— Что там, мам? — тихо спросил Костька, когда Ксения вернулась к детям.
— Дедушку, сынок, убило…
Кровь снова отлила от Костькиного лица. Он переступил ногами и сглотнул тошноту.
— Давай быстро, сынок, быстро! — Ксения опустилась на колени. — Я сейчас золотку нашу переверну…
Она торопливо перепеленала дочь и, захватив свободную ручку корзины, твердо зашагала с сыном по скрытым травою кочкам и рытвинам подлеска, держась подальше от голого полотна шоссе.
3
Большой выход — погреб в сухом углу двора — осенью заполнялся чуть ли не доверху: туда ссыпали картошку, ставили заново выпаренные кадки с огурцами и капустой, кадушки с грибами. В летнюю пору он пустовал — молоко, квас да яйца хранили в дому в подполе.
Когда понукаемая невесткой Ксения спустилась с детьми в подвал, она не сразу нашла, где и присесть: на скудном пространстве, тесно сплотившись на закиданном соломой земляном полу, пережидали беду несколько женщин и все их малое племя. Острые глаза впились в нового человека — Ксения оробело оглянулась.
— Устраивайся, устраивайся, — ободрила сверху невестка. — Кинь наземь что и садись, и ребяты пусть. — Она указала рукой в дальний конец — Теснее, бабы. Вон на картошку можно, на остатки, — детей или что…
Крышка опустилась. В темноте Ксения пошарила свободной рукой подле себя, в прореху соломы тронула ладонью стылый пол и подгребла к ногам немного сухих скользких стеблей.
Костька жался к матери, влек цепкими руками книзу; Ксения, оберегая стянутую одеялом дочь, присела.
— Мам!..
— Чего?
Костька, оборвав шепот, придвинулся ближе и задышал в самое плечо:
— Мы тут и будем?
— Там же убьют, сынок… — Ксения подняла глаза к потолку. — Слышишь, как…
Она не успела договорить: круто, словно оседая вглубь, дрогнула земля — и прянуло в глухую темь сердце, заметалось там без привязи. В щели подволока засочилась пыль.
— Ой, господи!..
— Спаси и помилуй!
— Матушка, царица небесная!
«Сами себя отпеваем», — успела кольнуть мысль, пока Ксения вздымалась с колен. Голосили дети, стенали бабы, старухи торопливо поминали бога.
— Тихо вы все! — неожиданно, потеряв самое себя, шумнула Ксения. — Таиться надо, а вы что же? Может, уж тут они…
— Тута?!
— А то… Взрыв такой…
Ксения была городская, другой жизни, уже что-то, может, повидавшая из катившейся беды, слова ее ложились твердо и казались верными, и бабы притихли. Сверху донеслись автоматные очереди, еще незнакомые слуху. Потом вроде бы по улице проехали машины…
— Ой, как же я так!.. Я ж избу не заперла… — испуганно произнес кто-то за спиной Ксении. На голос никто не отозвался.
— По дороге всех пулями решетили, с неба… — вполголоса проговорила Ксения. — Подле нас дедку старого убило.
— Убило?..
— Ой, бабы!.. И нас бы тоже чуть… Вершок какой…
Наверху скрипнула дверка, кто-то приблизился к сходу, взялся за откидную крышку…
— Дуся!..
В ровном просвете, зажав ладонью рот, склонилась над лестницей Ксеньина невестка. Вот она опустила неверную ногу на ступеньку, затрясла головой.
— Дуся…
— Бабоньки-и!..
Перепуганный голос хозяйки погреба вызвал общий страх, глухо завыли женщины, заревели в голос ребята.
— Ну, чего там? Чего там, Дуся?
— Наверх зовуть… Всех, кто есть…
— Кто зовет?..
Все бабы, будто прошитые одной холодной ниткой, вытянули шеи к отверстому лазу.
— Оне зовуть, — Дуся повела рукой за плечо, — на мациклетах прикатили.
— На мациклета-ах!..
Дуся отерла подолом глаза, всхлипнула:
— Говорить так… быдто лають…
— А роги?
— Не видала, бабы. Каски железные на них. Можеть, под ними…
— И зовуть?
— Ага. Всех собирають. У конторы. Бомбу в нее кинули, там Никита Лунев хоронился, весь угол развалили. И Никиту — царство небесное…
Снаружи гулко громыхнула короткая очередь, Дуся осеклась и обернулась к выходу:
— Вот оно… Опять стреляють, предупреждение дають… Пошли, бабы, а то ведь оне…
— Боже ж ты мой!..
…Рогов у немцев не было — старухи тоже, видно, городили с чужих слов, — и выглядели они как обычные люди: так же передвигались по земле, так же следили глазами за сбившимся в кучу народом и вполне понятными жестами указывали, что надо делать. Однако голоса их — как сперва показалось, высокие — никак не вязались с привычным представлением о себе подобных, и поначалу Ксения вздрагивала всякий раз, как раздавалась чужая речь. Но постепенно ухо обвыкло.
Наружная стена конторы была разбита взрывом: венцы угла разошлись, голыми ребрами торчали вывернутые бревна. Рядом, на дороге, косо откинув грязно-кровяную голову, лежал Никита Лунев, сельсоветский сторож. В ногах у него валялась всем знакомая длинноствольная берданка. От крыльца тянулся промятый в пыли след, видно было, как волокли Никиту из его последнего прибежища.
С немцами был человек в гражданской одежде; он говорил и по их и по-русски. «Переводчик», — перешептывались бабы. Вот он повернулся к притихшему люду.
— Вы должны запомнить сегодняшний день — он принес вам свободу. Теперь вас никто не тронет, никто не обидит, вы находитесь под защитой германской армии. Вот, — говоривший твердым жестом указал на крепких, спокойных мотоциклистов с автоматами в руках, с диковинными толкушками за ремнями. Такой толкушкой — гранатой с длинной деревянной ручкой — они и разворотили угол старого сруба конторы, когда из-за него бахнул в их сторону Лунев из своего ружья.
— Это не относится к тем, — продолжал переводчик, — кто является нашим общим врагом: к коммунистам, евреям, активистам Советской власти. Все они будут выявлены и наказаны по законам военного времени. Вот, — он махнул рукой в сторону Никиты, над головой которого уже роились мухи, — он хотел оказать сопротивление. Так будет с каждым, кто не подчинится новой власти, новому порядку. От вас требуется одно: честный труд и соблюдение законов и распоряжений. И вы будете жить в необходимом достатке и покое…
Сыновние пальцы, туго державшие локоть, вдруг ослабли. Ксения обернулась. Белый, как полотно, Костька дернулся грудью, его тошнило.
— Не надо туда глядеть, — прошептала Ксения, отворачивая его лицо от убитого, — не надо, сынок… Глотни поглубже… — Она качнула в руках закряхтевшую дочку.
Ей и самой было худо: от страха ли, от вида ли убитого опустело в груди, как треснутая ветка закачалась голова. Потом, через какое-то время, до нее опять донеслись пугающие слова:
— …Всякий, кому станет известным их местопребывание — Котлякова, Князева, Вербина, — должны немедленно сообщить об этом властям. За каждого из них будет выдано вознаграждение.
— За выдачу — награжденье… Господи!..
— Про всех знають, — в самое ухо шепнула Дуся, за минуту до этого крепко взявшая ослабевшую золовку под локоть.
— Ага, — глухо выдохнула Ксения. Котляков и Князев были сельсоветским начальством, хорошо их знала.
— И их, если поймають, — Дуся скосила глаза в сторону неподвижного тела на дороге, — как Никиту…
— Ага…
Долетавшие до слуха слова камнем падали на сердце. Слова были холодные, чужие, словно не русские, хотя звучали вроде бы и понятно. Говорил их человек грамотный, но — видно было — не местный, издалека, такой манеры толковать с людьми тут не знали.
— …Сами вы будете в полной безопасности, гарантированной оккупационными властями. Как я пояснил выше, от вас требуется только одно: честный труд и выполнение законов и распоряжений. В этом случае вам нечего будет опасаться за свою собственность, свои права и за свою жизнь…
Ксения опустила веки. Выплывая из мрака, оранжевой рябью горел в глазах поворот дороги и на нем — вывалянный в пыли, весь пробитый осколками, навек затихший Никита…
4
— Что же это деется-то, господи! — простонала Ксения, остановившись посередине комнаты и не решаясь подойти к комоду, где сберегалось ее основное богатство — несколько простыней и наволочек, нижнее белье, вторые занавески, материя на платье, мужнин отрез…
Как разбитые губы, кривились замочные щели с вырванными краями. Железки замков, с мясом выдравшие легкие личины, светились в полутьме прикушенными языками.
— Обокра-али!.. — горько и пусто проговорила она, оглядываясь. Подмечая перемены в комнате, вернулась взглядом к ящикам комода, приблизилась к ним, с усилием потянула за край верхний — наперекос, не до конца задвинутый. Ящик был пуст.
Костька всхлипнул, провел рукавом по глазам. Не так жалко было вещей, как жгли унижение и обида: его дом, его, можно сказать, душа подло и нагло осквернены и некому пожаловаться, не у кого попросить защиты. Нечто похожее переживала и Ксения, словно голая стояла перед чужими нахальными глазами, до которых нельзя дотянуться ни ногтями, ничем… И нечем прикрыться, некуда деться.
