно обожжены лицо и руки, но чувствовал он себя терпимо. Польский врач, которого привозил Легре из Билгорая, оказал ему своевременную помощь. Хуже дело обстояло с французским лейтенантом. Он был еще без сознания. Зимма сказал, что прежде всего ему необходимо сделать переливание крови.
— Может, тогда еще выживет. Но кровь нужна только первой группы, иначе…
Томов спокойно протянул руку:
— У меня первая. Берите.
Зимма взглянул на Томова недоверчиво.
— Берите смело! До войны я был донором.
Зимма смастерил на скорую руку «аппарат» из обычного шприца и резиновой кружки со шлангом. Хозяева дома помогали чем могли: затопили печку, вскипятили воду, отдали лучшие подушки, полотенца. Когда Зимма попросил чистую простыню, старушка полька достала из кованого сундука белоснежную простыню с широкой кружевной оборкой. Подавая ее доктору, сказала:
— Эта простыня, пан доктор, еще от приданого осталась. Я ее берегла с той войны… Но мне не жалко. Вы бьете лиходеев, от которых еще в мировую погиб мой отец. Берите все, что вам потребно, не стесняйтесь, родные!
…Процедура переливания крови заняла уйму времени, но зато француз пришел в себя и вскоре уснул. А незадолго до рассвета партизаны покинули гостеприимных поляков. Шли назад бодро: задание выполнено! Только на следующую ночь группа Томова достигла расположения полка. Здесь по-прежнему было пока спокойно, хотя, по донесениям разведчиков, в соседние села прибывали войска с артиллерией и даже танками. Видимо, место расположения партизан стало известно немцам, и они — в который раз! — готовились снова окружить неуловимую дивизию.
Утро началось с прилета «рамы». Фашистский самолет покружился над селом, но вскоре улетел, ничего не обнаружив. Партизаны научились хорошо маскироваться.
Легре был оставлен в полковой разведке — уж очень он сдружился с Холупенко. Бронебойщик прозвал своего друга «Марсельезой»… Бельгийцев зачислили в саперный взвод. Раненый французский лейтенант пока остался в распоряжении доктора Зиммы. Он был очень плох, и Зимма еще не раз переливал ему кровь. Легре по этому поводу отпускал очередную шутку:
— Несмотря на все усилия медицины, мой лейтенант все же выживет!..
Но Зимма не обижался и отвечал Легре его же поговоркой: «Ту ва бьен!» У Томова он крови больше не брал, подходящая кровь оказалась у Холупенко.
Серьезную операцию нужно было делать летчику. Его срочно готовили к эвакуации на Большую землю. Особенно трогательно прощался летчик с Легре, спасшим его от плена. Ночью на партизанском аэродрома они поклялись встретиться после войны. Взволнованный летчик чуть не прослезился, а Легре, стоя у телеги с носилками, тихонько хлопал его по плечу и говорил:
— Мои камарад, ту ва бьен!..
Но когда самолет взлетел, все увидели, что по щекам Легре катились слезы. Он долго не мог выговорить ни слова…
Быстро подружился Легре и с партизанами. Он был очень общительным, веселым. Излюбленное выражение «Ту ва бьен!» не сходило с его уст. Француза редко видели мрачным. Лишь вспоминая Марсель, где у него остались старая мать, жена и дочурка, он хмурил брови, задумывался. Да еще, когда говорил о гибели Жозефа. А в остальное время Легре больше шутил, отчаянно при этом жестикулируя.
Подружился он и с Томовым. С ним ему было легко. Они обходились без переводчика и без обычных «пояснительных» жестов. Легре подробно расспрашивал Томова о Москве и часто говорил, что к себе на родину он вернется непременно через Москву, чтобы побывать в Мавзолее.
Еще в первый день прибытия Легре в полк Томов подарил ему свою овчинную шубу, полученную в Москве перед отправкой в тыл врага. Французу она пришлась по душе — стояли холода, а он был в куценьком френчике. Легре очень любил рассматривать себя в шубе в зеркало и всегда с особым пафосом восклицал:
— Тепло, хорошо и госпожа маркиза прекрасна!.. Как-то комиссар Тоут сказал в шутку, что скоро наступит весна и ему придется сбросить шубу.
— О, мой комиссар, вы ошибаетесь, — ответил Легре. — В этом пальтишке я приеду после Великой Победы в Марсель, даже если будет сорокаградусная жара! И поверьте, мой комиссар, вряд ли кто усомнится, что столь элегантное творение куплено не на валюту в «Галери Лафайетт»!
…Шли дни, шли бои. Дивизия продолжала свой рейд и, как любил выражаться Холупенко, «робила шухэру». Легре усвоил это своеобразное выражение своего неразлучного дружка, приставив к нему частицу «де», означающую родительный падеж.
